Мой Шаббат в Виллидже

Когда несколько лет назад мои друзья Марк и Джулия пригласили меня с женой в театр в пятницу вечером, я поколебался, но согласился. В пятницу вечер я провожу дома с семьей, потому что вечер пятницы с заходом солнца переходит в вечер субботы, Шаббат. Нельзя не обратить внимания, как удивительно в русском языке смешалось все: суббота, Шаббат — день седьмой, а вот предшествует субботе пятница, которая, согласно моему лингвистическому анализу, обозначает «день пятый». Получается, что иудейское и христианское влияния создают некоторый конфликт в русской неделе — отсутствие шестого дня, Йом Хашиши, как следствие неоднозначной истории византийско-русской… о чем я начал рассказывать? Да, собрались мы в театр.
В те годы предложения провести вечер в пятницу где-то, кроме дома, я еще рассматривал, но уже через свою собственную призму кошерности — что можно, а что нельзя делать в этот вечер. Поэтому, когда Марк и Джулия предложили пойти на спектакль, я, поколебавшись, согласился, предлагая своему внутреннему духовному судье аргумент, что театр — это отдых, как и положено в Шаббат, и конечно, не работа — ведь я же не работаю в театре и не пишу критические статьи о спектаклях в театральные альманахи!
Театр находился в глубинке богемного района East Village; бархатного занавеса и хрустальной люстры под потолком не было, но была большая комната со следами недавнего ухода из нее какого-то бизнеса и трубами вдоль стен — в общем, все было так, как должно быть в современном театре. Спектакль начался: на сцене стояла ванна, в которой сидела обнаженная женщина, немолодая и усталая. Режиссерский замысел удался: basic instincts работали безотказно — все внимание было на настоящей живой голой женщине, лежащей на сцене в ванне без воды и философствующей на тему, понятную только людям, живущим в заоблачных мирах манхэттенского бомонда. O чем еще был спектакль? Cложно сказать, но остались воспоминания о маленьком мальчике, который сидел за мной и все твердил, что на самом деле на сцене голый король. Я пытался поправить мальчика и говорил, что это голая тетя, но мальчуган все твердил, что это голый король; от этого глупого спора разболелась голова, а люди стали коситься и шипеть, как змеи, в нашу сторону: «Пс-с-с, пс-с-с!» Скоро возбуждение наших basic instincts закончилось, и мы вышли во влажную и жаркую июльскую ночь нью-йоркского Ист-Виллиджа. У меня было чувство, что деньги выброшены на ветер, особенно когда мы, обсуждая постановку, говорили друг другу, что да, мол, конечно, совсем даже неплохо — очень оригинально и ново. Я понял, что театр в East Village в пятницу вечером — это развлечение не для меня.
Я хотел ехать домой, но Марк и Джулия сказали, что мы должны обязательно поужинать в Виллиджe, который славится своими ресторанами и музыкой, и мы пошли по улицам искать подходящее место. Шум и количество людей заставляли меня думать о Гонконге, где, как я слышал, людям не хватило бы места на улицах, если бы они решили спуститься одновременно из всех высотных домов вниз. Прошло лет пятнадцать с тех пор, как я любил гулять по этим переулкам; танцующие в окнах девицы в кожаных трусах и лифчиках уже не впечатляли, как раньше, а скорее напоминали каких-то дьявольских персонажей из сказок Нахмана Бреславского, так же как и проходившие мимо молодые люди с невероятно растянутыми мочками ушей и булавками, торчащими из разных частей татуированной головы так, что она напоминала мягкую бабушкину подушечку-ежика, утыканную иголками. Во, думаю, народ идейный пошел — в годы моей юности можно было хоть патлы подстричь и вернуться, если надо, из хиппи в корпоратив, а тут тату — его так просто не выведешь; то есть, говоря статистически-демографически, учитывая среднюю продолжительность и т.д., ходить так с татуировками и мочками вытянутыми еще лет 50–60 придется. Тату вывести — это не штаны подтянуть, если мода изменится!
