Тогда, в Иерусалиме… Ч.2

Ривка Лазаревич

Продолжение. Начало

Осенью как и прочие молодые специалисты загремел на месяц на уборку хлопка и там повстречался с Ирой Зильбер. Она работала технологом в цехе после окончания нашего вуза. Их факультет — инженерно-физический находился на другом конце нашего огромного города и мы не были знакомы по институту. Нас как-то сразу толкнуло друг к другу, и закрутился хлопковый роман.

Новый год встречали в еще не распавшейся институтской компании, и когда часа в два ночи мы танцевали, Ира вдруг сообщила мне, что у нас, похоже, будет ребенок.

В феврале сыграли скромную свадьбу, а в самый разгар лета родился Борька, так его назвали в честь ириного деда, погибшего у немцев. Жили мы тогда вчетвером все в той же чиланзарской «хрущобе». Мама уже так много не работала и помогала нам управляться с ребенком. Но было тесно и конфликтно – обе женщины боролись за власть надо мной.

Ира была человеком активным, и она через совет молодых специалистов сумела пробить внеочередное предоставление нам квартиры в заводском кооперативе. Деньги дали родители, в основном, тесть, отставной полковник, работавший, как и мой отец, в строительстве, и отца помнивший. Часть средств нашлась у мамы, кое-что накопившей, несмотря на скромность нашей жизни. Короче, собирали по кусочкам, два года расплачивались с тремя кассами взаимопомощи, но следующий новый год уже встречали у себя, на противоположном от мамы конце города, полноправными хозяевами современной двухкомнатной квартиры с большой лоджией.

Мама теперь приезжала в свободное время к нам нянчить Борьку, она устраивала свой график дежурств в больнице сообразно с нашей работой. Со временем стало легче, с трех лет Борьку отдали в престижный заводской садик недалеко от дома. А когда ему пришло время идти в школу, мама ушла на пенсию, и мы, по обоюдному согласию устроили его в школу, где когда-то учился я, и Борька стал жить у мамы, а к нам попадал лишь на выходные.

После «декрета» Ира не вернулась в цех, а перешла работать в отдел разработки новых приборов. Она мечтала попасть туда еще с институтской преддипломной практики, но кадровики распорядились ею по-своему, несмотря на требования руководителя практики – самого начальника отдела. «Декрет» как бы освободил Иру, и она получила, наконец, интересную, творческую работу.

В отделе Иру ценили, и уже через год-полтора дали руководство небольшой самостоятельной темой. Она ее успешно выполнила, получила повышение в должности, зарплате и предложение сделать диссертацию, исходившее от заказчика темы — крупного московского ученого-конструктора, лауреата госпремий.

Ира загорелась наукой, но когда специально поехала в Москву, чтобы предварительно договориться о теме диссертации, ей довольно прозрачно дали понять, что с ее «пятым пунктом» в их закрытой «шарашке» делать нечего.

Осенью 83-го неожиданно и скоропостижно умер многолетний руководитель нашей республики, и его место занял бывший министр строительства. В строительном начальстве произошла лавиноообразная подвижка. Бывший папин начальник Шарипов стал замминистром, а мой тесть, во фронтовой молодости-однополчанин Шарипова – заместителем начальника отдела в министерстве. Сын Шарипова Тулкун работал ученым секретарем местной Академии наук, и его протекция помогла Ире поступить в заочную аспирантуру к академику, возглавлявшему в нашем городе республиканский Институт физических проблем.

Через четыре года она, наконец, защитилась. Последний год Ира работала над диссертацией дома, в 86-м у нас родилась Саша. Мы назвали ее так по просьбе мамы, в честь моей бабушки Сары. Сара — на идише Сура, Шура, Александра, Саша – почти Сара…

Началась перестройка, все в стране бурлило и реформировалось. Фирма переходила на интегральные технологии. Наш энергоцех преобразовали в Службу Главного Энергетика, где я стал начальником отдела новой техники. Мы заказывали, получали и устанавливали современнейшее оборудование, и я больше мотался в Зеленоград или Минск, чем жил дома.

Через полгода после защиты Ире дали лабораторию и символическое звание главного конструктора министерства по определенному направлению электроники. Она погрузилась в новую работу, рутиной которой были научно-техническое согласование заказов, «пробивание» средств и фондов, испытания в аппаратуре применения.

Начались многочисленные поездки по всей стране. У Иры был какой-то суеверный страх перед авиацией, она боялась летать и отвратительно чувствовала себя даже в прекрасном, с моей точки зрения, аэробусе ИЛ-86. Поэтому она старалась ездить поездами.

