Во второй половине XX века в советской России жили и творили три писателя с одной и той же фамилией Гроссман — Василий, Леонид и Виктор. Первый из них — Василий, автор бессмертного романа «Жизнь и судьба», — обрел настоящую славу. Леонид Гроссман был менее известен. И лишь узкому кругу читателей и литераторов было знакомо имя недооцененного и незаслуженно забытого Виктора Гроссмана. Но именно он — герой предлагаемого очерка.
Моя первая встреча с писателем Виктором Гроссманом состоялась летом 1976 года. Трудно вспомнить, что послужило поводом для встречи. Кажется, я должен был передать ему какое-то лекарство. Открывший мне дверь человек внешне напоминал моего отца — невысокого роста, худощавый, круглолицый, он сразу вызвал у меня ностальгические воспоминания о родительском доме. Широкий лоб. Выразительный и проницательный взгляд. Но держался он просто, и в его речи, внешности и манерах не было ничего такого, что выдавало бы его интеллектуальное превосходство над собеседником. Одет он был по-домашнему: в легкую курточку бежевого цвета, на ногах шлепанцы.
Виктор Азриелевич, или Азарьевич, как звали его знакомые, пригласил меня в свой крохотный кабинет в маленькой, но со вкусом обставленной квартире на улице Урицкого в Вологде. И началась беседа после моего вопроса, что он пишет и где публикуется.
Я смущался, ибо впервые встретился с глазу на глаз с живым писателем. Причем с писателем, который был знаком с К. И. Чуковским и которому открыл врата в сочинительство сам В. Г. Короленко.
Выше я написал «беседа», но скорее это был монолог Виктора Азриелевича, изредка прерываемый моими односложными вопросами. Писатель был в этот день, как обычно, словоохотлив, хотя аудитория его состояла из одного лишь слушателя. Смутно помнится, что разговор был о литературе. Твердо помню лишь его реплику на мой вопрос: «Не считаете ли вы, что “Жизнь Клима Самгина” стоит как-то особняком во всем творчестве Горького?» «Потому что этот роман у него самый длинный?» — ответил он вопросом на вопрос, и я уловил в его словах и тоне иронию. По-видимому, Гроссман не принадлежал к числу поклонников этого романа главы советских писателей тридцатых годов. «Впрочем, — добавил Виктор Азриелевич, — он хорошо относился к евреям, и за это я его ценю». В будущем я нашел немало подтверждений этому высказыванию Гроссмана в статьях и высказываниях самого Алексея Максимовича и воспоминаниях о нем.
Виктор Азриелевич полюбопытствовал, чем я занимаюсь. Он отличался тем, что психологи называют готовностью памяти, позволяющей мгновенно извлекать требуемое слово или выражение из хранящегося в голове богатейшего вокабуляра.
Мы расстались очень тепло.
Мои родственники жили в нескольких десятках метров от писателя, по той же улице, и когда я приезжал в Вологду, то еще несколько раз бывал у него в обществе моей сестры. Он рассказывал о тяготах своей жизни в лагерях, о тупых следователях, учинявших бессмысленные и изматывающие допросы. И голос его звучал столь завораживающе, что невозможно было отвлечься ни на секунду.
Помню, в 1977 году в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, в ее научном филиале в Ленинграде, состоялась выставка, посвященная стосорокалетию со дня смерти Пушкина. На этой выставке помимо сочинений поэта можно было увидеть многочисленные работы пушкинистов, среди которых был и «Арион» В. А. Гроссмана, опубликованный еще в 60-х годах. Когда я приехал в Вологду и сообщил об этом по телефону Виктору Азриелевичу, он был очень рад и поинтересовался подробностями, касавшимися выставки и его книги. К сожалению, в эти годы он не был избалован вниманием литературных авторитетов, и его новые публикации не имели доступа к широким читательским кругам. Должно быть, грустно было ему сознавать свою невостребованность. До ухода из жизни оставалось всего около двух лет.
