Моя эстер

В газете «Еврейский Мир» за 1 марта 1996 года прочла статью Я. Люзера «Эстер, которая всегда с нами» и не могу не поделиться своими воспоминаниями о другой Эстер, живущей в моей памяти многие десятилетия. Очень не хочется, чтобы моя Эстер, воспоминания о ней, ушли вместе со мной.

Моя Эстер не была легендарной женщиной. Но сделала она очень много для спасения детей, оставшихся сиротами в страшное военное время. Преодолев ужасное потрясение, запрятав глубоко в душе неизбывное горе, она спасла нас, меня и мою младшую сестру, от голодной смерти, приютив нас в своем доме. Сразу же хочу заметить, что помогала она тогда многим нуждающимся — голодным, бездомным, обездоленным войной людям. Но об этом чуть дальше. Немного о ней, моей тете Эстер.

Просто невозможно найти слов, чтобы описать горе этой женщины: в первый месяц войны она потеряла все, чем жила, что создавала нелегким трудом. Она потеряла своих самых близких родных: мужа Буреха Землбекера, сыновей — 19-летнего Иосю, 13- летнего Хаима; своих братьев — Бориса, Залмена, Мотла Гойхманов; жену брата — мою маму Хаю; шурина — мужа младшей сестры Арона Литвинского. Времени неподвластно стереть из человеческой памяти тот страшный день 5 августа 1941 года. Это случилось спустя две недели после того как оккупанты захватили почти всю Винницкую область — от Днестра до Южного Буга.

Уже с самого утра по призыву комендатуры к центру местечка Томашполь начали стекаться толпы украинцев из близлежащих сел. По улицам рыскали полицейские с собаками. Жандармы выгоняли всех евреев из их домов. В центре местечка вещал некий Покиньчереда, назначенный старостой. Он выкрикивал стандартные фразы, обвиняя евреев во всех бедах украинского народа. Ему пытался возразить священник православной церкви Романенко, говоря, что народ невиновен, что даже червям Б-г дарует жизнь. Этим он вызвал еще больший гнев юдофоба.

Тут подоспели каратели во главе с эсесовцами. Они окружили выгнанных из домов людей, погнали всех вниз по направлению к мосту на ямпольскую дорогу. Вооруженные винтовками и автоматами эсесовцы хлестали несчастных нагайками, отстававших травили собаками.

В той толпе оказалась вся семья тети Эстер: она, ее муж Бурех Землбекер, их 13-летний сын Хаим, ее сестра Доба с 4-летней дочуркой Евой на руках. От удара прикладом винтовки в спину Доба споткнулась, но устояла на ногах. Оглянувшись, увидела свирепое лицо конвоира. Дико вращая глазами, он указал ей на ближайший переулок, снова ткнул прикладом в бок, выкрикивая «шнель, шнель», вытолкнул ее из толпы. Не помня себя от страха, она убежала прочь и очутилась на соседней совсем безлюдной и тихой улице. Трудно сказать, что руководило тем конвоиром…

Бурех, заметив все это, шепнул жене: «Ди мини кен зих ун дир бегеен» (эта «служба» может без тебя обойтись») — и тоже вытолкнул ее в ближайший переулок.

А людей гнали на кладбище… Могил не копали: обреченных поставили на край глубокого рва и начали «поливать» их свинцом из пулеметов. Затем местные украинцы засыпали расстрелянных землей. Еще долго в тот страшный день далеко вокруг слышны были крики и стоны, еще долго колыхалась над убиенными земля. Ведь многие были только ранены, а некоторых вообще пуля миновала.

Так 12-летнего мальчика Мишу Урмана его мама Шейва прикрыла собой, увлекая его в тот страшный ров. Поздней ночью полуживой, задыхаясь, весь в крови он выбрался из могилы, где остались лежать его родители и еще 288 его односельчан. Выползли той ночью из могилы еще две девушки. Двум другим удалось убежать из толпы и спрятаться на самом кладбище. Остальные уже никогда не увидели над собой неба.

… Не знаю, есть ли в мире слова, которыми можно описать горе моей бедной Эстер. Даже спустя много лет содрогалось от горя и боли ее бедное сердце, когда она рассказывала о том страшном дне, когда пришло разрешение раскопать тот страшный ров и перезахоронить погибших.

