КАК Я РАБОТАЛ
В Центре абсорбции нас посещали разные люди. Немецкий еврей реб Давид Файст был у нас и сказал:
– Я работаю уже семь лет. Мне полагается годовой отпуск. Хотите поработать вместо меня этот год в «Кирьят-ноар», религиозном колледже для мальчиков?
И я стал преподавать математику. Кончился год, реб Давид вернулся. Я ему говорю:
– Сдаю вам дела.
– Нет! – возражает он и идет к директору. – Я здешний житель, а Зильбер – новый репатриант. Если вы ему оставите несколько часов – я остаюсь, если нет – ухожу. Потому что он не скоро найдет работу, а я найду.
А Файст был небогатый человек. И мне оставили несколько часов, а потом я нашел еще.
Большое дело сделал для меня реб Давид!
Деньги нужны были для многого. Я никогда в России не одалживал таких денег, как здесь. А отдавать как?
В Рош-а-Шана я молился: «Рибоно шель олам! Давай я все свалю на Тебя: Ты лучше знаешь, что надо. Я буду делать, что положено, как автомат, а переживать ни капли не буду». И мне стало легко.
Прихожу в рабанут (раввинат) – я помогал новым репатриантам, а иногда мне давали подработку, перевод документов. Захожу в кабинет к знакомому, на душе радостно, я и запел: «На тебя, Г-сподь, надеюсь – вовеки не буду устыжен» (Теилим, 71:1). Схватил его за руку – и давай танцевать! А у него на лице: неужто помешался, бедняга?! Всегда хохотал потом, когда меня видел.
Наукой я не занимался. Однако работал много. Безумно много. И был счастлив.
В «Кирьят-ноар» учились полторы тысячи ребят. Я дополнительно занимался с ними в общежитии с одиннадцати до двенадцати ночи. Автобусы уже не ходили, и я пешком шагал полтора часа из «Кирьят-ноар» домой в Санедрию Мурхевет.
Мне поручили семинар по Торе для новых репатриантов в Хайфе, раз в десять дней. Я приезжал домой в два ночи, к половине восьмого утра являлся в колледж, а на дорогу уходило минут сорок пять. И еще организовал для «русских» кружки Торы в Тель-Авивском и Иерусалимском университетах и в иерусалимском районе Неве-Яаков. Б-г давал силы!
РАВ МОРДХАЛЕ ИЗ ОШМЯН
Мать рассказывала мне как-то, что ее отец – мой дед рав Мойше-Мишл-Шмуэль Шапиро – был дружен с прославленным равом Мордхале из литовского городка Ошмяны. Когда мамина сестра серьезно заболела, отец спешно написал письмо раву Мордхале: «Помолитесь за здоровье моей дочери…». Ответ пришел немедленно: «Желаю здоровья рабанит…». О больной дочери – ни слова.
Когда ответ пришел, дочери уже не было в живых, а заболела рабанит Сора-Фейга, моя бабушка. Бабушка выздоровела и прожила долгую жизнь.
Позже, где-то в 60-е годы, я наткнулся в книге (не помню названия) на сообщение о раве Мордхале: говорилось о необычном письме, которое в 1881 году рав Мордхале послал раву Пинхасу-Михаэлю из города Антиполя. Буквально на днях это письмо было напечатано в одной израильской газете, так что привожу его здесь (в сокращении):
«…В ночь накануне Йом Кипур я учил то, что должен был учить, и вздремнул. Во сне пришел ко мне человек…:
– Что с тобой, почему дремлешь? Встань, проси у Б-га!
Я испугался. Встал, вижу – это сон. Я напомнил себе, что сказано: «Сны говорят ерунду». Но на сердце у меня стало неспокойно.
Я снова уснул… снова приходит тот человек, и с ним еще двое. Эти двое говорят:
– Знай, сон был правильным… Подумай о своих делах!..
Я спросил:
– Что я должен делать? — и проснулся.
Вижу, что это сон, и опять говорю себе: «Сны не прибавляют и не убавляют»…
Рав Мордхале приводит здесь цитату из Талмуда. По закону Торы сны не должны влиять на наши действия, потому что нельзя ручаться, верны они или нет. Скажем, ваш покойный дедушка сообщил вам во сне, что зарыл в поле деньги и они предназначены для цдаки. Вы нашли эти деньги. Должны вы отдать их на цдаку или нет? Нет, не должны.
