Еврейский Мир

Игорь Черниховский

В Испании конца 18-го века, века энциклопедистов и Просвещения, знать, аристократия, нередко проникались весьма прогрессивными идеями, и, страшно сказать, бывало даже, сочувствовали революционным веяниям в соседней Франции.

Иное дело — народ, буйный, недобрый, необразованный, глубоко и искренне верующий, не приемлющий столь милых сердцу аристократов новшеств. Фигаро — испанец, таким, каким его изобразил Бомарше, был вряд ли возможен в самой Испании, он был для этого слишком буржуа.

Что его роднило с испанцами, не его одного, а многих французских Фигаро — это злобная и слепая ярость их, объединённых в толпу. И горе тем, на кого эта ярость была направлена. Французы радостно насаживали на пики головы гордых дворян, а испанцы, не менее радостно глядели на аутодафе, где в пламени костров корчились жертвы инквизиции, да ещё и сердились, ежели казнимые вели себя неподобающим случаю образом. В общем, именно они, — народ, ревностно оберегали вековые традиции, отстаивая до последнего самоё тёмное и мрачное, пришедшее из глубин Средневековья.

У черни, охлоса, всё серьёзно, они, в массе своей, не зная другой жизни, кроме собственной, тусклой и серой, не мыслят себе ничего иного и меряют окружающее собственной куцей меркой. Так уж повелось от века. И именно к ней, к этой массе, к «толще народной», также, от века, успешно апеллируют всевозможные монстры, мракобесы, охранители.

Да, они успешны, в отличие от прекраснодушных интеллектуалов, вознамерившихся просвещать народ, которые раз за разом и в разных концах света наступают на одни и те же грабли, будучи оплёваны и прокляты теми, кого они так рвались вразумить и просветить.

Фигаро, такой, каков он в комедии, на самом деле — редкость, до Фигаро надо дорасти, он должен научиться жить своим умом, не полагаясь на графа Альмавиву, более того — стать умнее, практичнее и жизнеспособнее последнего. Не всем, не всем странам это было дано, не везде, увы, люди доросли, не всем дали дорасти, уверив, что так, в серости и убогости, оно, как-то, лучше, духовнее, справедливее.

Справедливее — это ключевое слово, ибо Фигаро успешен, во всяком случае, стремится к личному успеху, тёплому месту под солнцем, а стало быть, не хочет быть как все. Не быть, как все — нет в традиционном обществе проступка более тяжкого.

Не отсюда ли, кстати, такая любовь в традиционных, деревенских обществах, фашистском или коммунистическом, к хождению строем — все эти пионеры, линейки, сборы, парады физкультурников, где все вместе, все одинаковые, в одном строю, а ещё лучше — в одинаковых робах. Но эти системы — порождения нашего времени, до виртуозности освоивших управление массами охлоса, они не изменили сути, характера самих масс, но прекрасно разобрались в сущности явления именуемого «быдло».

Быдло почитает своё униженное положение единственно возможным и нормальным, более того — оно его униженным не считает. Именно по этой причине все эти народники, просветители, подвижники, шедшие к массам, пытавшиеся учить их грамоте, да, просто, пробудить в них хоть что-то человеческое, встречало отпор самый искренний и немедленный.

Не сказать, чтобы охлос всегда был покорен, были, конечно, в изобилии те самые «бессмысленные и беспощадные», но всё это сродни бунту взбесившейся, уставшей от постоянных побоев скотины. Не в том беда, что жизнь скотская, а в том, что бьют слишком уж часто, а в стойле — оно нормально, деды жили так и детям своим так жить заповедаем.

И вот ведь, что интересно — все эти прекраснодушные интеллигенты, в салонах, на страницах газет, в книгах, изводивших себя думами о «тяжкой доле народной», столкнувшись со своими «подзащитными», пугались и в ужасе пятились.