… Снова далеко вокруг слышны были вопли и рыдания пришедших к месту трагедии. Человеческому воображению невозможно представить то страшное зрелище, которое открылось, когда сняли верхний слой земли…

Не каждый, пришедший к тому рву, мог перенести увиденное, многие падали в обморок. Потеряла сознание и моя бедная тетя Эстер. Среди скрюченных обезображенных трупов предстояло найти тела мужа и сына…

Труп мужа она опознала по ботинкам, в которых он ушел из дома в то роковое утро, и по отсутствию большого пальца на правой ноге. Для него выкопали могилку с краю, у самого забора, и там захоронили. А сыночка, как и многих других невозможно было опознать… Его останки положили в общую (братскую) могилу. К тому месту тетя Эстер всю оставшуюся жизнь подходила с горькими слезами отчаяния и обиды. Обиды на себя за то, что не смогла, не сохранила, не уберегла жизнь мужа и сыновей.

Иосю, ее старшего сына, в первые дни войны прямо со школьной скамьи забрали на войну. И она его больше никогда не видела, не получила ни единой весточки. В конце войны пришло извещение: «Пропал без вести».

Где нашла силы эта хрупкая с виду женщина с поседевшей за одну ночь головой, с потемневшим от страшного горя лицом? Как смогла справиться еще с одним ударом, вынести еще одну потерю. Еще не переставая лились слезы, она еще ощущала тепло детской руки своего сыночка, слышала последние слова мужа; еще стояла перед глазами ужасающая картина перезахоронения, как навалилось новое горе. Еле живая вернулась с нами — мной и моей 10-летней сестрой из неудавшейся эвакуации моя мама с горькой вестью о гибели нашего отца — тетиного младшего брата Залмена.

Не успев выплакать свое горе, на второй день после возвращения в Томашполь слегла мама. У нее было очень больное сердце, прибавились необъяснимые боли в животе. Промучившись три недели, она ушла из жизни, а мы с сестрой остались круглыми сиротами…

И снова пришлось нашей дорогой Эстер идти на кладбище, выбирать место для могилы. Это случилось 20 октября 1941 года. К тому времени всех оставшихся в живых жителей местечка согнали в гетто на одну улицу, которую окружили колючей проволокой и за пределы которой можно было выходить с разрешения старосты и с желтой звездой на верхней одежде. Меня и сестричку тетя оставила у себя.

В доме наших родителей поселился какой-то подонок, всплывший с приходом новых властей. Он даже на порог не пустил меня, когда я пыталась войти в дом, чтобы подобрать хоть какие-нибудь остатки наших вещей, и пригрозил, что донесет на меня в комендатуру, что отец мой был партийным.

В слезах я вернулась к тете Эстер, рассказала ей о разговоре. Она только молча погладила меня по голове.

В тетином доме прибавилось жильцов: кроме ее младшей сестры Добы с 4-летней дочуркой Евой и нас с сестрой, в трех небольших комнатах поселились еще 8 человек. Во второй, тоже проходной комнате, — тетина золовка Рива с 9-летним сыном Мулей и престарелыми родителями. В передней комнате поселилась вдова с двумя детьми: 9-летним мальчиком Бузей и 14-летней Рахилью, и тихопомешенная Ида, у которой погиб 16-летний сын в том страшном овраге. 13 человек в трех небольших комнатах.

В небольшой проходной комнатке, где был земляной пол, под стенкой у окна стояла полуторная железная кровать, на которой мы спали — тетя к окну головой, а я с сестрой у нее в ногах. На узкой деревянной кушетке у противоположной стенки спала тетя Доба с дочуркой. Она всегда ложилась на левый бок, а маленькая Ева лежала между ней и стенкой.

Трудно представить сейчас, как мы жили, как выжили, не умерли с голода и холода. Только благодаря трудам и заботам нашей незабвенной мимы Эстер. Она шила. Каким-то образом ей удалось спасти свою швейную машинку, которая тогда была для нас всех «дойной коровой» — нашей кормилицей. Тетя перешивала вещи для нас, а также шила для других, получая за свою работу несколько стаканов кукурузной муки или гороха. Иногда получала деньгами. Тогда покупали полпуда ржаной муки и Доба пекла хлеб. С вечера ставила опару на кислом тесте. На следующий день она вставала еще до рассвета, топила русскую печь, месила в деревянном корыте тесто, на кухонном столе выделывала буханки, накрывала их чистой скатертью — давала тесту подойти, затем длинной кочергой выгребала жар и деревянной лопатой сажала буханки в печь. Иногда пекла тонкие лепешки, которыми кормила всех нас — детвору. Еще до сих пор ощущаю особый вкус свежей хрустящей корочки…

Та первая оккупационная зима была очень холодной и снежной. Жителей гетто, даже детей и подростков, выгоняли на принудительные работы — на расчистку дорог. В один из таких дней всех погнали на 8-й километр узкоколейной железной дороги очищать от снега железнодорожное полотно. Было пасмурно и очень холодно. Одеты мы были совсем легко, почти босые. Казалось — замёрзнем. К счастью, поблизости ночью сгорело какое-то строение. Добравшись до пепелища, разгребли свалившиеся стены и нашли еще теплые кирпичи.