«…В Йом Кипур я много плакал, что мне несвойственно… Накануне Шмини Ацерет я спал в сукке. Снова пришел тот человек в белой одежде:
– Твои слезы в Йом Кипур помогли. Меня послали сообщить, что ты можешь стать тем, что о тебе решено.
Я отвечаю:
– Не знаю, что мне исправлять, и не знаю, какая обо мне гзера (решение). И не знаю, в чем я согрешил, за что мне посылают сверху посланника.
И я плакал и проснулся. Но, проснувшись, я уже не говорил, что это пустой сон. Я верил, что он важен.
… Никогда у меня не было такого радостного Шмини Ацерет. Но во сне опять пришел этот человек, и вид его был грозен. Говорит:
– Сколько можно над тобой трудиться? Я прошу:
– Объясни, в чем дело? Он ответил:
– … Я рав Иосеф бен Аев. (Был такой великий человек в XVI веке. – И. З.). Я был судьей и разбирал денежные вопросы. У меня судились двое. Присудили, что один должен уплатить другому. Должник отказался… Я его предупредил известным предупреждением и вышел на улицу…».
Как евреи обеспечивали исполнение законов в своей среде? Можно было наложить «херем», запретить людям разговаривать с должником, пока он не отдаст деньги. Это и подразумевается под «известным предупреждением».
«… Этот человек дал мне пощечину. Вина лежит на нем по сегодняшний день… Ты – из его потомков, ты должен помочь… Я говорю:
– Я не знаю, чем. Он велит:
– … Я написал книгу «Вопросы и ответы»… Добудь эту книгу и учи. Ты должен знать ее наизусть. Это ему поможет.
– Сколько времени учить?
– Ты же занят, ты рав, тебе приходится решать множество вопросов, и у тебя дети. Поэтому учи четыре года.
Я говорю:
– Но у меня нет этой книги.
– Ищи. Я тебе подскажу: купи ее у раввина Антиполя,..
– Почему у него? – и я проснулся.
Я был очень занят тогда и за книгой послал человека в Вильно. Через неделю тяжело заболела жена. Пришел еще раз этот человек:
– Почему не выполняешь указание? Это последнее предупреждение, болезнь жены будет тебе знаком.
Я говорю:
– Я ведь послал в Вильно, не все ли равно?
– Не все равно. Немедленно пошли к раввину Антиполя! Я говорю:
– Какая разница, что за причина? Он объясняет:
– Раввин написал комментарий на трактат «Назир», и нет у него денег напечатать. Ты купишь у него книгу, он отложит деньги, начнет собирать и сумеет напечатать.
– А какое это имеет отношение ко мне и почему вы сами не идете к Антиполеру?
Он отвечает:
– Не суйся в тайны Б-га. Делай, как я сказал…»
И рав Мордхале обращается к реб Пинхасу-Михаэлю, раву Антиполя, с горячей просьбой:
«Я напуган. Прошу вас, пожалейте меня и пришлите книгу… Я уплачу, сколько нужно. Моя жена в большой опасности. Молитесь за меня. Ваш друг и т. п.».
Такое вот письмо.
И вот возвращаюсь я в очередной раз из Хайфы. Снегопад. Только к полуночи добрался я до Тель-Авива. Снег валит. Дороги непроходимы. До Иерусалима транспорта нет. Приходится остаться в Тель-Авиве.
Я жутко устал, не замечал обстановки, так что толком и не помню, как попал в этот дом. Кажется, спрашивал у редких прохожих, где можно заночевать, и мне указали: попытайтесь сюда, здесь могут приютить. Я постучал. Дверь открыл человек лет пятидесяти. Религиозный. Вежливый. Предложил войти.
Я вошел, осмотрелся: книг у него полно… Вдруг я вздрогнул: я увидел книгу комментариев раввина из Антиполя на трактат «Назир». Ту самую книгу, о которой говорилось во сне. Я никак этого не ожидал. Я ведь не знал, нашел ли рав Антиполер деньги, напечатал ли свой труд (в книге, что я читал, не говорилось, чем дело кончилось, а сам я по занятости не узнал и не вспоминал об этой истории). И вдруг – изданная книга! Большая радость!
Спрашиваю хозяина:
– Не знаете, что это за книга? Он отвечает:
– Как не знать! Я же потомок Пинхаса-Михаэля из Антиполя, его родственник.
Б-г привел! У меня усталость как рукой сняло. А хозяин заново рассказывает всю эту историю про письмо, слово в слово.
