СТРАНСТВИЯ
Я уехал из Казани в четверг ночью. В вагоне рядом со мной громко разговаривали трое пассажиров. Вдруг до меня доносится:
– У нас в НКВД отпуска большие…
Я похолодел – чекисты! И сразу вообразил – следят! Нервы…
Ехали мы всю ночь, и каждую минуту я ждал, что меня сейчас арестуют.
Когда поезд прибыл в Москву, мои попутчики вместе со всеми вышли из вагона. А я встал – и не могу сделать ни шагу. Ноги не слушаются! У меня все оборвалось внутри: что теперь будет? Долго стоял в пустом вагоне, пока наконец не смог выйти.
Я очень беспокоился, как там дома, но вызвать жену на телеграф (дома у нас телефона не было) не мог: боялся, что телефонные разговоры подслушивают.
Первая идея в Москве была – пойти в ЦК, всемогущий центральный комитет коммунистической партии, и сказать все в открытую: я верующий, меня за это преследуют, ищу закона и справедливости. Но, поразмыслив, решил, что это бесполезно: чем выше эти люди, тем они хуже.
Я пробыл в Москве только субботу – оставаться не было смысла, одолжил денег (я потом отдал) у реб Исроэля-Ицхака Цацкиса, дяди доктора Цацкиса, и поехал на Кавказ, в Сухуми. Я надеялся устроиться на работу, перевезти семью и отдать детей в вечернюю школу. Но вскоре увидел, что здесь это не получится, школы рабочей молодежи в Сухуми нет.
Поехал в Ташкент. Я знал, что смогу там поначалу остановиться у родственника, Авраама-Биньямина Рабиновича, однофамильца моего шурина…
В Сухуми я встречался и с грузинскими, и с ашкеназскими евреями, в основном с грузинскими, то есть с сефардами.
Кто такие сефарды и ашкеназы?
Исторически сложилось, что у евреев существует несколько вариантов (они называются «минъагим», «обычаи») выполнения законов. Евреи, жившие в разных странах, ориентировались на тот или другой. Когда-то ашкеназами называли евреев, проживавших на германских землях, а сегодня – всех восточноевропейских евреев, чьи предки вышли из Германии. Евреев другого «обычая» называют сефардами – по имени выходцев из Португалии и Испании (Сфарад на иврите), которые были доминирующей общиной в этом «обычае». Грузинские евреи придерживаются сефардского «обычая».
Я, конечно, слышал, что время по-разному отразилось на сефардских и ашкеназских евреях, но в Сухуми впервые увидел это своими глазами. Разница в их образе жизни была огромная. Меня она просто поразила.
Грузинские евреи жили так, будто советской власти и нет вовсе. Мужчины каждый день ходили в синагогу молиться. В субботу, правда, они работали, но после работы приходили в синагогу и часа три слушали урок хахама (мудреца). Тайно учили детей. И все покупали кашерное мясо. А ашкеназские – почти не покупали. Да и миньян ашкеназский было трудно собрать: в будни приходили пять – шесть человек, и недостающих отыскивали где придется. Я спросил у одного еврея в синагоге, почему ашкеназим не покупают кашерное мясо.
– Их можно понять, – пожал он плечами. – Эти жулики слишком дорого за него берут… – Но все-таки нельзя же покупать трефа, – возразил я. А он мне:
– Ай, вы отсталый человек. Пока я не вышел на пенсию, я не рисковал молиться в синагоге у нас в городе. Но в командировках в места, где собирается миньян, заходил. Так вот, в Казани я видел сына раввина. Он был студент, учился в университете, и я знаю, ему не раз приходилось добиваться, чтобы экзамен перенесли с субботы на другой день. Он все делал культурно, действительно интеллигентный человек. А вы – человек отсталый, только и знаете: «трефа запрещена…»
Я понял, что «культурный сын раввина» – это я, но промолчал. Только потом, уезжая из Сухуми, я признался ему в этом.
И еще о грузинских евреях. Не в тот раз, а уже в семидесятом году, оказавшись на свадьбе в Сухуми, я обратил внимание на человека, к которому все обращались очень почтительно, называя его «ребе». Он не очень был похож на ребе, к которым я привык, и я спросил у него, почему его так называют. Он сказал, что уже много лет обучает детей алеф-бейт, Торе и молитве.
С конца 20-х годов советская власть начала запрещать все еврейское, детей учить стало совсем некому, и, хотя он к тому времени уже был на пенсии (когда я с ним говорил, ему было далеко за девяносто), он продолжал свое дело тайно.
Мальчики, учившиеся в школе во вторую смену, приходили к нему утром, а те, кто учился в первую смену, – после полудня.
– Поверь, – говорил он, – я все эти годы первый стакан чая выпивал только после половины второго, в перерыве между сменами.
