На днях мы с вами будем отмечать веселый праздник Пурим. И вот что мне вспомнилось…
Энное количество лет назад именно в день празднования Пурима я поселилась в Иерусалиме.
Первое впечатление от будущего родного города — по улицам фланируют вполне взрослые тетки, по маскарадному нагримированные. С закрученными гусарскими усами, например, лихо наведенными тушью на щеках. А еще – ортодоксы, демонстративно пьяные вдрызг…
.
Про детей и молодежь и говорить нечего – веселый, но спокойный, незаорганизованный, почти обыденный карнавал!.. И вот уже, сколько лет собираюсь вот так же намазаться и явиться разрисованной на работу, да никак не решусь, а годы уходят, все лучшие годы!
Тогда кто-то меня научил, что в этот день положено одаривать соседей пуримской выпечкой «озней Аман» — «ушами Амана» — пирожками со сладкой начинкой. Купила я в супере кило и занесла несколько штучек соседке, тоже русскоязычной новой олимке, Юле-художнице, что жила этажом ниже… Но если честно, то мне эти покупные «озней Аман» не понравились, где им до бабушкиных «оменташей»!
Баба Фира, Эстер, как ее называли взрослые, обязательно пекла их каждый год к Пуриму. Треугольные, из сдобного теста, двух сортов. Один был с маком, а другой она начиняла сложной смесью из молотых орехов, кураги, с примесью варенья для связки.
А я, бабушкина помощница, любила смешивать эту начинку и все время пробовала. И Рувка, двоюродный брат, как-то и заснял меня так — с ложкой в руке и перемазанной мордашкой…
Бабушка устраивала для нас, внуков, праздник с чаепитием и игрой в «Царицу Эстер». Царицей у нас была, конечно, я, впервые — года в три. А вот старшим братьям, Абраше и Рувке, приходилось отрабатывать по нескольку мужских ролей, а также роль строптивой царицы Вашти, за которую они, честно говоря, иногда дрались. Ну что интересного в ролях Мордехая или царя Ахашвероша? У Амана еще есть что сыграть — злодеи, они завсегда сценичнее. А если тебе досталась роль евнуха, что тогда? И мои старшие кузены-ровесники всегда долго выясняли, кому играть этих недоделанных. В свои десять-двенадцать лет они уже хорошо разбирались, кто это такие…
Так вот, сидим за столом, едим оменташн, пьем чай, а бабушка, как всегда, улыбаясь, начинает наш застольный Пуримшпиль:
— Меня назвали Эстер по моей бабушке, а ее — по ее бабушке, а ту — по ее… И так вот тянется эта цепочка в далекие годы, в город Шушан, где тогда жили евреи, потому что их выгнали из Земли Израиля и увели в плен. Весь наш народ увели. И прожили они в том плену много лет, и уже не одно поколение успело там родиться, и многие забыли про свою родину, про Израиль. И стали они походить на другие народы… И вот жил в Шушане еврей по имени Мардехай, названный по имени халдейского бога Мардука, и была у него приемная дочь, сирота, а по родству — двоюродная сестра его, по имени Эстер, названная так по имени местной богини Иштар, девушка красивая, грамотная и послушная. На одни пятерки училась. Умница! И брат, ее удочеривший, всегда и во всем с ней советовался. Сядет вечерком, придя с работы, и спрашивает: «А скажи-ка, Эстер-швэстер (сестричка, значит), как, ты считаешь, я должен поступить?». Ну, скажем, корову купить или водопровод в дом провести. Или еще что-нибудь. А она ему все скажет, как надо, и все у него ладилось, и богател он, и стал одним из самых богатых людей в городе.
— Ну-ка, Рувонька, ты у нас сегодня будешь Мардехаем.
— А царем в это время был Ахашверош. Он, когда стал царем, получил в наследство семь стран, а потом завоевал еще 20, а потом еще 100! И была у него огромная империя, множество дворцов, и в каждом дворце — отдельная жена и множество прислуги. Так тогда было принято — мужчины умели свои семьи прокормить. Это не то, что сейчас — мои Малкэлэ и Сурэлэ вынуждены каждый день ходить на работу. А тогда — женщины не работали — только по дому да с детишками. Муж сам все в дом доставал. Ну, а уж если он — царь…
— Ну а ты, Авреймл, сегодня ты у нас царь Ахашверош!
