Продолжение. Начало в № 1186
Чуковский получил оксфордскую мантию доктора литературы двумя годами раньше Ахматовой. Свалившая его болезнь не позволила ему сопровождать Ахматову в поездке в Оксфорд. Горечь прикованного к постели старика скрашивалась тем, что о триумфальных почестях, выпавших на долю Ахматовой в Англии, он узнавал из верного, проверенного и дружественного источника — писем Сони Гордон.
В его ответном «ахматовском» письме содержится одно интереснейшее, хотя и довольно спорное признание. Отрывок этот тем более поразителен, что из воспоминаний многочисленных мемуаристов, знавших Ахматову в старости, встает совершенно иной образ, чем привиделся в 60-х Чуковскому.
«Очень больно мне было читать об А. А. Я помню ее стройной, гибкой, остроумной, магнетической (как сказал бы Walt Whitman). Теперь она рыхлая, больная, с распухшими ногами — совершенно непохожая на ту, какой она была лет двадцать назад. И больное сердце: она перед своим коронованием проглотила уйму нитроглицерина. Мне the gentleman with some traits of a eunuch прислал фотоснимок: она рядом с vicechancellor’ом, и я чуть не заплакал от жалости: в ней не осталось ни одной обаятельной черты, ни грана женственности, а что-то мрачное, скучное, отчужденное от всех».
А вот письмо Чуковского, датированное днем смерти Ахматовой, 5 марта 1966 года. Многоликий портрет Ахматовой, набросанный в нем «рукой мастера», очень далек от хрестоматийного. Но если счесть за аксиому, что ценность любых мемуаров обратно пропорциональна времени их отстояния от объекта воспоминаний, то это письмо — бесценно. Можно только представить, каким сокровищем были эти письма для Сони и как нетерпеливо разрезала она конверт со штемпелем главпочтамта, чтобы без промедления вчитаться в это живое и пристрастное свидетельство о жизни и смерти одного из величайших поэтов ХХ века:
«А. А. долго была в больнице, потом выписалась и поселилась в Москве у друзей — и здесь у нее случился пятый инфаркт — последний. Хоронить ее будут в Ленинграде. Для меня она навек останется той гибкой, тоненькой, застенчивой женщиной, к которой подвел меня ее муж. Муж ее был поэт, я три года подряд работал с ним во “Всемирной литературе” М. Горького. Главное его чувство было — литературное честолюбие. Он считал себя ее учителем, ее поэтическим ментором, каким-то придатком к своей славе. И вдруг — после войны — оказалось, что вся слава у нее: о ней пишутся статьи и книги, о ней читаются лекции, а он по-прежнему в тени. В те годы я встречался с ним часто. Она была необыкновенно добра: подарила мне во время голода жестянку сгущенного молока для моей умиравшей с голоду дочери, жила бедно, спала под рваным одеялом, охотно отдавала всем последнее и при этом была добродушна, много смеялась, и был у нее кружок “свои”, где она вела себя нараспашку — и в то же время у нее под ногами вырос сам собой пьедестал. Пьедестал этот безостановочно рос, и она мало-помалу привыкла относиться к себе как к памятнику. Такой Вы и видели ее в Оксфорде. Даже во времена ее тяжелых страданий этот пьедестал не исчезал ни на миг. Сейчас она два месяца провела в больнице, у нее был четвертый инфаркт, который она перенесла сравнительно легко; бодрая, радостная, она уехала в санаторий Домодедово (а не к друзьям, как писал я в начале письма); там она была светла и звонила друзьям, приглашая их в гости — и вдруг ночью начался пятый инфаркт, и она скончалась. Я как раз закончил небольшую статью о ее первом муже — всё хотел ей прочитать — но вот не пришлось».
Одно из писем Сони от 1966 года обнаруживает неподдельный интерес корреспондентки Чуковского… к чему бы вы думали? К Израилю! Широта интересов и спектр возможностей этой таинственной иностранки воистину впечатляют. Оказывается, она успела побывать в Израиле четыре раза:
«Начну свою историю с конца февраля, когда я довольно неожиданно уехала из Нью-Йорка в отпуск в Израиль. Это моя четвертая поездка в эту самую необычную страну, которая еще не стала нацией. Когда-нибудь я попробую описать Вам подробно жизнь и достижения этого молодого государства, они, наверно, будут Вам интересны…»
Но после встречи с Женей Клебановой Чуковского уже ничем нельзя было ни удивить, ни насторожить.
Когда от Сони долго нет писем, он ласково ей пеняет:
«Хоть бы прислали свою карточку, чтобы я понял, почему я, занятый по горло, почти 90-летний старик, с таким удовольствием пишу Вам письмо и так пылко жду Вашего письма с небрежной подписью… Если Вы busy, я в тысячу раз busier, так как жить мне осталось самое большее — год или полтора. И все же урываю минуты для беседы с Вами».
Измученный обычной своей бессонницей, он отвечает на ее письма по ночам, и пронзительную нежность, с которой он говорит с ней, нельзя уже спутать ни с чем:
«Сейчас я понял, что бессонница не только sleeplessness и insomnia, но и Sonyaless: бес-Сон-ница».
«Милая Соня. Наконец-то я вернулся к письменному столу, могу взять перо и даже писать письма друзьям. Почему я зачислил Вас в друзья, неизвестно. Но с этим уж ничего не поделаешь. Когда я читаю книгу, я думаю: “Жаль, что этого не читает Соня” или “Хорошо, что этой книги нет у Сони”. Забавно: люди, разделенные океаном, такие разные, с такими непохожими биографиями, никогда не видавшие друг друга, заведомо знающие, что никогда не увидят друг друга, — и почему же такая нитка, как подводный кабель, вдруг возникает между ними (говорю, конечно, только о себе), и я сержусь: что ж это давно не было от Сони весточки на тонкой бумаге, почему она молчит, неужели не знает, что каждое ее письмо для меня радость?»
«Есть что-то знаменательное в том, что Вы ровно вдвое моложе меня. Когда Вы родились, мне было ровно столько, сколько Вам сейчас».
«Почему Вы забыли меня, милая Sonya? Мне очень скучно без Ваших пронзительных, умных писем».
И опять, в который раз мечтает увидеть ее наяву:
«Мне всё чудится, что откроется дверь и в мою комнату войдет быстрая, красивая, шумная, моложавая дама и скажет: “Я Соня”».
Она как будто не слышит эти жалобные упреки, эти нежные мольбы и романтические признания. Ее письма полны величайшего уважения и даже преклонения перед его писательским даром и воистину энциклопедическими познаниями в истории двух великих литератур: русской и английской. Но никакой надежды на большее они не оставляют.
Окончание следует
Дорогие мои читатели, если вам нравятся мои тексты, то, возможно, вас заинтересует книга «Вечный пропуск». Приобрести ее можно за $12.
Для этого нужно просто зайти на Amazon.com и ввести в поисковое окно: Sonia Tuchinsky. Или — прямо к книге по этому линку: http://www.amazon.com/dp/1495373673.
В книге 340 страниц — от прозы и публицистики до путевых заметок и переводов. Нескромно полагаю, что объединяет эти тексты лишь одно обстоятельство: то, до чего читателю не было никакого дела до их прочтения, становится вдруг для него таким же важным и кровно близким, как и для автора в момент их написания.
В книге много фотографий.
Если у вас есть вопросы к автору, пишите: sonatucha@yahoo.com.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