Конечно, спать мы уже не легли, просидели ночь за разговором.
БРИТ-МИЛА В ИЗРАИЛЕ
В семьдесят втором, когда я оказался в Израиле, евреи из России приезжали необрезанные. Многие хотели сделать брит, но тогда в Израиле это не было организовано. Ни Министерство абсорбции, ни рабанут не были готовы к такому делу. Ожидание затягивалось на месяц-полтора. А по закону Торы откладывать обрезание, если есть возможность его сделать – моэль есть, здоровье есть, – это грех. Тут каждый час в счет идет! Я сказал своему другу урологу Якову Цацкису, который делал обрезание в Москве:
– Яков, начинай!
И он в свой обеденный перерыв стал делать обрезание. И пока это не стало его официальной работой, ни разу ни копейки не взял.
За неделю операцию проходили от двух до пяти человек. После операции я приводил их к себе на ночлег и использовал это время, чтобы беседовать с ними. Заодно я им надевал тфилин. Знаю, что некоторые из них стали верующими, а некоторые – даже серьезно изучающими Тору.
Было много разных историй.
В нашем доме бывали и «правые», и «левые», и надо было следить, чтобы они не перессорились. Один все писал на запотевшем окне девиз левых – «Шалом ахшав» («Мир – сегодня»), и приходилось срочно стирать это перед приходом других. Ночевать он почему-то не остался: как потом оказалось, хотел курить в субботу, вот и удрал заранее. Но сейчас он соблюдает все мицвот.
О том, что у нас можно сделать брит-милу, люди узнавали друг от друга. Обычно брит делали в четверг, и люди оставались у нас на день, а то и на пятницу и субботу, а в воскресенье уезжали. Цацкису было удобно – он жил по соседству, приходил к нам делать перевязки. И так продолжалось несколько лет. Брит-мила у нас дома не прерывалась даже тогда, когда Гита лежала в больнице.
Года через три после того, как мы начали, в это дело включились другие моэли и организаторы. А сегодня моэли разъезжают по всему миру, по всем городам бывшего Союза и делают тысячи обрезаний. Вот недавно в московскую иешиву приезжал из Иерусалима моэль рав Моше-Хаим Рубин, сделал обрезание нескольким парням. После обрезания зашел я в бейт-кнесет, а там сидит мужчина лет пятидесяти, отец одного из ешиботников. Приехал из Саратова поглядеть на сына. Я его и спрашиваю шутя:
– А ты обрезан?
– Нет, – говорит.
– Почему?
– Я больной.
Пошел я к реб Рубину, он и говорит:
– Если ты будешь сандак, я сделаю.
Тут же и сделали. И все обошлось благополучно.
Я видел даже книжку об организации обрезаний для баалей-тшува по всему миру. Во времена, когда я приехал в Израиль, такого и вообразить нельзя было.
Я часто ездил в армию, выступал перед солдатами, говорящими по-русски. Помню, солдат, бывший киевлянин, сказал мне, что не обрезан. Мы условились, что он придет в пятницу (солдат на пятницу-субботу обычно отпускают домой). Цацкис пришел после работы, начал делать обрезание. Гите пора зажигать свечи, а он еще зашивает. Жена просит: «Освободите стол!» А мы не можем. Пришлось ей зажигать свечи на стуле…
Парень собирался жениться, так мы ему вскоре и свадьбу устроили по закону…
Как-то раз было пять бритов в один день, и все – дети, так что каждый – с папой или с мамой. Все десять человек у нас и ночевали. В наше отсутствие они сварили трефное. Естественно, испортили посуду. Жена расстроилась, а я сказал (получилось в рифму): «Барух а-Шем, что трефа, лишь бы сделали брит-мила».
Цацкис делал обрезание мастерски, почти не больно, и все проходило замечательно. Но один человек скрыл, что у него сахарная болезнь и кровь плохо сворачивается. Пришлось вызвать «скорую», и он остался у нас на пятницу и субботу. Я спросил: «Почему ты не сказал?» А он: «Цацкис бы не сделал брит».
Помню, одного человека я три года уговаривал, пока он не сделал брит. Звали его Вили (аббревиатура имени «Владимир Ильич Ленин»). Было ему под шестьдесят, профессор.
Сколько людей прошло через наш дом, я не считал. Когда Цацкису разрешили делать брит в больнице, бриты у нас дома прекратились.
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