— Нет, бабушка, я в прошлом году был Ахашверошем, а сейчас я хочу быть царицей Вашти. Не могу же я сразу быть и мужем, и женой!
— Почему? Будь.
— Нет, — кричит Рувка. — Так не пойдет, я буду Вашти!
— Я сказала — Авреймл! — отрезает бабушка, а с главрежами не спорят, и брату ничего не остается, как приняться за следующий оменташ.
— Так вот, когда Ахашверош присоединил сто двадцать седьмое по счету царство, он решил устроить праздник победы с большой пьянкой. И весь народ позвал. Ну, не весь конечно, но людей знатных и богатых от всех сословий и народов, что были в его империи. И евреев тоже. И пьянка-гулянка шла у них полгода без просыпу. А после всего этого Ахашверош на неделю устроил у себя пир для всего-всего населения столицы своей, города-героя Шушана, и все там веселились. И подавали им еду и питье на трофейной посуде, и приносили вино в священных еврейских сосудах, украденных из Иерусалимского Храма царем Набом, фашистским захватчиком… Но все веселились, даже евреи, ибо все боялись царя.
— Авреймл, ты бы не на оменташy налегал, а изображал бы царя Ахашвероша, а ты, Рувик — гостя.
И «наливает» царь Абраша гостю Рувику из кулака в кулак, и «выпивает» тот за его здоровье.
— А в это время на женской половине дворца веселились женщины во главе с царицей Вашти, главной женой. А выпивший царь захотел похвастать перед гостями ее красотой и послал за нею. А она слуг прогнала, сказала, что ей весело в ее компании, и никуда она не пойдет. Царь осерчал. Он не привык, чтобы ему перечили, и, посоветовавшись с вельможами, решил отстранить строптивую Вашти от места главной жены и изгнал ее, и издал указ по всей империи, что каждый муж в своем доме — хозяин, а женщины только повиноваться мужьям должны. Конечно, в то время женщины же не работали…
— Ну, киндерлэх, давайте!
И мы все, смеясь, скачем в каких-то половецких плясках на пиру Вашти. Абрашка, прижав кулаки к груди, виляя задом и кривляясь, изображает Вашти, а затем меняет роль и, подбоченясь и насупив брови, показывает гнев царя, и снова, схватившись в ужасе за голову, возвращается в образ царицы. А «гость» Рувик недоуменно крутит головой…
— Ну, и решил царь взять себе новую царицу вместо Вашти. И привели к нему многих девушек, и Эстер среди них. И приглянулась она при дворе, и дали ей семь служанок, и все, что нужно для царевой невесты, и оставили во дворце. А брат ее Мардехай приказал ей никому не рассказывать, что она еврейка. А она девушка была скромная, ей и одной служанки много было, и потому она шестерых отпускала и оставалась каждый день с одной только. А когда наступала суббота — день для евреев особый, Эстер зажигала свечи, молилась нашему Богу, но у нее по субботам дежурила одна и та же служанка, и та не могла отличить, чем этот день отличается для госпожи от дней остальных, потому что видела госпожу только по субботам, а другие служанки, — те только в обычные дни, и они не могли опознать в ней еврейку и выдать. И вот так готовили Эстер к замужеству с царем несколько месяцев, и он выбрал ее из многих, полюбил, и стала она главной его царицей.
— Ну, давай, Ривкале. Теперь твоя очередь.
И я подбегаю к зеркалу, кривляюсь возле него, изображаю, будто крашу губы и пудрюсь, как мама…
— А Мардехай в это время ходил под забором дворца и все хотел узнать, а как там поживает его Эстер-швэстер…
— Ну, Рувик!
И Рувка ходит туда-сюда, жуя очередной оменташ и закатывает глаза, как бы пытаясь заглянуть за высокий забор.
— И вот однажды сидел он под забором, а мимо шли двое царских евнухов, и услышал он случайно их разговор. А говорили они, что хотят царя отравить. И Мардехай тут же передал об этом царице, своей Эстер-швэстер, а она — царю, и заговорщиков казнили.