Обстановка на улице явно не соответствовала моему представлению о субботнем отдыхе — народ гудел, предвкушая выходные, шум и суета давили на уши и психику, а желтые такси, казалось, так и пытались толкнуть меня бамперами на каждом перекрестке. «Город желтого дьявола», — крутилась в голове, хотя эту книгу Максима Горького я не читал, а желтые такси один наш иммигрантский писатель назвал «желтыми королями» в одноименной книге. «Вот дурдом!» — думал я, когда увидел сидящего у стены человека в лохмотьях, который, казалось, был островком спокойствия и безмятежности в этой карнавальной толпе. Задумавшись, я по неосторожности задержал на нем свой взгляд дольше, чем это делает обычный прохожий. Я знал, что eye-contact может провоцировать людей неустойчивых и делать их агрессивными, что и случилось: человек в лохмотьях стал следовать за нами и, привлекая внимание людей, кричать на всю улицу, что такие, как я, не имеют должного respect (уважение) и думают, что им можно делать все, что они захотят. Это было последней каплей; быстро попрощавшись c Марком и Джулией, я схватил жену за руку и убежал от всего этого «джаза» вниз по лестнице на станцию метро Деланси-стрит. Я понял, что прогулка по Виллиджу в пятницу вечером — это занятие не для меня.
В вагоне линии «F», куда мы сели, ехала группа высоких упитанных подростков, которые жевали конфеты М&М’s, разбрасывая бумажки и конфеты по полу, очень громко разговаривали, перекрикивая друг друга и постоянно употребляя словa «йоу!» и «ф…!». Было неприятно и неудобно слушать и наблюдать все это. Я, конечно, понимал, что, как настоящий мужчина и обладатель второго юношеского разряда ГТО («Готов к труду и обороне», советская программа спортивной подготовки), я должен подойти к подросткам и сказать громко по-английски и, конечно, без акцента, что-то типа: «А ну-ка, сейчас же прекратите этот балаган! Устроили, понимаешь, свинарник в общественном транспорте!» А практически я ничего не сделал, так как в нью-йоркском метро подростков так не воспитывают, а только сидел и переживал, что и без того бестолковую и грязную систему — монополию МТА вот такие пассажиры делают еще грязнее. Ну как, на самом деле, поправить такое поведение, не будучи явно сильнее физически и агрессивнее?! Можно, наверно, имея талант лидера, согласно Дейлy Карнеги, подойти и по-отцовски сказать парням, вытащив из карман пару пачек конфет: «Вот, бойз, М&М’s для вас, сам люблю М&М’s; только выйдите, пожалуйста, на платформу — там и кушайте, а бумажки выкиньте в урну». И все это с улыбкой… Да, не хватает мне лидерского таланта и разных там конфет, сигарет, пива и жвачек в кармане на разные случаи жизни.
Пересев с «F» на «R», наблюдал, как меняется этнический состав входящих-выходящих — белые американцы (Юнион-стрит), латиноамериканцы (36-я стрит), китайцы
(53-я стрит), арабы (Bay Ridge Avenue), опять белые американцы на 95-й стрит, где меня ждал последний сюрприз. Выйдя из вагона, мы обогнали немногих пассажиров и пошли по лестнице, на которую сверху, с тротуара, облегчались, набравшись пива в местном баре, два каких-то человечка, не найдя, видно, более подходящего места, чем скрытый от света уличных фонарей угол возле выхода из метро. Может, они дурачились спьяну, но такого на моей станции я раньше никогда не видел. И я понял, что в нью-йоркском сабвее в пятницу вечером мне тоже делать нечего.
Этот последний эпизод окончательно убедил меня, что единственно верное занятие для меня в пятницу вечером — это ужин дома за семейным столом, со свечами, Манишевичем, халами и прочими яствами — неторопливыми беседами и размышлениями.
В ту ночь мне снился странный сон: я видел всех действующих лиц моего театрального вечера — голую женщину в ванной, молодых людей с тату и булавками в голове, человека в лохмотьях, крепких подростков, жующих М&М’s, пьяных нарушителей административного кода 116-18 — все они по ходу действия превращались в ангелов и ласково, но настойчиво передавали меня друг другу из рук в руки, направляя домой и как бы желая убедиться, что я не задержусь где-то еще, отправившись по неосмотрительности в театр в Виллидже в пятницу вечером.