В этом городе Алексей не знал никого, ни единой души. Вообще-то, в Америке у него были знакомые, но почти все они жили в Нью-Йорке, еще кто-то — в Лос-Анджелесе, а здесь, в Хьюстоне, — никого. Впрочем, это не имело существенного значения: в деле, по которому он приехал, на чью-нибудь помощь рассчитывать не приходилось.
Из аэропорта в город наверняка ходили какие-нибудь автобусы или поезд, и справочное бюро он видел, но с его английским, то есть почти без языка, он опасался чего-то недопонять и заехать куда-нибудь. А как потом от автобуса добраться до гостиницы? В общем, он решил не экономить и взять такси. Адрес и название гостиницы были заранее выписаны на кусочке картона, так что Алексей просто показал его таксисту, а тот понимающе кивнул головой. И поехали.
Ехали долго, почти все время по скоростному шоссе. Потом неожиданно возник… город — не город, непонятно: десятка два-три гигантских небоскребов самой разной формы, отливавших в лучах заходящего солнца зелено-желтыми и сине-голубыми тонами. Красиво и немного странно. А вокруг этой ослепительной компании гигантов, куда только достигал взгляд, тянулись унылые двухэтажные строения, целые улицы однообразных домов, деревянных и кирпичных. Машина съехала с шоссе, недолго петляла по улицам и остановилась возле гостиницы, такой же двухэтажной, кирпичной и унылой. Алексей ничего другого и не ожидал: очевидно, это все, что можно было найти близко к центру и меньше, чем за сто долларов.
Впрочем, внутри было аккуратно, чисто и почти красиво. Войдя в номер, Алексей снял с себя свитер и извлек из дорожной сумки рубашку: в январе в этом городе было тепло, как летом в Москве. Двумя перелетами с пересадкой он пересек несколько климатических зон и временных поясов. Он взглянул на часы, встроенные в радиоприемник, и установил, что уже шестой час. В самолете он обдумал этот вопрос: когда лучше звонить? Не слишком рано, чтобы дать возможность прийти домой и пообедать, но и не поздно, чтобы встретиться сегодня же.
Прежде всего следовало раздобыть номер телефона. Позже Алексей понял, как легкомысленно он к этому отнесся. Ему казалось само собой разумеющимся, что, раз человек живет в этом городе и имеет телефон, его запросто можно найти в городской телефонной книге. Он не знал, что у разных пригородов свои телефонные книги; кроме того, телефон может быть зарегистрирован на жену, а некоторые люди вообще избегают публиковать свой номер… В общем, хотя Алексей этого не знал, ему в тот раз повезло: в городской телефонной книге в гостинице он легко нашел на букву S имя Slonimsky Michael и тут же записал номер.
Позвонил он в семь тридцать. Ответил женский голос по-английски.
– Миша Слонимский — медлинно и четко выговорил Алексей. Сработало, и после короткой паузы послышался мужской голос:
– Михаил Слонимский у телефона.
У Алексея перехватило дыхание. Он кашлянул и прохрипел в трубку:
– Здравствуйте, вы меня, скорее всего, не помните, я Алексей Рябов, старый друг вашего отца.
Пауза. Алексей прислушался — никакой реакции. Наконец:
– Да. Чем могу быть полезен?
Так вежливо-вежливо, спокойно и безразлично…
– Мы были близки с вашим отцом, Натаном, вместе учились, вместе начинали печататься.
– Да-а…
– Мне бы хотелось встретиться с вами и поговорить о нем. О его последних годах здесь, в Америке.
После паузы все тем же тоном:
– Не думаю, что смогу быть вам полезен. В последние годы его жизни мы редко виделись, я жил на кампусе в университете.
– Но все равно вы наверняка знаете какие-то важные вещи, которых я не знаю. Даже причина смерти мне неизвестна. А Вероника… Я имею в виду, ваша мама… она здесь, в Хьюстоне, живет?