И тут братья мои, отчаянно жестикулируя, разыгрывают сложную и крайне невразумительную пантомиму, одновременно играя и Мардехая, и евнухов, и царя, и палачей, и казненных. А я ношусь между ними. И Рувка шепчет мне что-то на ушко, а я — Абрашке… А в руках, конечно — оменташн!
— А после этого царь назначил главным своим вельможей Амана, чужеземца и приказал всей империи оказывать ему уважение. А этот Аман был фашист, настоящий Гитлер! Но народ его боялся, и когда он проезжал по улице, все кланялись ему, а некоторые даже падали лицом вниз. Лишь один Мардехай, который все дежурил у царских ворот, не склонял головы. Однажды амановы слуги подъехали к нему и спросили: «А почему ты не склоняешься перед великим Аманом»? А он им говорит: «Я — Мардехай-иудей! Мы иудеи — народ жестковыйный, у нас шея жесткая, негнущаяся!». «Ну, так мы ее тебе свернем!» — пригрозили слуги и ускакали с доносом к Аману. А он разозлился, озверел и решил уничтожить всех евреев, фашизюка такая! И пошел к царю, нажаловался на евреев, а тот, придурок, сразу дал Аману власть сделать с евреями, что ему захочется. И объявили об этом по всей стране…
И опять пантомима. Братья с хохотом гримасничают, кривляются, изображая жаркие страсти. А оменташей на вазочке уже совсем мало, бабушка приносит с кухни новые и чай доливает.
— И испугались евреи, женщины рыдают «Гвалт!», мужчины объявляют голодовку в знак протеста, но кому до нас есть дело? Вон, когда Гитлер убивал, то кто вступился? Даже помогали ему… Или, когда малхамувэс усатый собирался всех нас в Сибири заморозить?.. Ну, так вот, держит Мардехай голодовку перед царскими воротами, а Эстер-швэстер его из окна увидала и послала слугу узнать, в чем дело? Ну, Мардехай ему: «Так, мол, и так. Вот, что Аман затеял против нас!». И дает слуге бумажку с указом, чтобы тот показал его Эстер…
Я залезаю на стул и из-под ладошки козырьком смотрю, как Рувка ложится на пол, а Абраша изображает вопросы, чертя в воздухе рукой вопросительные знаки. Рувка же жестикуляцией — ребро ладони по горлу — разъясняет ему замысел аманов. Потом Абраша подает мне из рук в руки невидимую бумажку.
— Прочитала Эстер указ и закричала: «Вэй из мир! Вус тит зих? Я же не могу к нему пойти! Он меня убьет! Этот самодур Ахашверош никого не пускает к себе без разрешения! Я уже его целый месяц не видела. Тоже мне муж! Лучше бы я за сапожника вышла!»…
И я «рву на себе волосы» и воздеваю руки к небу…
— И послала она слугу к Мардехаю и приказала ему собрать всех евреев в городе и три дня поститься, и сама со служанками три дня постилась. А после этого надела самую богатую царскую одежду и встала во дворе перед царским окном. Ее золотая корона так ярко сверкала на солнце, что царь подошел к окну, восхитился Эстер и позвал ее.
Теперь Абрашка влезает на стул и оттуда манит меня пальчиком.
— И говорит ей Ахашверош: «Что ты хочешь? Полцарства?» — «Да нет, — отвечает Эстер, просто по тебе соскучилась и хочу пир завтра устроить. Кнышиклах нажарю, гефилте фиш сготовлю, шейку утиную с гречневой кашей. Приходи с Аманом, посидим, повеселимся. Я вам спою».
И мы с братом продолжаем пантомиму: он разводит руками, я тоже жестикулирую, периодически прикладывая руку к сердцу, что означает мою горячую супружескую любовь.
— И пришли царь с Аманом, и ели и пили, и были довольны очень, и пригласила их Эстер прийти и на следующий день. А на второй раз стол был у нее такой, что там не хватало только салата из hилдернэ зэйгерлах! И они опять ели и пили, и были очень довольны, и царь опять спросил ее: «Ну, что же ты хочешь?». А она опять их приглашает прийти, уже в третий раз — вот тогда, мол, скажу. И вышел Аман, а у ворот Мардехай лежит, все еще голодовку держит. И не только сделал вид, что Амана не замечает, но даже, говорят, плюнул ему вслед.