Возвращались в свои жилища темной ночью, а на утро староста снова стучал в окна, выгоняя всех на работу. Труднее всех приходилось тете Эстер. Сидя вечером у коптилки, она заканчивала шитье, чтобы за него получить продукты и накормить нас — ее семью… Помогала моя добрая тетя не только своим родным. Она всегда находила возможность накормить голодного ребенка или взрослого, делясь последним куском, всем, что было на тот момент в доме.

А таких становилось все больше. Это были «счастливчики», которым удалось бежать из Печоры, страшного концлагеря, расположенного в живописной местности на берегу Южного Буга, неподалеку от города Тульчин, куда согнали все еврейское население из городов и местечек Винничины и Бессарабии, в которых расположились немецкие части.

В Томашполе были румыны, они лояльнее относились к евреям: их согнали за колючую проволоку — в гетто. В доме тети Эстер беглецы находили еду, возможность переночевать в тепле. Невозможно восстановить в памяти всех, кому помогала моя тетя, кого она поддерживала в трудную минуту, кто побывал в ее доме. Все же несколько человек я хорошо запомнила. Как сейчас вижу: за небольшим столиком в тетиной комнате сидят трое — еще молодая миловидная, несмотря на страшную худобу, женщина, напротив — две девушки-погодки с кукольными личиками и копной темно-каштановых вьющихся волос. Обе девочки жадно едят, а женщина, умиляясь, смотрит на них. На вопрос, почему она не ест, она ответила, что сегодня постится. Этот «пост» был ради того, чтобы дети поели.

Или белобрысого голубоглазого подростка. Его накормили, кое-как одели, он переночевал в тетином доме. Утром чуть свет его вывели переулками за пределы гетто.

Трудно и больно вспоминать о тех страшных годах. С каждой проезжающей машины в любое время могла прозвучать автоматная очередь. Особенно стало страшно, когда ранней весной 1944 года под натиском Красной Армии началось отступление немцев. Чтобы удобнее было удирать, снесли проволочное ограждение, и мимо притаившихся домиков гетто сплошным потоком покатились на запад отступающие немецкие войска.

… Вереницу машин с притушенными фарами хорошо было видно с чердачного окошка тетиного дома, где я с подружкой прятались от немцев. Некоторые машины, свернув на обочину, остановились. Спрыгнувшие на землю солдаты стучали в окна и двери домов, пытаясь найти там еду и ночлег. Увы, не тут-то было. Едой в обычном понимании этого слова тут давно не пахло, да и грабить было нечего. Каждый дом был битком набит своими. Рванув незатейливо закрытую на крючок дверь, солдаты ворвались в тетин дом. Увидев седовласых стариков, плачущих детей и перепуганных женщин, произносили слова, которые запомнились навсегда: «Ферфлюхте юде»… Так мы дожили до последнего дня оккупации.

Но и после освобождения моя добрая миме Эстер еще долгие годы заботилась, опекала, поддерживала нас. Еще 10 долгих послевоенных трудных лет мы прожили под ее гостеприимным кровом. К ней я не раз прибегала в слезах, когда не ладилось в семье. И всегда уходила успокоенная и ободренная.

Тетя Эстер работала в пошивочной артели, а придя домой, вновь садилась за свою старую швейную машинку. Хорошо помню ее слова: «Большой грех в протянутую руку вместо хлеба положить камень».

Опекала жившую по соседству старушку, немного позже — парализованную женщину. Доброта и отзывчивость в сердце моей тети Эстер не исчерпались до ее последнего дня.

Она почти не владела ни украинским, ни русским языками. Идиш и иврит знала хорошо. Многие годы выписывала журнал «Советиш Геймланд», прочитывала его от корки до корки, затем пересказывала нам. Рассказывала тетя Эстер и о царице Эстер, спасшей еврейский народ от злого Амана.

Моя незабвенная тетя Эстер Землбекер прожила 72 года. 31 августа 1966 года скончалась от сердечного приступа. Умерла без квалифицированной медицинской помощи, хотя мы, я и моя сестра, работавшая тогда в райбольнице, делали все, чтобы она не ушла так скоро в мир иной. Не было в местечке тогда специалиста-кардиолога, не было нужных медикаментов.

Похоронена тетя Эстер на кладбище поселка Томашполь Винницкой области, где покоятся ее родители, муж и сын.