ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

РАВ АЙЗИК КРАСИЛЬЩИКОВ

В синагоге в Москве я как-то услышал: «Муж такой-то (скажем, Двойры или Ципы) пишет комментарий на Талмуд Ерушалми». Говорили, не называя имени, – специально, чтобы не повредить человеку. Я подумал: неужели в наше время есть кто-то, способный писать комментарий к Ерушалми?

Позже я узнал фамилию этого человека – Красильщиков. Писал он, не имея под рукой никаких книг, кроме самого Талмуда.

Надо вам сказать, что у нас существуют два Талмуда: Иерусалимский и Вавилонский. На Вавилонский написано много комментариев, в том числе Раши (пшат, разъяснение простого смысла) и Тосафот (более углубленный). Все учатся по Вавилонскому Талмуду. А на Талмуд Иерушалми не было удобных легких комментариев. До сих пор наши современники редко его изучали.

Рав Красильщиков выполнил работу, какой до него в мире не было. Он дал к Иерушалми новый комментарий на уровне пшат и дополнил его глубоким анализом отдельных моментов. Объяснил так, что всякий мальчишка поймет. Теперь Иерушалми можно учить – благодаря Красильщикову!

А началось так. Каждый седьмой год Тора предписывает нам предоставлять отдых земле в Эрец Исраэль, не обрабатывать ее. Наступил такой год. За невозможностью практически выполнить заповедь рав решил выполнить ее, изучая и комментируя трактат «Швиит» («Седьмой») Талмуда Иерушалми.

Потом рав Красильщиков продолжил эту работу и написал комментарии почти ко всему Талмуду. Это основной труд его жизни. Занимался он им в глубокой тайне. Лет через десять после его смерти, в восемьдесят втором году, его труд был издан в Бней-Браке. Семь больших фолиантов. Как удалось найти рукопись? Нашел и издал труд Цви Бронштейн, благословенна его память.

Цви Бронштейн был раввином и моэлем в Америке. В 50-е годы он начал ездить в Советский Союз. Как он рисковал жизнью, как рисковал! Во флигельке на еврейском кладбище в Киеве раву расчистили место, и он тайком делал обрезание. В один из своих приездов рав Бронштейн сделал двадцать пять бритов!

О деятельности рава стало известно в КГБ. Его посадили. Не посчитались даже с тем, что он – американский подданный.

В тюрьме рав перенес инфаркт. Власти перепугались и самолично доставили его в Лондон.

О раве Бронштейне мало знают, но он настоящий герой. Ну, мы — понятно: мы жили в Союзе и не могли не рисковать. А он? Что заставляло его приезжать? Что заставляло его рисковать жизнью?

В один из приездов рава Бронштейна, уже перед отлетом, рав Левин попросил его посетить Красильщикова:

– Большой талмид-хахам лежит в больнице, навести его. Красильщиков умирал. Он сказал Бронштейну, что написал комментарий к Ерушалми, и объяснил, где его искать. Взял Бронштейна за руку:

– Найди мои рукописи и издай. Через час он умер.

Кое-что было спрятано в больнице под подушкой, остальное Бронштейн с трудом и риском нашел. Это его заслуга, что рукописи найдены и изданы. Он вложил в это дело около тридцати тысяч долларов.

Цви Бронштейн переселился в Израиль и здесь умер, благословенна память праведника. Мы с ним были дружны, и он рассказал мне эту историю.

Вот что пишет в предисловии к Иерусалимскому талмуду с комментариями Красильщикова рав Иосеф-Шалом Элияшев: «Мне показали рукописи на Талмуд Иерушалми рава Айзика Красильщикова из г. Полтавы (Красильщиков родом из Полтавы. – И. З.) Писал он это в советском Геиноме, под гнетом врагов, воевавших с Торой. Во мраке изгнания он написал комментарий, который вызывает восхищение величием и смелостью духа. Надо вспомнить добром рава Цви Бронштейна, который, рискуя жизнью, сумел вывезти этот комментарий и издал его. Он совершил милосердное дело умершему, за что ему подобает глубокая благодарность. Благословенны все, помогающие этому делу».

ПРОФЕССОР МЕДИЦИНЫ И РУКОПИСЬ

В Москве жил профессор медицины по фамилии Соловей (имени, к сожалению, не помню), в прошлом – ученик Хафец Хаима, большой знаток Торы.

Я с ним встречался несколько раз. У него было много тетрадей с пояснениями к Талмуду. Он хотел их опубликовать.

Он рассказывал мне, что не прерывал эту работу даже на фронте, и пересказал кое-что из найденных им пояснений.

