Главы из книги рава Авраама Роми КОЭНА «Самый молодой партизан»
Продолжение. Начало в №1083
Через две недели после того как я поселился у дяди, я получил замечательную новость. Моя младшая сестренка Сара бежала в Венгрию. Я уже терял всякую надежду увидеть вновь кого-либо из ближайших родных. Спустя несколько дней она присоединилась ко мне в доме нашего дяди.
История побега Сары демонстрирует, что, несмотря на все испытания и ужасы, наполнявшие нашу жизнь, наши дни еще могла осенить чудесная добродетель. Невзирая на то, что повсюду были нацисты и их злобные приспешники, все еще находились хорошие и смелые люди, готовые рисковать жизнью, чтобы помочь евреям. Наша бывшая прислуга — нееврейка по имени Маришка — приехала к моим родителям, так как была очень обеспокоена их безопасностью. Маришка работала у нас домоправительницей на протяжении семи лет. Когда у нашей няни бывал выходной, Маришка добровольно предлагала присматривать за нами. Она говорила с нами утренние молитвы, следя, чтобы мы произносили правильно все слова на иврите. Как она выучила их, мне неизвестно. Мои родители оплатили свадьбу Маришки с офицером венгерской армии. Она жила с ним и их двумя детьми в Венгрии. Прошло семь лет с тех пор, как она работала у нас. Маришка вернулась потому, что ей было отлично известно, что словацких евреев отправляют в трудовые лагеря, где с ними обращаются бесчеловечным образом.
Маришка умоляла мою семью попытаться бежать. Родители объяснили ей, что семье нельзя бежать вместе: их было слишком много, их обнаружат и убьют. Они строят планы, как не стать добычей нацистов, но на это потребуется время. Единственная надежда была на то, что каждому удастся сбежать поодиночке.
Маришку очень удручало, что моя семья, к которой она относилась как к родной, может попасть в руки нацистов. Ее терзала мысль, что с ними может случиться нечто ужасное, особенно с Сарой. Сара была так мала, что невозможно было провести ее по тому маршруту, которым прошел я. С другой стороны, если семья попытается пройти через обычный пропускной пункт, с большой вероятностью их разоблачат и схватят.
Одна Маришкина фраза подала моим родителям идею, как спасти Сару. Маришка сказала: «Хотела бы я, чтобы вы могли воспользоваться моими документами и просто пройти через пропускной пункт без проблем».
Голубоглазая и светловолосая Сара выглядела «идеальным арийским ребенком» — больше, чем многие немцы. Если стража не станет приглядываться, она могла бы сойти за Маришкиного ребенка. Вдобавок в Маришкиных документах указывалось, что у нее есть маленькая дочь. Маришка с радостью взяла Сару в дорогу, будто своего трехлетнего ребенка, чтобы вернуться домой в Венгрию — в спокойную и, к счастью, ничем не примечательную поездку, — и так мы воссоединились.
Почти сразу же Сара начала скучать по маме, спрашивая о ней каждые несколько минут. Ее плач «Мама, мама…» до сих пор звенит у меня в ушах. Каждый вечер она плакала, пока не засыпала, и ее последними словами всегда были: «Мама, мама…», и наутро она просыпалась с плачем: «Мама, мама». Единственное, что могло остановить ее рыдания, и иногда даже вызвать улыбку, было взяться за мой палец. Стоило ей потерять мой палец — днем или ночью, во сне или бодрствуя — она начинала безудержно плакать.
Плача, Сара просила маму, спрашивала, где она, и задавала бесконечное количество вопросов о ней. Это было потенциальной катастрофой, так как она говорила по-немецки — на нашем языке в Прессбурге. В Ярмоте евреи, разговаривающие по-немецки, были беженцами, которых разыскивала полиция. Чтобы она молчала, я позволял ей все время держаться за мой палец, в том числе и во время занятий в иешиве, где каждый день она стояла рядом со мной, крепко сжимая мой палец своей ладошкой, в то время как я концентрировался на учебе. Пока она держалась за мой палец, она была спокойна и счастлива. Каждое утро я просыпался до зари, чтобы помолиться и поучиться. Я мягко высвобождал свой палец, чтобы не разбудить Сару, и одевался максимально быстро и тихо в попытке ускользнуть из дома, пока она не заметила. Но когда я подходил к входной двери, она уже ждала меня, полностью одетая, с поднятой ручкой в ожидании моего пальца. Мы отправлялись без единого слова. Прошли недели прежде, чем она перестала цепляться за меня. К счастью, со временем Сара почувствовала себя более надежно и стала оставаться с другими членами дядиной семьи.
