Собравшимся в тот день на реке ребятам открылась следующая картина — лёд окончательно растрескался, кое-где в просветах между обломками плескалась вода. Збышек испытующе оглядел поёживающихся товарищей:
— Ну, кто со мной?
Желающих не нашлось.
— Так и знал. Трусы!
Он презрительно сплюнул через выбитые в драке два передних зуба и, круто повернувшись на каблуках, вразвалочку направился к почерневшим от влаги доскам.
— Эй, подожди! Я с тобой! – сорвался с места Залман.
— Не ходи! – попытался удержать его за рукав близкий друг Гершель Кляйнер, но Залман вырвал руку.
Перепрыгивая со льдины на льдину приходилось отталкиваться сильно, так, чтобы приземлиться точно в центре, подальше от опасно покачивающихся краёв. Балансируя и стараясь выбирать льдины покрупнее, они за полчаса достигли середины реки. В какой-то момент Збышек повернулся к берегу и, сложив ладони рупором, что-то прокричал. Убедившись, что ветер уносит его слова, он принялся пританцовывать, бравируя своей храбростью. В какой-то момент он поскользнулся, упал на спину и через секунду оказался в воде.
Отчаянно цепляясь за крошащийся ледяной край, обрывая ногти, Збышек боролся за жизнь. Оцепеневший в первое мгновение Залман быстро пришёл в себя, распластался на льдине и осторожно, сантиметр за сантиметром, стал сползать к темнеющей бездне, в которой из последних сил барахтался его товарищ. Расстояние между ними сокращалось, в обезумевших глазах тонущего блеснула искра надежды… ещё немного… и… последним усилием выбросивший вперёд руку Збышек сбросил Залмана в реку.
Ледяная вода обожгла и парализовала лёгкие. Вынырнув, Залман в последний раз увидел белобрысую голову с широко раскрытым в немом крике ртом с отсутствующими передними зубами. Залман не умел плавать. Понимая, что помощь не успеет, он просто положил руки на льдину и закрыл глаза.
Сейчас это случится с ним в первый раз. Он увидит ярко освещённый широкий коридор, гудящую, как пчелиный рой, толпу людей, себя с выбивающимися из-под смешного картуза вьющимися пейсами, взволнованного отца, вытирающего платком потное лицо. И это как-то сразу отступит, всё заслонит собой огромный человек с седеющей бородой и грустными глазами. Залман потянется к нему, но тот отстранится, в мудрых глазах его отразится тревога и печаль, и боль от видения чего-то страшного, недоступного взору других. И уже удаляясь, скрываясь в расплывающемся проёме двери, низкий хрипловатый голос: «Он выживет…»
— Ты слышала, что Залман кричал сегодня ночью? – собираясь на работу, спросил Лейзер жену.
— Oн каждую ночь это кричит, уже вторую неделю, — прикрыв красные от бессонницы глаза, тихо сказала Шейна. – Я постоянно молюсь, чтобы Г-сподь не отнял у него рассудок. Врач говорит, что, если жар не спадёт через пару дней, он не сможет ручаться за нашего мальчика.
— Постой… я вспомнил, Шейна, — Лейзер развернул к себе за плечи жену, — вспомнил его слова. С сыном всё будет в порядке, не волнуйся… он обещал… Залман выживет.
… Одной из основных тягот в гетто был голод. Голод выматывал, доводил до исступления, порой лишал человеческого достоинства. Залман был одним из тех, кто снабжал гетто продовольствием. В свои неполные восемнадцать лет, выглядевший на 13 — 14, он и ещё несколько мальчишек проникали по канализационным трубам в польскую часть города, выменивая на продукты ювелирные изделия, ценные вещи и кое-какие товары, подпольно производимые в гетто. С каждой сделки Залман имел свой процент, что позволяло поддерживать семью. Работать приходилось, соблюдая строгую конспирацию, и лишь немногие знали, чем он занимается в действительности. За год Залман изучил систему подземных коммуникаций так, что мог передвигаться даже на ощупь в полной темноте. Несколько раз ему приходилось выводить людей, легализовывавшихся с поддельными паспортами и бойцов для групп сопротивления. Стоит ли говорить, что каждый спуск под землю был сопряжён со смертельной опасностью, и каждый раз родные прощались с ним как будто навсегда.
