(Продолжение)
Много лет спустя, уже в Израиле, я узнал, что Шифрин погиб на фронте, а Рудник преподает в Ленинградском военном училище. Я дозвонился к нему из Иерусалима и говорил с ним по телефону полчаса. Жена смотрела на меня, как на сумасшедшего. Я обычно больше минуты-двух по телефону не говорю. А тут – полчаса. Рудник мне все рассказывал и рассказывал, а я ни словом не напомнил ему о том нашем разговоре. В конце он меня попросил: «Мой сын в Израиле, помоги ему насчет языка».
И происходит следующее. Прихожу я на прием к доктору Цацкису договориться об обрезании для кого-то из новоприбывших. Поскольку в Союзе редким мальчикам делали обрезание на восьмой день, как требует Тора, некоторые репатрианты делали брит-милу в Израиле уже в таком возрасте, когда нужны специальные, больничные, условия. Сижу в очереди. Передо мной – молодой человек. Слышу фамилию: «Рудник».
Спрашиваю:
– Не из Ленинграда ли?
– Да, – отвечает.
Оказывается, сын Рудника в тот день делал обрезание своему сыну!
После обрезания полагается устраивать праздничную трапезу, но в больнице это не совсем удобно. Так что, кроме вина для благословения, я обычно приношу только печенье и прохладительный напиток. Но тут уж я побежал, принес рыбу, хлеб, вино и устроил большую трапезу.
Я написал Руднику-старшему об этой встрече. Прошло время. Рудник приехал в Израиль и побывал у меня в гостях. Он был молчалив – видно, стеснялся говорить при всех. Но потом, выйдя со мной на улицу, бывший глава СВБ воздел руки к небу и говорит: «Исаак, то, что я и ты здесь, – это от Б-га!» Я дал ему мезузу и тфилин. А потом он прислал в Израиль в иешиву внука, которого ему родила дочь.
Когда я вспоминаю, с каким уничтожающим презрением сами же евреи, особенно юное поколение, относились к верующим, я не могу не поражаться переменам. Помню, мы с мамой как-то зашли к ее подруге. Они посидели, поговорили о чем-то, мама собралась уходить. Хозяйка дома позвала дочь:
– У нас в гостях жена раввина. Иди попрощайся.
– Классовому врагу я руки не подам, – ответила девушка.
Девушка эта училась тогда на третьем курсе медицинского факультета. Она была уже врачом, когда ее мать умерла. Я помню, как она искала человека, который прочел бы Кадиш по ее матери (сделать это должен мужчина).
Однажды в Песах мы с отцом навестили знакомого. Увидев моего бородатого отца, пятнадцатилетний сын хозяина дома демонстративно извлек из кухонного ящика кусок хлеба (в Песах хлеб категорически запрещен) и сел за стол.
А недавно он сидел здесь, в Израиле, за столом у меня. И не полчаса, и не час. Приехал из Казани в Иерусалим, разыскал меня. Женат на еврейке. Чего он хотел? Хотел безвозмездно отдать Израилю свое крупное техническое изобретение. Что и сделал.
Жаль мне отца – он не увидел финал коммунистов. Мама тоже. Но она хоть внучке успела порадоваться…
Несмотря на то, что в аспирантуру мне поступить не удалось, я продолжал разрабатывать свою научную тему, время от времени консультируясь с профессором Чеботаревым. Иногда я вставал в пять утра и до молитвы (в Казани я всегда молился в миньяне) занимался математическими изысканиями. Я написал серьезную работу по теории чисел и мечтал, что когда-нибудь пошлю ее самому Эйнштейну.
Потом я подумал: хорошо, допустим, я ее опубликую, получу кандидатскую или докторскую степень. Мне ведь тогда из России ни за что не выехать! И так непросто вырваться, а ученому со степенью и того труднее. И я приказал себе (еще при жизни Чеботарева) не трогать больше эту тему. Думал – приеду в Израиль, займусь ею и опубликую. И вот я в Израиле. Но – некогда! Нет времени. Хотя то, что я доказал, до сих пор еще никто не сделал. Но скажу честно: имей моя работа прикладное значение, будь она применима в медицине, скажем, или в оборонных целях, я бы постарался ее закончить. Или если бы это могло привести евреев к Б-гу — я бы это обязательно сделал. А так, чисто теоретическая работа! Ну и что? Ну, будет еще один ученый-еврей…
ВОЙНА И ТОРА
Шла война. Страшная война. Я все чаще задумывался над тем, что же станет с Торой. Найдутся ли среди нас лет через восемь-десять люди, разбирающиеся в Талмуде, владеющие ивритом, арамейским языком? В России таких людей становится все меньше: кто расстрелян, кто в лагерях пропадает. Польское еврейство истреблено под корень. Да, миньян на молитву собрать еще можно, но людей, знающих весь Талмуд, стыдно сказать, даже в огромной Москве было только двое.
Может быть, пришло время переводить Талмуд на русский язык? Пока еще есть знатоки, способные его перевести (для этого только знания языков недостаточно).