Через несколько дней я получил еще одну хорошую новость. Моей старшей сестре, пятнадцатилетней Хане, удалось перебраться через границу в сопровождении того же нееврея, который провел меня. Еще через несколько дней она добралась до Ярмота и присоединилась к нам с Сарой. Поскольку она говорила только по-немецки и была черноглазой и темноволосой, мы беспокоились, что ее могут заметить, если она будет выходить и общаться с местными венграми. Даже в Ярмоте, где венгерские евреи жили относительно мирно, не было недостатка в тех, кто считал своим долгом доложить о беженцах-иностранцах. В результате, чтобы ее не заметили соседи, Хане приходилось все время сидеть дома. Только по ночам, под покровом темноты, ей разрешалось выходить, чтобы увидеть небо и вдохнуть свежего воздуха.
Некоторое время мы чувствовали себя в безопасности в доме у дяди. Я надеялся бесконечно продолжать учебу в ярмутской иешиве. Но зараза ненависти и зла, выпущенная немцами на волю на их собственной земле, распространялась как бушующая эпидемия от поселка к поселку, от города к городу, зачастую опережая оккупацию. Границы и рубежи не играли роли. Симптомы этой болезни, появившись в одном городе, тут же распространялись на соседний.
Так же было и в Ярмоте. Первые обыски местная полиция проводила вяло. Большинство беженцев могли спрятаться в домах или сбежать через заднюю дверь. Обыски, однако, становились все более настойчивыми и методичными. Власти сформировали спецотряды полиции, единственной задачей которых была охота на еврейских беженцев. Без предупреждения эти отряды силой входили в каждый дом, выбивая, если необходимо, двери и зачастую переворачивая дом вверх дном в поисках добычи.
Достаточно скоро кто-то донес на меня, и явилась полиция. Они обыскали весь дом, но не заглянули под кровать, где я прятался. Через два дня они вернулись. На этот раз они осматривали каждую комнату и каждый закуток дома: кладовки, подвал, чердак. Хотя на этот раз они проводили обыск тщательнее, мы тоже подготовились: дядя и двоюродный брат показали мне маленькую дверцу на чердаке, ведущую на крышу. С дороги невозможно было увидеть меня на крыше. Когда они, наконец, ушли, нам не стало легче: мы знали, что они придут опять.
Дядин товарищ, работавший в полицейском участке, подал сигнал, что полиция собирается вернуться, так как им известно, что дядя укрывает еврея-иностранца. Дядя Калман быстро соорудил укрытие на чердаке. Это была крошечная каморка, едва достаточная для одного взрослого. От входа на чердак стена этой каморки выглядела как внешняя стена. И так как она находилась в темном углу чердака, никто бы не заподозрил, что за ней скрывается комната. Когда полиция начала стучать во входную дверь, я укрылся в этой комнатке с двоюродным братом Элиэзером, который оставался со мной, чтобы меня не охватила паника, и следил, чтобы я не проронил ни звука. Если бы меня нашли, для его семьи это было бы такой же трагедией, как и для меня.
На этот раз полиция полностью обшарила дом. Нам было слышно, как они выкрикивали приказания, как с грохотом и скрипом переворачивали мебель, опустошали шкафы и разбрасывали повсюду содержимое дома, не скрывая досады. Они выкидывали все из ящиков комода и заглядывали за книжные шкафы в поисках дверей, ведущих к потайным укрытиям. Казалось, обыск длился часами; я был слишком напуган, чтобы даже дышать. Но они так и не нашли ни малейшего намека на то, что в этом доме скрываются беженцы.
Они ушли в ярости, не заполучив пленника. Прошло еще много времени, пока мы не услышали постукивающий сигнал, означающий, что полиция отошла на безопасное расстояние от нашего района. Сделав несколько вдохов, как казалось, впервые за несколько часов, мы с радостью вышли из нашего крошечного укрытия на чердак, показавшийся нам огромным.
При всем этом ни одного вопроса не было задано относительно моих сестер. Они никак не подозревали, что мои сестры могут быть беженками. Очевидно, полиция искала меня, потому что кто-то проинформировал их, что я — еврей-иностранец, скрывающийся в венгерском доме.
Стало ясно, что я больше не мог тут оставаться. Раз полиция решила, что дядя укрывает беженцев, это был лишь вопрос времени, когда меня арестуют. Дядя Калман счел, что в Будапеште, более крупном городе, я буду в большей безопасности. Я должен был отправиться поездом немедленно. Я упаковался, попрощался с сестрами, и мы отправились на железнодорожную станцию. Приблизившись, мы с дядей Калманом ужаснулись, увидев, что станция под охраной и солдаты проверяют документы. Они тут же распознают во мне еврея-иностранца. Вернуться домой тоже было нельзя: наверняка полиция уже поджидала нас там. Тогда дядя нанял человека с мотоциклом, который отвез меня в маленькую деревню, где станция не охранялась полицией и солдатами. Там я сел на поезд, который должен был отвезти меня в Будапешт.
Перевод Элины РОХКИНД
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