Самое последнее, что было возможно сделать с тёмной и злобной, косной человеческой массой — и было, пробудить в них это самое человеческое достоинство. Одной из главных причин пассивности тех же декабристов во время восстания, было именно это — стоявшие на Сенатской площади увидели оскал толпы и испугались.

Испугались джинна, которого ненароком, чуть было не выпустили из бутылки, испугались до такой степени, что предпочли погибнуть сами. Может, оно и к лучшему, ибо «николаевская реакция», победи эти прекрасные душой молодые люди, показалась бы верхом свободы и терпимости. Якобинцы, в гораздо более просвещённой Франции, тому прекрасное доказательство.

Но речь не о том. Я о всё тех же Фигаро, которые, если и появлялись в России, то лишь в незначительных количествах, а если и появлялись, то в количествах незначительных, а самое главное — были они нелюбимы своей страной, причём, всеми её слоями, а не только чернью.

Чеховский Лопахин — вот вам отношение «прогрессивного» русского общества к тем самым Фигаро.

Мир чистогана — это не большевики придумали. Большевики сделали другое. Они, надо отдать им должное, поняли, раскусили глубинную суть этой самой, загадочной русской души и в нужный момент (им нужный), выпустили эту самую суть на волю.

Нет, не бедных не должно было быть, не бедности они объявляли войну, но богатству. И в методе своей оказались правы. Как радостно раскулачивала сельская голытьба немногих работящих, а потому и зажиточных крестьян.

Только ли в том дело, что именно в России столько тоскующих по СССР (да, вся страна, по сути), в отличие от других бывших коммунистических стран, что те были меньше лет под коммунистической властью? Почему так легко ушли от социализма чехи и венгры, эстонцы и так чешутся красные родимые пятна у русских. Да всё потому же — русская, российская, если хотите, нация глубоко антибуржуазна и по идее, нет персонажа более далёкого по сути своей, характеру, мировоззрению, нежели Фигаро.

Недавно Латынина на Эхе рассказала потрясающую историю о том, как менты на вокзале забрали подозрительного человека. Чем подозрительного? Он говорил по телефону по-немецки. Его, как положено, поколотили, пригрозили ФСБ и составили протокол.

Ещё более феерична эсэмэска, присланная Латыниной кем-то из аудитории. Это, Юля, потому, что он говорил на фашистском языке. И вот, скажите, что страшнее — подонки-мусора, или существо, объясняющее и одобряющее их действия? Говорит, понимаш, не по-нашему, типа, что- шибко умный?

А если таких существ большинство? Если селекцией подобных государство занималось и занимается всю свою историю, если принцип «быть, как все» впитывается с молоком матери? Если подозрительность, хуже того — ненависть к чужакам, воспринимается чуть ли не как национальная добродетель? Откуда взяться терпимости, хотя бы терпимости, к собственным Фигаро, если даже «пророки», типа Солженицына, с презрениям говорят о «скоробогатеях»?

Советский Союз рухнул не «по воле народной», уж будем откровенны. Рухнул под собственной бестолковой тяжестью, но никак не потому, что народ осознал. Нечего ему было осознавать, более того — именно тот строй отвечал представлениям российского охлоса о справедливости. Богатых нет, а значит всё по справедливости. Сильные, все нас боятся, земли окрест под нашей властью.

От того и тоскуют, от того и исходят на дерьмо ныне по поводу Украины, Прибалтики, Грузии. От того и любим до дрожи маленький подполковник, что вселяет надежду, что когда-нибудь тот мир, где всё по справедливости, вернётся, вот только дайте нагнуть хачей с хохлами, да чтоб пендосы не пакостили.

Оттого и нет, увы, перспектив, у нынешней российской оппозиции, что при любом раскладе они всегда будут глубоко непонятны охлосу, а стало быть, как и водится в примитивных, патриархальных обществах — враждебны. Так что, у Фигаро шансов нет — народ на аутодафе собрался.

Livejournal

Август 2016