– Нет-нет, она живет в Балтиморе. Родители никогда здесь не жили. Это я после университета сюда работать приехал. Я их редко видел. Знаю только, что папа умер во сне от heart attack, как это по-русски? Я даже на похороны не смог поехать. Вряд ли нам стоит терять время на встречу, мистер Рябов. Да и некогда мне на самом деле.
От этого тона Алексею стало не по себе. Ясно, что он просто не хочет говорить об отце. Тогда, действительно, на кой леший с ним встречаться?
– А мамин адрес и телефон вы можете мне дать? — «По крайней мере» чуть не сказал Алексей.
– Конечно. Вы записываете? Пожалуйста…
Он продиктовал адрес и телефон, пожелал спокойной ночи, хотя еще не было восьми часов, и повесил трубку.
Этот разговор просто травмировал Алексея, вывел его из себя. Он сидел на кровати в гостиничном номере и не мог решить, что делать. Вот тебе и Мишка… Он отлично помнил его тощим подростком в очках с огромной копной волос. Мишка, ради которого Натан и совершил тот ужасный поступок. «Вряд ли стоит терять время на встречу… Не думаю, что буду вам полезен…» На похороны отца не приехал, чего уж дальше…
Алексей вскочил с кровати, прошелся по комнате и остановился у окна. Город за окном был абсолютно пуст. Подсвеченные прожектором небоскребы казались космическими кораблями инопланетян.
Собственно говоря, на Мишку-то он вышел случайно. Просто один старый приятель, знавший когда-то и Натана, был в Хьюстоне на каком-то нефтяном совещании, приехал и рассказал, что переводчиком на русский язык был некий американец по имени Михаил Слонимский. И вроде бы похож. Уж как ругал его Алексей: «Что же ты, недотепа, к нему не подошел, не спросил? Может быть, это был шанс узнать о Натане».
А узнать о Натане с некоторых пор стало, без патетических преувеличений, главной целью Алексея Рябова. Не просто узнать, а восстановить его доброе имя и издать все, написанное им, все, что еще сохранилось. Хотя сохранилось до ужаса мало: четыре стихотворения, опубликованных Слонимским в разных молодежных поэтических сборниках, еще кое-какие стихи, которые Натан читал, а Алексей запомнил (и то не полностью) на занятиях литературного кружка, и наконец, три стихотворения, которые в конце семидесятых годов ходили анонимно по Москве. А недавно нашлась (если это слово применимо к данной ситуации) поэма «Cмерть поэта». Она была обнаружена в деле Натана Слонимского, когда общественность получила частичный доступ к архивам КГБ.
Алексей помнил, как впервые услышал эту поэму. Натан прочел ее целиком на занятии кружка. Поэма была посвящена Борису Пастернаку и производила ошеломляющее впечатление не только потому, что говорить публично о травле Пастернака было опасно, но, в первую очередь, своим страстным накалом, искренней болью и огромным поэтическим мастерством. Да, мастерством. А было автору в то время 17 лет.
Помнил Алексей и то, что произошло тогда на занятии кружка. Этот литературный кружок, солидно именовавший себя «литературная мастерская», состоял при гигантском печатном комбинате, к которому Алексей и Натан отношения не имели, просто любимая школьная учительница устроила их туда, «обнаружив у мальчиков несомненные способности в области литературного творчества», как она объясняла. Руководителем мастерской был престарелый комсомольский поэт, получивший в свое время Сталинскую премию за цикл стихов «Поступь пятилетки», почему его и называли за глаза «лауреат». Если не принимать во внимание его собственные стихи, то в поэзии, можно сказать, он понимал. И человек был, кажется, неплохой, но какой-то очень уж испуганный. Когда Натан прочел свою поэму (довольно короткую) и все бросились его обнимать, «лауреат» пришел в полное замешательство. Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом понес что-то невразумительное: с одной стороны, поэма написана блестяще, а с другой стороны, она безответственная, непродуманная, политически незрелая и в таком виде неприемлема, хотя совершенно блестящая… Осталось неизвестным, от него или от кого-нибудь другого узнали в КГБ об этой поэме.
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