В Москву, которая чаще всего была целью командировок, выезжала фирменным поездом в субботу утром, прибывая туда в понедельник к полудню, чтобы, бросив вещи в вокзальную камеру хранения, сразу бежать по делам. Из Москвы отправлялась поздним вечером в пятницу, и прибывала домой рано утром в понедельник, к началу работы…

Весной 89-го года, проезжая ночью по мордовской земле, наш скорый фирменный, по дьявольскому стечению обстоятельств, разогнавшись до ста километров в час, подгадал к моменту взрыва насосной станции магистрального газопровода, проложенного параллельно насыпи. Взрыв сбросил с пути средние вагоны, и они, кувыркнувшись, загорелись. Задние посыпались в обе стороны разрушенной насыпи. В одном из вагонов, свалившихся в огненный ад, спала моя жена…

***

Глава 2

24 августа 1999 г. Вечерние новости Второго канала. Ведущая – Мики Хаимович. За столом: выступающий полицейский корреспондент Моше Нусбаум и две женщины.
Моше: …получены показания свидетелей, что Мерона в ночь убийства действительно не было в Иерусалиме
.

Мики: Спасибо, Моше а теперь выслушаем двух соседок, знавших убитую Сару Беккер (благословенна ее память). Марина, что ты можешь сказать о Саре?
Марина (лет 40, говорит с сильным русским акцентом): Сара была очень умная и воспитанная девочка. Но у нее не было нормального детства. Отец ею не занимается — Ави все время держит его на выездных работах. Ави и ее заставлял работать. Она целый день сидела в магазинчике, и он ей, конечно, ничего не платил. Вчера около девяти вечера я вышла подышать во двор, Сара сидела одиноко на скамейке и ела яблоко. Я увидела у нее новые сережки, спросила, откуда? Ави подарил, он один ласков со мной. Но она в тот вечер была очень грустна, как будто чувствовала приближение конца.
Мики: А что ты, Джудит, можешь рассказать?
Джудит (неопределенного возраста, худая, жилистая, акцент американский): Мистер Мерон известен мне своей сексуальной распущенностью. Представляете, у него, кроме жены есть еще и две любовницы. И у обеих дети от него. Он очень неприличный человек. Однажды я переодевалась, а он проходил мимо моего окна и заглянул как раз, когда я была совершенно раздета. Он делал Саре подарки, а она его боялась и все ждала, когда начнется учебный год, и можно будет переехать жить из магазина к бабушке.

***
О нескольких последующих месяцах тошно вспоминать. Овдовев, я долго не мог прийти в себя и утонул в каком-то биомеханическим суррогате жизни, где как-то работал, что-то читал, куда-то ездил. Когда не мотался по командировкам, старался больше быть с детьми.

Мама вскоре стала предлагать съехаться, обменяв две квартиры на одну большую, но я и слышать об этом не хотел, и дети были большей частью у нее, на Чиланзаре.

Где-то через полгода я начал ощущать повышеное внимание окружающих женщин.

Наш завод, по определению одного из отдельских асов-электриков Юльки Костина, вообще слыл «дунькиной фабрикой», две трети коллектива — женщины, полно свободных. Я не был особо избалован женским вниманием — так, две-три обычные студенческие интрижки, а потом десятилетний образцово-показательный брак.

Став начальником, я решил, что никаких служебных романов, и потому возникшее внимание сотрудниц раздражало меня пустопорожними разговорами, заглядыванием в глаза, домашними пирожкамии, сильными запахами импортных духов, предложениями помощи, случайными прикосновениями и прочими известными женскими приемами, которые они опробовали на мне.

И хотя мне было всего тридцать четыре, и, признаться, при жизни Иры иногда теоретически тянуло согрешить на стороне, то сейчас из-за конкурса этих, казалось мне, примитивно биологических проявлений, я проникся каким-то откровенным женоненавистничеством.

Троюродная сестра Танька взяла за правило пасти меня вечерами по телефону. Она в это время за хорошую зарплату работала в компьютерном центре республиканского банка и жила с третьим или четвертым по счету мужем в небольшой, но шикарной квартире в престижном районе.

Танька была в курсе всех входивших в моду американских приемов поддержания духа и даже, кажется, посещала курсы психологов. Вот она и практиковалась на мне, провоцируя на свеохоткровенные беседы.

С покойной женой, кстати, они друг друга терпеть не могли, да и у меня с детства от постоянных домашних разговоров о танькиных успехах вяли уши, и все годы моей взрослой жизни мы фактически не общались. Да и, честно, говоря, лучше танькиной психотерапии меня успокаивали грамм сто-сто пятьдесят спирта, коего в рабочем сейфе было предостаточно.

И вот, зная, что часов в десять вечера она очередной раз позвонит, я принимал свое лекарство, а танькин треп использовал как закуску.

Как-то погожим мартовским воскресеньем, вернувшись из двухнедельной командировки, нагулявшись с Борькой и Сашей по весеннему городу и отвезя их вечером, как обычно, к маме, смотрю дома телевизор, уже приняв свою снотворную дозу, – звонит Танька: «Куда пропал?».

Рассказываю, куда ездил, что видел.

Вдруг неожиданное предложение: «Хочешь, я к тебе сейчас приеду». Это меня удивило, но, приезжай, говорю.

Она заявилась через полчаса. Давно я ее не видел, можно сказать, несколько лет – ирины похороны не в счет, я тогда вообще ничего не соображал…

Теперь разглядел, что сестренка очень даже в форме, выглядит намного моложе своих сорока двух. Она была фирмово и со вкусом одета, умело накрашена, и у меня даже мелькнула грешная мыслишка «А ведь не будь ты сестрой…».

Продолжение следует