Неожиданно после получения разрешения, когда конфликт, кажется, разрешился, опека над нами со стороны КГБ не ослабла – всё те же две машины без номеров и две бригады преследования. При этом, видимо, обидевшись на унижавшее их поражение, гэбэшники стали грубы: толкались, угрожали.
Аня как-то пошутила: «Есть вариант, при котором мы не уедем никогда. Если они потребуют, чтобы мы оплатили им их работу с нами, нам не расплатиться». Конечно, с нас содрали, как и со всех уезжавших тогда, по 1300 рублей с человека за отказ от их гражданства – примерно по среднему годовому заработку за один отказ. Но эти деньги покрыли бы лишь малую часть их расходов.
Может быть, поэтому при отъезде у нас украли на таможне нашу шахматную библиотеку и все наши спортивные медали. Книжки, которые они украли, я в основном уже прочёл, но вот выиграть те медали вновь возможности не представилось.
Моя сестра, которая пробыла в СССР отказницей на два года дольше нас, написала жалобу на таможню. Она получила «удивительный» ответ от начальника Московской таможни Сванидзе: якобы медалей мы были лишены по решению шахматной Федерации СССР.
Хотел бы я посмотреть на то решение. Во-первых, там должно было быть сказано не «лишить», а «украсть», поскольку медали у нас не конфисковывали, а тихо изъяли из багажа. Во-вторых, не только медали, выданные нам шахматной Федерацией, например золотые медали чемпионов СССР, но и две золотые медали FIDE чемпиона мира среди студентов, которые я выиграл в 1966 и 1967 годах в составе советской команды. Хотя, конечно, украсть можно не только то, что сам выдавал.
Имея ответ Сванидзе, Белла подала в суд на шахматную Федерацию СССР. В те годы моя сестра стала главным экспертом среди отказников по юридической защите их прав от властей.
Суд состоялся, вернее, начался. Вскоре после начала заседания, в зал вошёл некто и увёл судью в отдаленную комнату. Вернувшись, судья огласил свое решение: иск о возврате наших медалей обсуждению в суде не подлежит. Хотел бы я знать, в чьих коллекциях пылятся нынче наши медали.
Самолёт Москва-Вена, на котором мы улетали, был почти пуст. В ту пору мало кто получал разрешение на эмиграцию. С нами летел лишь пятидесятник Паша Тимонин с женой. Они прорвались, «борясь за мир». Тогда отказники, как еврейские, так и не еврейские, создали шуточную организацию «борцов за мир». КГБ тратил в те годы миллионы, организуя на Западе «писников», боровшихся с внешней политикой США. Но не мог потерпеть внутри страны неорганизованных советских «писников». Тем более что те, встречаясь с приехавшими в Советский Союз западными «коллегами», могли рассказать, что СССР не такое уж миролюбивое государство. Вот этих советских «писников» понемножку и отпускали.
Паша сидел в самолёте на ряд впереди меня и, оборачиваясь, пытался поделиться набегавшими мыслями. При этом он всё время прикрывал рот ладонью. Считалось, что гэбэшники могут на расстоянии читать по губам. Вполне возможно, что была у них такая техника. Я кричал бывшему «писнику»: «Паша, убери руку! Мы на свободе!» Паша смущённо улыбался: «Да, конечно». Но через минуту его ладонь вновь возвращалась к губам. Ничего не поделаешь — многолетняя привычка.
Чувство свободы, о котором я кричал Паше, с момента нашего отъезда надолго стало доминантой, которую я ощущал постоянно всеми своими органами, включая кожу. Видимо, надо чего-то страстно желать на протяжении семи лет, чтобы добившись, по-настоящему пережить это.
Года через полтора после нашего отъезда из СССР я играл в Лос-Анджелесе в турнире American Open. После первого дня соревнования я провёл бессонную ночь: ужасно мучил зуб мудрости. Наевшись аспирина Bauer, я сыграл утреннюю партию и отправился к врачу удалять свой «мудрый» зуб. И вот я играю вечернюю партию с окровавленным ртом после операции и думаю: «Стало ли менее острым после зубных мучений чувство свободы, которое я ощущаю кожей? Нет, не стало!»
В 1990 году на турнире в Линаресе, ближе к финишу, я выиграл партию у Гарика Каспарова, доведя наш личный счёт до 3:0. После партии ко мне подошёл известный испанский шахматный журналист Леончо Гарсия, по кличке «череп» из-за полного отсутствия растительности на голове, и, протянув мне микрофон, задал вопрос, на который, как ему казалось, он предвидел мой ответ.
– Какой момент в вашей жизни стал самым счастливым после отъезда из Советского Союза?
– Самым счастливым моментом в моей жизни, – ответил я, не задумываясь ни на секунду, – был сам момент моего отъезда из Советского Союза.
Окончание следует
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
Полагаю, что воспоминания Гулько достаточно серьёзны, что бы их пускать под рубрикой \»чтиво\». И для историка, и для этонографа — это бесценый материал, а и, просто, интересно.