Этот маршрут он проходил десятки раз. Место встречи было выбрано грамотно, на окраине города рядом с заброшенными ремонтными мастерскими, куда немцы и не совались никогда. Польского мальчишку, приносившего продукты, Залман знал давно и доверял настолько, насколько можно было доверять чужаку, тем более тот тоже сильно рисковал. Вот и сейчас они быстро сторговались, Залман переложил товар в свой вещмешок и протянул поляку золотые часы, переданные ему накануне вдовой недавно скончавшегося портного Нахума Кофмана.
В ту же секунду лицо мальчишки перекосилось, он метнулся назад и в мгновение ока перемахнул через забор, отделявший проулок от пустыря и спасительной лесополосы. Обернувшись, Залман увидел в десятке шагов внушительную фигуру в серой шинели кованной поступью надвигавшуюся на него. Блеснувшая бляха на груди, повязка на рукаве. Патруль! Залман прыгнул к забору, не сообразив бросить мешок, и уже оказавшись на самом верху, уже перебросив продукты на другую сторону, был безжалостно сдёрнут на землю сильной рукой с покрытыми рыжеватой порослью короткими толстыми пальцами.
— Аusweis!
Залман молчал, уставившись на заляпанные грязью укороченные сапоги с раструбом, лихорадочно соображая, что делать.
— Zeige deine Papiere, — медленно и членораздельно сказал немец. – Oder bist du taub? (Предъяви документы. Или ты глухой? – нем.)
— Я не розумию, пан офицер, — выдавил из себя наконец Залман.
Фельдфебель медленно поднял его голову за подбородок и скривил губы в брезгливой гримасе.
— О нет, ты прекрасно понял меня!
Залман протянул руку и разжал кулак на уровне нагрудной бляхи огромного немца.
— Возьмите часы. Они настоящие, золотые.
Патрульный перевёл взгляд на часы, прищурился.
— Да, неплохая вещица, неплохая… Так что с тобой делать будем?
— Больше у меня ничего нет…
— Всё в порядке, Гюнтер? – раздалось с улицы. – Помощь нужна?
— Нет, сам справлюсь.
Они смотрели друг другу в глаза. Презрительно-насмешливо сверху. Затравленно-испытующе снизу. Пауза затягивалась. Да или нет? И вдруг Залман почувствовал на себе ещё один взгляд. Рядом никого не было, но взгляд шёл как бы сквозь немца и ощущался Залманом почти физически. И ещё… взгляд был знакомым.
— Когда-то давно, лет двадцать назад, — не отводя глаз от лица Залмана, начал фельдфебель, — со мной случилась беда. Лазая с мальчишками на крышу соседнего дома, я сорвался вниз и серьёзно повредил позвоночник…
… Залман вспомнил этот взгляд.
— … Меня парализовало. В больнице нашего небольшого саксонского городка мне ничем не могли помочь, и родители, потратив все свои скромные сбережения, привезли из Дрездена известного профессора-нейрохирурга. Осмотрев меня, он сказал, что в лучшем случае я смогу когда-нибудь держать в руках ложку. Я был единственным сыном…
… Залман разобрал черты лица и контуры массивной фигуры в широком дверном проёме.
— … Сколько месяцев, лет я протянул бы, прикованный к постели, сколько смогли бы ухаживать за мной уже немолодые, убитые горем родители, бывшие не в состоянии нанять сиделку? Не знаю… Годом раньше, годом позже я бы умер, сведя в могилу своих стариков, если бы не появился доктор Ваксман. Алоиз Ваксман, еврей. Он приходил каждый день после приёма больных в своём офисе. Иногда и в обеденный перерыв. Он не брал денег. Говорил, что соседям нужно помогать. Доктор Ваксман сделал главное – вселил в нас веру. Веру в то, что я встану на ноги. Остальное: индивидуально для меня разработанный комплекс упражнений, специально пошитый корсет, массаж, было уже деталями. У него был очень спокойный, уверенный голос. Знаешь, что он сказал моим родителям после первого посещения?
Залман впервые взглянул в маленькие белесоватые глазки, обрамлённые редкими рыжими ресницами, с уверенностью:
— Знаю. «Он выживет».
Уже выходя из переулка, немец не оборачиваясь бросил:
— В районе проложили новый патрульный маршрут, не появляйся здесь больше. – Чуть задержал шаг. – Я не люблю евреев. Просто я отдавал долг.
Окончание следует
Опубликовал: Марк ИНГЕР
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