Перед моим отъездом в Израиль профессор с радостью отдал мне рукопись и попросил напечатать ее без имени, не называя ни страны, ни города, указав только – «получено от доктора медицины, профессора» (он хотел, чтобы люди знали, что Талмудом занимаются и самые современные ученые и что Талмуд – очень ценная вещь). Я взял рукопись и начал оформлять бумаги, необходимые для разрешения на вывоз. Но тут прибежала жена профессора, испуганная – ужас! Он уже пожилой был. Не хочу, говорит, чтобы мой муж кончил жизнь в застенках НКВД. И потребовала немедленно вернуть тетради. Я вынужден был их отдать. Профессор мне потом сказал: «Не драться же мне с ней?»

Думаю, в этих рукописях можно было бы найти что-то важное… Насколько я слышал, тетради (уже после смерти профессора) вывез рав Пинхас Тайц. О судьбе книги ничего не знаю.

ЗНАЧИТ, Я ЕЩЕ ЗДЕСЬ НУЖЕН

К концу 70-го или в начале 71-го года в Ташкенте разрешили выезд 28 евреям, которым прежде постоянно отказывали. Вызывают в очередной раз и нас. Гита радуется: теперь уж точно выпустят! Приходим – отказ. Разочарование было страшное, Гита тяжело переживала.

Когда она вышла из дому, к нам как раз заглянули сыновья Кругляков, Давид и Яков. Я беру вино, ставлю на стол, наливаю:

– Скажите лехаим! Они берут вино, говорят:

– Лехаим! Ну, значит вам разрешили? Я говорю:

– Нет, отказали. Они удивляются:

– Почему же тогда «лехаим»?

– Очень просто: ведь решает в конце концов Всевышний. Значит, я еще должен быть здесь.

Гите я этого не рассказал до самой смерти.

«Среди евреев постоянно шли разговоры о разрешениях: такой-то получил! И такой-то получил. Иногда сообщение оказывалось ложным, и те, о ком говорили, обижались. Когда мне говорили, будто нам дано разрешение, я отвечал: «Может быть. Мне это пока неизвестно».

Из рассказа рава Бенциона

Я вправду думал: меня свыше задерживают – я еще что-то должен сделать здесь. И действительно, несколько случаев как будто подтверждают эту мысль.

В республиканской «Правде» появилась статья про Илью Люксембурга, боксера и писателя (о нашем знакомстве в трамвае я рассказывал). Эли Люксембург начал писать еще в Ташкенте. Естественно, надежды на публикацию в Союзе не было. В 70-м году Эли передал один из своих рассказов иностранному корреспонденту, что в Союзе строго преследовалось. Факт «обнаружили», выступила пресса. За статьей такого рода обычно следовал арест.

За Ильей началась слежка, его телефон прослушивали. Он боялся ходить в гости, чтобы не компрометировать людей. Только к нам ходил. Моя жена приглашала его:

– Нам терять нечего: мы и так под наблюдением.

Отец Ильи, хасид Рыбницкого ребе, сразу поехал к ребе. Тот сказал:

– Не беспокойся, сына не тронут. Ручаюсь, мы еще будем вместе танцевать в Израиле…

Приходит ко мне Илья недели через две, глубокой ночью, и говорит:

– Я получил разрешение на выезд. Меня цепляют из-за статьи. Если через день-два не уеду, могут посадить. Денег ни копейки.

Я тут же, ночью, достал у Кругляков и еще где-то деньги, и он через два дня уехал.

Это первый случай.

Второе дело, которое я сделал в те дни, – помог уехать нашим родственникам. У них совсем не было денег, даже на оплату «отказа от гражданства» (за сдачу советского паспорта взимали немалую сумму). В очередной приезд рава Тайца в Москву я с ним поговорил (они и ему родня), он дал денег. Люди уехали.

Кстати, рав Тайц дал деньги на выезд и нашей семье. Говорю это с глубокой благодарностью. Он и в американском конгрессе, как я узнал недавно, хлопотал за нас, просил помочь нам добиться разрешения.

А третий случай был такой. Один ташкентский еврей начал было изучать законы еврейского развода, чтобы потом этим заниматься, но не довел дело до конца, не получил соответствующего свидетельства, а, как я слышал, геты оформлял. Я спросил у раввинов, они сказали: «Раз он не закончил обучения, он не имеет права совершать разводы».

Я пошел к нему и спросил прямо.

– Если я приведу к тебе настоящего раввина, ты согласен будешь послушать его?

Он говорит:

– Да.

Я пригласил раввина из Свердловска. Тот приехал, занимался с этим человеком три дня и письменно засвидетельствовал его право оформлять разводы по еврейскому закону.

Вот такие вот дела.

РАЗРЕШЕНИЕ

Обстановка дома была напряженная. Саре – двадцать четыре года, Бенциону – двадцать два. Гита боялась и беспокоилась за них: вот, старших она вырастила, и что же теперь? Найдут ли они себе пару? Где? Да и младшей, семилетней Малке, пора в школу. Опять все эти мучения?!