Мог ли я знать, что живет на свете человек, который занимается спасением Торы в эти ужасные дни?! Я узнал об этом много лет спустя, уже в Израиле. А тогда я и не подозревал о деятельности рава Хаима Шмулевича.
В годы войны рав Шмулевич со своей иешивой «Мир» находился в Японии, куда им удалось выехать в начале войны. Иешива работала круглые сутки, почти всегда кто-то сидел за книгой. «Евреи горят, Тора горит, — говорил рав. — Если мы не создадим замену, все пропало». Те, кто был тогда с равом Шмулевичем в иешиве «Мир», рассказывали мне, что сам он не спал сутками. Однажды он занимался с одним ешиботником, с другим, с третьим — по паре часов с каждым, а получилось — тридцать два часа подряд. И только тогда он, выпив стакан чаю, позволил себе подремать.
Такими усилиями они создали учителей, которые потом обучали молодежь и в США, и здесь, в Израиле. Мы приехали сюда, и мой сын Бенцион еще удостоился чести учиться у рава Шмулевича.
Скромность этого человека была необыкновенна. Он и сейчас для евреев крупнейший духовный авторитет. А для своего времени он был еще и лидером в деле обучения Торе, главным министром, так сказать, по делам Торы! Но сам будто этого не замечал.
Много духовных ценностей спас он для будущего! Рассказывали, что в Японии рава вызвали в тамошние органы безопасности и задали весьма «острые» вопросы:
– Вы и ваши люди живете здесь. На какие средства вы существуете? Кто вам дает деньги и сколько?
А теперь подумайте: как на такой вопрос можно ответить? Учтите, что во время войны запрещалось переводить деньги из стран-противников, а в иешиву деньги попадали из Америки, которая находилась с Японией в состоянии войны.
Рава вызывали на эти «собеседования» не один раз. Рассказывали, что перед тем как идти туда он молился: «Рибоно шель олам! Я готов принять на себя все четыре вида казни (имеются в виду четыре вида смертной казни, предписываемые Торой за различные прегрешения. — И. З.): удушение, отсечение головы, заливание в горло расплавленного свинца, забрасывание камнями — только бы не стать доносчиком и только бы мои сыновья и зятья были знатоками Торы». И Б-г услышал молитву рава: все сыновья и зятья рава Хаима Шмулевича – большие знатоки Торы.
КАК Я ЗАМЕРЗАЛ
Работая в Столбищах, я всю неделю жил в селе, а субботы иногда проводил дома, в Казани. Как-то зимой сорок второго я возвращался из Казани в Столбищи. Из дому я вышел в пять утра.
Хлеб я получал «по месту жительства» – в Столбищах, а потому дома не поел и был очень голоден. Мороз страшный, минус сорок два. И, что нечасто при таком морозе, валит снег. Все двадцать километров до Столбищ я бежал как сумасшедший и добежал туда за три часа. В восемь я был уже в школе. Но меня ждало разочарование. Пекарня в Столбищах в тот день хлеба не выпекла, потому что из-за мороза не привезли дров.
Лem восемнадцать назад я пришел к раву Зильберу сказать, что у меня родился сын. Я попросил рава быть сандаком (сандак — человек, который держит младенца на коленях при совершении обрезания) у нас на брит-миле.
Рав спросил, какой трактат «Талмуда я сейчас изучаю. Я сказал – «Псахим». Он моментально прочел мне коротенькую лекцию по вопросу «тикун а-мидот» (исправления качеств человека; этот вопрос рассматривается в «Псахим»), а именно — гордыни и гневливости.
Потом рав рассказал мне, как он сам изучал трактат «Псахим». Он работал тогда учителем в деревне и жил в одной комнате с сыновьями хозяев. Молиться, надевать тфилин и учиться каждый день на рассвете бегал в лес — за несколько километров от села.
Приближался Песах. По еврейскому обычаю «бехор» (первенец) в день перед Песах либо постится, либо устраивает «сиюм масехет», праздничную трапезу в честь завершения трактата Талмуда. Рав Ицхак — единственный сын у своих родителей. Он решил закончить трактат. С собой у него был «Псахим», и он занимался им до праздника, а перед праздником устроил «сиюм масехет», в соответствии с «миньаг Исраэлъ», обычаем евреев.
Звучит просто. Но только для того, кто не знает, какая это большая работа — изучить «Псахим».
Существует выбор: поститься или закончить масехет. По обычаю, предпочтительнее сделать «сиюм», а не поститься — чтобы сберечь силы для ночного пасхального Седера.
В России во все времена, и в особенности в те, о которых идет речь, положение евреев вполне описывалось пословицей: «Не до жиру, быть бы живу». И в такое время рав Ицхак спокойно обдумывает вопрос, делает выбор и заканчивает масехет, занимаясь по ночам, при лунном свете. Как будто окружающее его совершенно не касается.
Из рассказа рава Игаля Полищука, руководителя русского отделения иерусалимской иешивы «а-Ран»
Продолжение следует
Из книги «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
