Все, конечно, слышали этот старый анекдот. Пришли к раввину двое, и он, выслушав спорящих, поддержал обоих в их правоте. Когда же они ушли, и жена раввина, слышавшая весь разговор из другой комнаты, упрекнула его в том, что рассудил он спорящих неверно, ибо в споре не могут быть правы обе стороны, раввин согласился и с ней: «Ты тоже права». Старый анекдот тем хорош, что он проверен временем и, веками повторяемый, обратился в притчу.
Мне она вспомнилась, когда в очередной раз заглянул в интернетовский «Ежедневный журнал», чтобы послушать, о чем там говорят умные и честные люди, составляющие его авторский коллектив. «ЕЖ» – это, так сказать, кружок почти единомышленников, небольшой клуб джентльменов или, как молодые говорят, тусовка, на мой взгляд, одна из немногих заслуживающих внимания и уважения в современной России. И вот, подобно некрасовским мужикам, «сошлися и заспорили» там уважаемые люди о том, как понимать высказывания президента страны по поводу убийства Анны Политковской – прав он или не прав?
Сперва выступил самый из них молодой – Антон Орех. Он сказал: «Всех (я имею в виду всех демократически и либерально настроенных людей) невероятно возмутили слова Путина о покойной Анне Политковской: «Политическое влияние Политковской внутри страны было незначительным, и она была более заметна в правозащитных кругах и в кругах масс-медиа на Западе. В этой связи думаю, что для действующих властей вообще и для чеченских властей в частности убийство Политковской нанесло гораздо больший ущерб, чем ее публикации». Наверное, в день похорон женщины, которую расстреляли в упор четырьмя выстрелами, от главного мужчины страны ожидали каких-то других слов, более вежливых и сочувственных».
Я думаю, тут Антон Орех прав. Однако он продолжает: «Но эти вежливые и сочувственные слова получились бы неискренними и фальшивыми. Так нужны ли они вообще? Президента укоряли в трехдневном молчании, но чего вы, собственно, хотели от него услышать? А он взял и сказал то, что думает. Путин не любил Политковскую и, скорее всего, даже считал ее своим врагом, врагом своего дела. Поэтому так о ней и отозвался. Тем, кто уважал Анну, услышать такое было неприятно, однако всё-таки скажите мне, в чем же он не прав?»
А в том он не прав, ответила ему Евгения Альбац, что подменяет понятия: «Путин, утверждая, что «политическое влияние Политковской внутри страны было незначительным», на самом деле имел-то в виду себя, Кремль, свою Администрацию, ну и пару других подчиненных ему ведомств. Это обычная для гаранта подмена понятий – думает о себе и собственном окружении, а говорит – «страна». И некому ему, бедолаге, пояснить, что государственный аппарат и страна – это вовсе не одно и то же, а в нашем случае – это и вообще две разные страны, которые живут в разных реальностях и редко когда соприкасаются между собой. Да, на Путина, к сожалению, Анна Политковская влияния не имела, а на людей, которых она спасала, кого вытаскивала из разных – федеральных или ичкерийских – ям, нет, имела влияние, да еще какое. И на тех, чьих родственников – их останки – находила в общих могилах, – имела. И на тех, кто читал о том, что власть может делать с людьми и как люди, представляющие эту самую власть, превращаются в животных вроде Буданова – она имела влияние, каковое Путину и не снилось».
Вернемся к статье Антона Ореха: «Политковская была самым смелым, самым яростным из наших журналистов, и я всякий раз поражался, потому что точно знал: я бы так не сумел. И подавляющее большинство знают про себя то же самое».
И тут он прав. Смелых, способных критиковать власть, всегда немного, тем они и ценны, потому и входят в Историю. Что же из этого следует у Антона Ореха? «Вся штука-то, – он говорит, – как раз и заключается в том, что даже самый смелый журналист в России действительно никак не влияет на политическую жизнь, на общество!.. К обществу взывать бесполезно! Общество изменилось. И роль журналистики в нем изменилась… Журналистика как общественная совесть обществу не нужна».
Вот уж не знаю, что на это сказать. По некоторым признакам, российское общество после бурных возрожденческих лет опять откатилось в привычную для советских времен апатию. Значит ли это, что Антон Орех прав и совестливая журналистика российскому обществу теперь уже не нужна? Евгения Альбац возражает: «Мораль заключается не в том, чтобы писать то, что нравится читателю (тому ли, что в Кремле, или же тому, кто покупает газету в киоске), но писать то, что он, читатель, иначе не узнает и оттого не сможет составить своего представления, что происходит в стране, какова значимость или каков ущерб от тех решений, которые принимает власть… Антон Орех совершает ошибку, полагая, что «журналистика обществу не нужна». Обществу – нужна, иначе зачем бы оно столь яростно рыскало по Интернету в поисках информации и альтернативных точек зрения? А вот Кремлю – нет, не нужна… То, что коллеги имеют столь же дурное представление о том, что думают и чего хотят сограждане, – вот это много хуже. Представление о том, что народ темен и страшен и с таким народом ни либеральную идею претворять, ни демократию построить невозможно, – представление, мягко говоря, ни на чем не основанное».
Далее Альбац на примере антигрузинской кампании показывает, как население страны глотает только тот агитпроп, который доносят до них государственные СМИ, не получая другой, отличной от Кремля, альтернативной информации. «Так знаем ли мы и, между прочим, знает ли власть, Кремль, каково на самом деле общественное мнение?.. Действительное общественное мнение появляется только тогда, когда граждане имеют возможность узнать о всех имеющихся альтернативах, а не о той единственной, которую предлагает Кремль».