За обучение этот человек брал с родителей всего пять рублей в месяц, да еще платил милиционерам из этих денег, чтобы не мешали. Я спросил его:
– Сколько детей ты обучал?
– Девяносто человек, – говорит…
Девяносто учеников в день! Впервые я рассказал о «ребе», находясь в Америке.
НА ПЕРВЫХ ПОРАХ В ТАШКЕНТЕ
Я осел в Ташкенте, но не мог прописаться, потому что не был выписан из Казани. А выписываться боялся, так как не сомневался, что власти меня ищут, и не хотел наводить КГБ на след. По улицам я ходил в страхе: вдруг милиция остановит для проверки документов…
Как я и предполагал, меня приютил рав Авраам-Биньямин Рабинович. Он выслушал мой рассказ и сказал: «Очень хорошо, что вы приехали». Нужна была немалая смелость, чтобы впустить в дом человека, преследуемого властями, у него к тому же жена преподавала английский язык, а к преподавателям, как вы могли убедиться, предъявлялись очень серьезные требования.
Отец рава Авраама, рав Элияу-Акива, много лет был раввином Полтавы и, кроме того, первым редактором газеты «а-Модия» (переводится как «Известия» или «Информация») и журнала «а-Пелес» («Весы»), издававшихся до семнадцатого года. Оба эти издания выступали против левых сионистов и потому подвергались с их стороны резким нападкам.
Известно письмо рава Хаима Соловейчика по поводу «а-Пелес». Кто-то обратился к нему с вопросом: «Почему вы молчите, когда оскорбляют рава Рабиновича с его изданием «а-Пелес»?»
Рав Соловейчик написал в ответ: «Чем я могу тут помочь? Они (нерелигиозная пресса – И. З.) оскорбляют не только его, а всех раввинов. Просто потому, что видят перед собой борцов за Тору. Единственное, что можно этому противопоставить, – как можно активнее подписываться на «а-Пелес».
Большой талмид-хахам, рав Авраам-Биньямин уже после смерти отца тоже был какое-то время раввином в Полтаве, тайным и бесплатным.
Что еще сказать про рава Авраама-Биньямина? Он весь в такой детали: когда я уже перевез в Ташкент семью и жена родила, рав каждый день приносил ей молоко. Он умер через месяц после рождения моей дочери Хавы.
Я старался приходить к нему со своей едой (такая у меня привычка): буханкой хлеба и банкой консервов. А он всегда смеялся, что я не доверяю его кашруту. «Фар эм из кошер нор гибротене штейнер» («Для него кашерны только жареные камни»).
Потом я перебрался к ближайшим друзьям ташкентских Рабиновичей – к Круглякам. (Я познакомился с этой семьей в 56-м году, когда приезжал в Самарканд навестить свояка, рава Аарона Рабиновича, перед его отъездом в Израиль. Заодно побывал в Ташкенте.) Но их тоже неудобно было подвергать риску: Владимир Кругляк руководил отделом на большом авиационном заводе, во время войны эвакуированном из Москвы в Ташкент.
«Приехав в Израиль в самом начале 90-х, мы и думать не думали, что у нас здесь есть родственники. Совершенно неожиданно, по публикации в газете «Едиот ахаронот» («Последние известия»), меня нашел мой троюродный брат Моше Беззубов, о существовании которого я и не подозревал (сейчас он носит фамилию Боаз). Девичья фамилия его матери – Кругляк.
Родители Моше – Ханох Беззубов и Ента Кругляк – чуть ли не пешком, через Кавказ, в 1919 году добрались из своего Богуслава до Израиля. Спустя годы, обжившись, Ханох построил квартал Борухов, из которого потом вырос Тиватаим. Моше познакомил меня с «дядей Володей» – Владимиром Кругляком, братом Енты…»
Из рассказа поэта Геннадия Беззубова
«Рав Ицхак Зилъбер пришел к нам в первый раз накануне Суккот 56-го года, проездом из Самарканда. Это было в пятницу.
Он сказал мужу:
– Вы не волнуйтесь, у меня есть еда.
Вынул мешочек, там лежал кусок хлеба. Володя сказал ему:
– Жена уехала вчера в Москву проведать мать и приготовила все на шаббат, так что этот хлеб вы отдайте кому-нибудь.
Он отдал кому-то этот кусок хлеба и провел шаббат вместе с моим мужем. Потом они сидели трое суток без сна и разговаривали. Муж был впечатлен: «Это не человек, а ходячая энциклопедия!»
Из рассказа Лизы Кругляк
Приютив меня, обе семьи рисковали своим положением. Я ночевал то тут, то там. И не знал, что с женой, не отняли ли детей. И позвонить не мог…
Продолжение следует
Из книги «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