Изображаем и эту мизансцену. Особенно удачно получается неканонический плевок.
— Аман обозлился очень, однако смолчал. А домой пришел, пьяный с царского угощения, и стал хвастаться, какой он великий, мол, из всех придворных только его царица приглашает на пиры. «Но только, — говорит, — эта жидовская морда Мардехай у царских ворот постоянно торчит и меня раздражает». А жена ему и советует: «Будешь завтра у царя, скажи ему, чтобы повесили этого жида Мардехая на самом высоком дереве». И понравился ее совет Аману.
На этот раз и я беру вторую роль — жены Амана. Оскаливаюсь, делаю «страшное лицо».
— А у царя с перепоя болела голова, а от обжорства — живот, и он не мог заснуть и приказал писцу читать последние известия. Ну, тогда радио не было, а просто записывали в книгу все события, а когда надо — читали. И вот читает ему писец про то, что Мардехай помог раскрыть заговор против царя. «И как мы его наградили?» — спросил царь. «Да пока — никак, — говорит писец, здесь ничего не записано». — «Позвать Амана!» — приказал царь. А Аман и сам ждал приема, хотел получить указ, чтобы повесить Мардехая. Входит он к царю, а тот и спрашивает: «Как бы ты на моем месте отблагодарил самого верного моего слугу?». Аман решил, что это о нем самом и говорит: «Ну, одел бы в царское платье, посадил на царского коня и с почетом провел по городу». — «Хорошо, — говорит царь. — Тогда сделай то, что ты сейчас сказал, с тем евреем Мардехаем, что сидит у ворот!».
Оменташн в меня уже не лезут. Только попиваю чай, но игра, с непрерывным нашим хохотом, продолжается. А бабушка рассказывает:
— Ну, Аману деваться некуда. Приказ начальника — закон для подчиненных! С тоскою душевной взял он царского коня и одежду, вышел на улицу, надел все это на Мардехая, усадил его на коня и повел под уздцы, выкрикивая: «Вот человек, которого наш царь наградил! Почет ему и уважение!».
И тут я становлюсь Аманом, а Абрашка — конем, он встает на четвереньки, Рувка взбирается на него верхом, а я — Аман веду «коня».
— И пришел Аман домой расстроенный, а жена его и советники все в один голос: «Не надо связываться с этим евреем Мардехаем, все равно его тебе не одолеть!». А тут и время пришло идти на третий седер пира Эстер. Ну, и опять царь стал ее спрашивать, чего же она от него хочет. А она ему и говорит: «Подари мне жизнь мою и народ мой, ибо именем твоим нас хотят уничтожить!» — «Так кто же этот злодей?» — вопрошает царь. — «Да вот, он», — отвечает царица и — пальцем прямо на Амана! Тот сразу струсил, заплакал, пощады стал просить, но ничего не помогло. Прибежала стража, и его сразу повесили на высоком дереве, что он приготовил для Мардехая…
На высоком эмоциональном накале исполняем кульминационную сцену.
— Вот так и Сталин хотел евреев убить, но Бога не перехитришь, остановил он злодея. Как раз в Пурим остановил! Ты, Ривочка тогда только родилась, не помнишь! Ну, а царь Ахашверош возвысил Мардехая и стал он у него главным вельможей. И отменили указ об уничтожении евреев. И, наоборот, через Мардехая царь издал указ о том, что евреи могут защищаться от погромщиков и убивать их. И побили наши тогда немало погромщиков. И в память этого мы и празднуем Пурим. Это наш еврейский День Свободы и Победы…
… Ох, эти галутные еврейские мечты о чудесном спасении, на протяжении веков иногда становившиеся явью!
… Ох, бабушка Эстер! Эстер-швэстер, благословенна твоя память в воплощении маленькой Эстер, внученьки моей, сабры-израильтянки!
… А на «9-м канале» в преддверии Пурима израильских детей учили зажигать… ханукальные свечи. Как не хватает им настоящей еврейской бабушки!
Автор — Ривка Лазаревич
Иерусалим
6 марта 2008 г.
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
