ЖИЗНЬ И ВСТРЕЧИ

«Америка издавна всех уравняла,

Здесь можно достойно евреем прожить,

Раз подлое время нас все же не смяло».

Лев Вершинин

Как мы писали в прошлом номере, в Шорфронте выступал известный литературный критик и переводчик Лев Вершинин.

Он рассказывал о людях, с которыми ему довелось дружить и встречаться. Вот фрагменты этой беседы, включающие некоторые материалы из автобиографической книги писателя «О знаменитостях и не только».

НЕМНОГО О СЕМЬЕ

«Антисемиты упорно твердят, что евреи воевали в Ташкенте, – говорит гость. – Намеренная распространенная ложь. В моей семье воевали все. Брат моей матери лежит под Варшавой. Жена воевала на Украинском фронте. Моя мать Мария Ароновна Сафрай (она не взяла фамилию мужа – моего отца), – на Волховском.»

«Моя мать воевала с нацистами,

Защищая родимый свой край.

А фамилия чисто еврейская –

Очень даже простая – Сафрай».

«Так было»

Мать, внучка могилевского раввина, неожиданно для семьи, в которой большевиков иначе как «а фармазонем» не называли, стала женой большевика – комиссара Вершинина Александра Юрьевича.

В 30-е годы он был помощником наркома Пятакова. После семи лет совместной не безоблачной жизни родители мои развелись. Комиссарской жены из внучки раввина не получилось.

Правда, расстались они по-мирному. Отец все-таки находил возможность навестить свою первую жену и сына. Он и принес в конце 1938 года весть о смерти друга своего Михаила, брата Лазаря Кагановича. После того как Михаила сняли с поста наркома авиации, исключили из партии, что являлось предвестником ареста и гибели, Михаил пришел за помощью к брату. Кто как не брат знает о его преданности партии и сможет заступиться за него перед Сталиным. Но Лазарь Каганович изрек: «Раз тебя из партии исключили, значит, ты крепко провинился. Партия не ошибается».

Михаил плюнул ему в лицо, поехал домой и… застрелился.

– Наконец-то среди вас, кремлевских начальников, хоть один порядочный человек нашелся – первой отреагировала на рассказ отца моя бабушка.

– Смотрите, Ента Ошеровна, язык теперь и до Магадана доводит, – уходя предостерег ее отец.

Когда из всех помощников новоявленного «врага народа» – Пятакова в живых остался один он, отец поехал отсиживаться на Дальний Восток. В начале войны его призвали в армию. Он командовал саперной бригадой, дошел до Праги и надел долгожданные генеральские погоны.

Позднее, в ответ на мою просьбу рассказать какой-нибудь военный эпизод, он отшутился: «Поверь мне на слово – немецкие мины взрывать легче, чем дворцовые».

Он прожил долгую жизнь и перед смертью признался:

«Я и ада не боюсь, и о рае не мечтаю. И то, и другое я уже здесь повидал».

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Моя мама была врачом-отоларингологом. Важнейшую роль в ее жизни имело слово «надо», которое касалось и меня.

Меня отчаянно тянуло к языкам, но семья решила, что лучше быть инженером. И я поступаю в Энергетический институт.

Ректором МЭИ в те годы была мадам Голубцова – жена сталинского сатрапа Маленкова. Для своего детища она выбила броню, повышенную студенческую стипендию и бесплатный обед, что в те голодные годы для меня было особенно ценным.

Шел 1944-й год. В Москву с Волховского фронта на краткосрочную побывку приехала моя мама. «Как, – изумилась она, – до сих пор ты не в армии? Стране, Лева, нужны сейчас не энергетики, а воины. Учеба подождет, сынок».

Я не стал ей объяснять, что медкомиссия после недавней дистрофии признала меня негодным к военной службе, а пошел в военкомат и отказался от брони. Там обратили внимание на мое знание французского языка и предложили поступать в Военный институт иностранных языков (ВИИЯ).