Когда вспоминаешь факты биографии Гроссмана, поражаешься, как много вместила его жизнь, точнее — ее первая половина. Ему даровано было судьбой долголетие, но последние годы протекали незаметно и однообразно. Зато молодость и зрелость были достаточно бурными. Его жизнь, мне думается, можно сравнить с меняющей свои формы и скорость рекой. Вначале это стремительный горный поток, ниспадающий в долину, затем бурлящий водоворот и, наконец, тихая глубоководная река, спокойно текущая между плоскими равнинными берегами в брежневские застойные времена.
В. А. Гроссман родился под счастливой звездой. Сын преуспевающего одесского адвоката, он, в отличие от многих своих сверстников-евреев, имел доступ к высшему образованию. Виктор решил пойти по стопам своего отца. Он успешно окончил гимназию и мог поступать в престижный университет в России, но его манила перспектива получить высшее образование за рубежом. Тяга к знаниям, стремление расширить свой кругозор, исключительные способности, знание иностранных языков, целеустремленность, энергия, сплавившись воедино, привели к осуществлению мечты. И вот он за границей — сначала в Германии, затем во Франции. Начав с Лейпцигского университета, он заканчивает обучение в Париже и получает диплом юриста. Параллельно им овладевает страсть к сочинительству. Ведь он одессит, а этот город обласкан музами. Кажется, сам воздух Одессы пропитан ароматами музыки, поэзии, прозы. Не случайно этот город взрастил целую плеяду известнейших поэтов, прозаиков, певцов и музыкантов – современников Гроссмана, таких, как Ильф и Петров, Паустовский, Утесов, Бернес и др. К этому списку можно добавить и более скромное имя Виктора Азриелевича Гроссмана.
Он начинает писать, будучи гимназистом, посылает свои рассказы на отзыв В. Г. Короленко. С бьющимся от волнения сердцем он раскрывает конверт с ответным письмом и читает благословение знаменитого писателя на литературу.
Вскоре к юриспруденции и литературе добавляется еще и политика, и эти три сферы определяют его дальнейшую судьбу. Гроссман целиком погружается в захватывающую стихию революционных преобразований. Катаклизмам времени вполне соответствует его романтическая натура. Он вступает в партию эсеров и становится ее активным членом. Он даже представляет эту партию в Московской городской думе. Параллельно занимается юридической практикой и литературным трудом. Вскоре, однако, разочаровывается в программе эсеров и выходит из партии.
После Октябрьской революции Гроссман постепенно отходит от политики и юриспруденции и целиком сосредоточивается на литературном творчестве и деятельности, связанной с ним.
Оценив литературную эрудицию и художественный вкус Гроссмана, его приглашают во МХАТ на должность завлита театра. Параллельно он пишет пьесу «Дубровский» (уже на этом этапе пушкинская тематика завладевает им и не отпускает его до конца жизни). «Дубровский» идет с успехом не только в Москве, но и в провинциальных театрах. Одновременно он пишет литературоведческие статьи и редактирует книги. В частности, под его редакцией выходит книга В. В. Вересаева «Спутники Пушкина»
Гроссман неуклонно поднимается к вершинам своей литературной карьеры. У него большие замыслы. Он обдумывает будущую книгу «Арион».
И вдруг все рушится. Над страной нависает дамоклов меч сталинских репрессий. Проходят многочисленные аресты по политическим мотивам. Арестован и Виктор Гроссман. Почему он стал жертвой кровавого террора властей? Логичного ответа на этот вопрос не находил и сам писатель. Очевидно, его оклеветали, как это происходило с десятками и сотнями тысяч советских людей. Возможно, ему припомнили членство в партии эсеров более чем десятилетней давности.
Спустя восемь лет, освобожденный из лагеря, не сломленный духовно, а более того, обретший новое дыхание, он с необычайной энергией окунулся в литературную работу. За несколько лет на свободе Гроссман написал и издал ряд произведений, включая вышедшую в 1936 году книгу «Дело Сухово-Кобылина».
Продолжение следует
Ариэль КАЦЕВ, доктор филологических наук, Израиль
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