Гита нервничала, утверждала, что все из-за меня: если бы я не считал, что еще нужен в России, мы бы уехали. Да, я подаю документы, делаю все, что необходимо, но сам выезжать не хочу. Я ей этого никогда не говорил, она сама чувствовала.

Ничего не сказав, Гита взяла нашу семилетнюю дочь и отправилась в КГБ. Она знала, куда шла и как себя вести, поэтому пошла с ребенком. Она спросила гебистов:

– Чего вы от нас хотите? Почему не выпускаете? Ей отвечают:

– Вы обращаетесь не по адресу, обратитесь в ОВИР. Гита возражает:

– Я знаю, куда пришла, я не девочка и с вами не в игры играю. Отказы – дело рук не ОВИРа, а КГБ. Я хочу, чтобы вы нас отпустили. Что мы сделали? Если что-то против государства – арестуйте нас. Если ничего – отпустите. Мы больше не можем. У нас тут нет никаких родственников, все в Израиле. А они вежливо твердили:

– Вы не по адресу, вы ошиблись…

Она пришла домой, рассказала мне. Я испугался:

– Какой же человек сам пойдет в КГБ? Туда приводят…

Через месяц мы получили разрешение. Узнали мы об этом случайно. Кто-то был в ОВИРе и видел наши документы. Мы с Гитой пошли туда, и сообщение подтвердилось. Правда, из тридцати дней, что давали на сборы, пять уже прошло. От чиновников всего можно было ожидать – разрешение могли отдать и за день до отъезда.

Еще один «фокус» выкинули с документами Бенциона. Гита до последнего момента боялась, что нас не выпустят, и все время рассматривала бумаги. И увидела, что в документах Бенциона не то в графе «Дата выезда» указан год его рождения – 49-й, не то в графе «Год рождения» указана дата выезда – 72-й! Если бы мы не посмотрели, его бы не выпустили!

НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА

Еще в 46-м году, когда евреи уезжали через Польшу, я подумал, что нужен здесь и должен пока оставаться. Теперь же положение в семье сложилось такое, что ясно было: надо уезжать.

Я боялся, что новое поколение евреев в России, лишенное учителей, совсем забудет о своих корнях, и решил рассказать на русском языке о том, что такое еврейский образ мысли. Так как первый вариант книжки «Пламя не спалит тебя» пропал, пришлось мне снова писать…

Написал – и второй раз украли!

Закончив работу над рукописью, я нашел «отчаянную» машинистку, которая взялась отпечатать текст и которой я не боялся. Хотя жена тревожилась, но, получив разрешение на выезд, я все-таки решил, что должен напечатать десять экземпляров: часть оставить в Москве, часть взять с собой. Передал тексты москвичу Виктору Польскому, тогдашнему еврейскому активисту, и еще нескольким людям.

Весь день накануне нашего отъезда в Израиль к нам приходили прощаться. Самолет улетал утром.

В час ночи, когда все разошлись, я пересчитал экземпляры. Вместе с розданными получилось девять. Куда делся десятый?

Столько людей приходило прощаться – не исключено, что были и доносчики. «Фокус» с документами Бенциона не прошел, так теперь будет другая причина! И я уже вижу в воображении, как мы садимся в самолет – я, жена, дети, и тут входят и спрашивают: «Зильбер здесь? Выходи!»

Я искал этот экземпляр всю ночь. Не нашел. Пришлось мне и остальные копии уничтожить. Так и уехал с одними письменными заметками.

Оказывается, в тот вечер кто-то из молодых гостей увидел книжку, дай, думает, возьму одну. Не спросил, не предупредил. Потом, уже в Израиле, сам рассказал мне об этом – как о пустяке, с легким сердцем – что тут такого? А я-то – сколько пережил, уничтожил оставшиеся экземпляры…

Вот что получается, когда нарушают святые слова Талмуда.

В Талмуде сказано: «Пользующийся без разрешения – грабит». Взятое без разрешения не считается одолженным. На то время, что пользуется без спроса, – украл.

Приехав в Израиль, я написал все заново. Годы шли – лет десять, а мне все некогда было просмотреть рукопись и окончательно ее отделать.

Я работал с утра до ночи, ездил с лекциями в другие города, вел уроки по вечерам. А рукопись так и валялась.

Потом у меня случился инфаркт. После выписки из больницы родные отвезли меня не домой (я жил на втором этаже), а в квартиру со входом с улицы – по лестнице мне было не подняться. Зато у меня появилось время просмотреть рукопись. Так была напечатана книга. Благодаря инфаркту…

Кстати. Недавно я послал эту книгу сыну профессора Чеботарева. Получил ответ:

«… Книжка мне очень понравилась. Я не только сам прочел ее, но ее прочли мои родные и многие друзья – евреи и неевреи… тронут теплыми словами, которые Вы нашли, вспоминая о моем отце…».