В 30-е годы мечтой многих мальчишек и моей тоже была Испания, где шли сражения с ненавистными франкистами. На испанское отделение была подана уйма заявлений, и меня не взяли. И вот иду я грустный по коридору, а навстречу мне – знакомый. Он поинтересовался причиной моего подавленного состояния и предложил: «А ты на итальянский пойти не хочешь, такой музыкальный язык?» Видя, что меня это не вдохновляет, он нашел другой аргумент: «Итальянский – легкий язык. Слова читаются, как пишутся, и многие похожи на наши. Например, мы говорим «кретин», они – «кретино», мы говорим «идиот», они – «идиото».

«Все, – говорю, – убедил!»

Так я стал курсантом итальянского отделения.

О СВЕРДЛОВЫХ

Итальянский язык у нас вела молодая симпатичная женщина – уроженка Италии Елизавета Зиновьевна Маркова-Пешкова. Она плоховато говорила по-русски. То, что она дочь Зиновия – родного брата Якова Свердлова, я узнал совершенно случайно. Как-то Елизавета Зиновьевна пригласила меня в гости на день рождения сына. В ее квартирке больше всего меня поразил портрет пожилого благообразного мужчины с густой бородой, усами и в ермолке, что недвусмысленно говорило о его происхождении.

«Мой дедушка, – сказала моя учительница – Михаил Израйлевич Свердлов».

Тогда я и узнал, что ее дед жил в Нижнем Новгороде, где имел свою граверную мастерскую. Он был частым гостем у Горького и нередко приводил туда обоих сыновей, младшего, не по годам серьезного и начитанного Якова, и старшего, жизнерадостного, артистического Залмана. Залман особенно пришелся по душе великому писателю. Горький посоветовал ему поступить в школу-студию МХАТ. Но Залману как еврею жить в Москве не разрешалось. Тогда честолюбивый юноша задумал креститься, Горький становится его крестным отцом и дает ему свою фамилию. Так Иешуа-Залман Свердлов, приняв православие, превращается в Зиновия Алексеевича Пешкова (позднее он перешел в католичество). Он учится в театральной студии в Москве, затем, чтобы избежать службы в царской армии, эмигрирует в Канаду. Позднее перебирается в Италию на Капри, где Горький сделал его своим секретарем и переводчиком. В 1910 г. Зиновий неожиданно женился на дочери казачьего офицера. У них родилась дочь Лиза, а через пять лет они разошлись. Зиновий уезжает во Францию, в начале Первой мировой войны добровольцем идет в армию. Отважный и дерзкий, он получил много высоких наград, стал прославленным французским генералом. Даже потеряв руку, не оставил военную службу, воевал с фашистами и во время Второй мировой войны. Затем Зиновий Пешков – французский посол в Китае. В Советский Союз он так и не вернулся, чего нельзя сказать о его дочери, на себе почувствовавшей все «прелести» советской власти.

Лиза Пешкова работала переводчицей в советском посольстве в Риме и вышла замуж за второго секретаря посольства Ивана Маркова. В конце 1937 года Маркова вызвали в Москву вместе с женой и детьми якобы для повышения по службе. Однако в апреле 1938 года его арестовали и через два месяца после закрытого процесса (фарса) расстреляли (как агента итальянской разведки). В конце апреля арестовали и саму Елизавету Зиновьевну. Ее пытали, на допросах выбили половину зубов, от нее требовали, чтобы жена написала донос на мужа и отреклась от него. Мужественная женщина этого не сделала, за что и была сослана на 10 лет в лагеря. Влюбленный в Елизавету начальник лагеря помог ей досрочно вырваться на свободу и получить работу преподавателя. Однако в 1948 году ее все же выследили, уволили, и ей снова пришлось бежать из Москвы, на все сборы дали двое суток.

В этот период начались гонения на евреев. В нашем институте тоже к евреям относились очень сурово. Однажды меня арестовали на пять суток за игру в футбол во время перерыва. Со мной вместе под арест попала татарка. В письме домой она написала: «Здесь применяется антисемитизм против татар».

Продолжение следует