Еще недавно был в России короткий период, когда общественное мнение пробуждалось независимой и разноголосой журналистикой, а теперь ее уже мало осталось, поскольку отстреливают, запугивают и лишают жизненных средств. «Сегодня, – пишет Альбац, – самые большие деньги – в работе под названием «обслуга власти». Знаю, кое-кому, даже многим, эта роль обслуги претит. Однако из обслуги не уходят. Так, забегут в тот же «ЕЖ» – дабы засвидетельствовать, что не кухарки, а потом обратно, туда: противно, но платят, однако, много».
На этот упрек немедленно отозвался Николай Сванидзе. Правда, начал он не с этого: «Сначала о народе… Схлопотал свое Антон Орех, который осмелился утверждать, что сегодня свободная журналистика не востребована обществом… Антон Орех, если сочтет нужным, сам поучаствует в дискуссии, но я позволю себе согласиться с его тезисом, поскольку сам неоднократно высказывал нечто подобное… Женя Альбац горячо вступилась за народ»…
Что касается мнений спорящих о народе – какой он и чего хочет – тут, на мой взгляд, никто никому из спорящих никогда ничего не докажет, а сам народ, по выражению классика, безмолвствует. Если начнут его о чем-то спрашивать, то он подавляющим большинством ответит так, как его по телевизору научили. Меньшинство же не в счет, хотя это тоже народ, и кто знает, может быть, это его лучшая часть, сущностная. Но у этой части общества отняли телевидение, закрыли или отобрали газеты, которые она читала, а теперь еще убили Анну Политковскую. Как этим людям выжить и сохранить свою сущность в таких условиях? Противодействуя власти или уповая на власть? Об этом, собственно, и спорят в «Ежедневном журнале» Евгения Альбац и Николай Сванидзе.
Вот он отвечает на упрек: «Получил и я, как обслуга власти… Женя Альбац меня не назвала, но на воре шапка горит: кто еще, кроме меня, работает на госканале, т. е. «обслуживает», и столь регулярно «забегает» в «ЕЖ»?.. Я, пока это получается, продолжу работать на госканале и говорить широкой аудитории… пусть далеко не все, что я думаю, но только то, что я думаю: врать пока не приходилось… Продолжу получать за это деньги. И, наконец, продолжу высказываться вне пределов госканала – коли уж у меня есть такая потребность».
Вот и хорошо: пусть будут в России такие журналисты, как Альбац, пусть кто-то и на госканале говорит то, что думает, пока и насколько это разрешается. И Евгения Альбац права, и Николай Сванидзе тоже, как бы они друг с другом ни спорили. А Антон Орех?
Вернусь еще раз к его статье: «На похоронах Политковской было много очень достойных людей. Раньше сказали бы – «представители лучшей части нашего общества». А мне кажется, что там была, к сожалению, почти вся эта лучшая часть. Где митинги протеста, где акции, где пикеты, где общественная позиция? Включишь родное «Эхо Москвы», почитаешь «ЕЖ», «Новую газету», еще несколько не очень больших изданий и сайтов – вот, собственно, и все, кто могли бы прийти на митинги, встать в пикеты… Союз журналистов призвал в день похорон повязать на автомобили ленточки… Много вы видели машин с ленточками?.. Для общества это не потеря. Но для журналистики-то гибель Политковской – это и потеря, и предупреждение. Чтоб не совались, куда не надо… Так что прав, конечно, Путин. Его правда была неуместной и злой, как и он сам. Но он сказал вслух то, что есть, и в чем нам так трудно было бы признаться самим».
Печально, но и Антон Орех тоже прав. Только одна его фраза – «Для общества это не потеря» – никак в его логику не вписывается: если гибель Политковской – потеря для журналистики, то и для общества это потеря. Антон Орех это, конечно, знает, но очень уж огорчен тем, что от общества он этого не слышит: «Улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать» (Владимир Маяковский).
«Проблема в том, – считает Николай Сванидзе, – что нынешняя власть, и это легко доказывается практически любой ее значимой акцией от ареста Ходорковского до антигрузинской кампании, действует последовательно популистски. Прежде всего в этом… основная причина высокого рейтинга Путина. Он идет навстречу пожеланиям трудящихся», вот как формируется это пресловутое большинство.
А об убийстве Политковской Сванидзе в «ЕЖ» отозвался отдельно: «Мы никогда не узнаем, кто убил Анну Политковскую, в лучшем случае со временем нам станет известно имя исполнителя, имя, которое нам ничего не скажет и ни на кого не укажет. Поэтому сейчас, по свежим следам трагедии, важны даже не сроки раскрытия преступления: оно, повторяю, не будет раскрыто. Главное – другое. Все последние годы власть в подобных случаях использует один, предельно эффективный прием. Пользуясь общественным шоком, она берет гаечный ключ. Всякий раз – поворот ключа. И всякий раз общество воспринимает это не просто с покорностью, но с готовностью. Мало того – с восторгом. И тем вдохновляет власть, которая профессионально чутко отслеживает массовые настроения, на новые действия в том же направлении, в направлении закручивания. И на сей раз призывы навести наконец порядок, оградить, обеспечить могут возыметь именно такой результат. Убийство демократического журналиста дает очередной повод для наступления на демократические институты. Это – замкнутый круг, прервать который сейчас прямой возможности нет. Но видеть эту угрозу и хотя бы пытаться противодействовать ей публичными и легальными средствами – теми, что остались, – мы обязаны».
Ну вот, если прислушаться, то у спорящих по сути и нет противоречий. Они в одной лодке, в утлой лодке российской свободной журналистики. Пуля, убившая Политковскую, рикошетом попала и в эту лодку, пробив еще одну дырочку в ее дне. Неизвестно, сколько она еще продержится на плаву.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
