Прошло совсем немного времени — недели три, и меня вызвал для беседы заместитель председателя Спорткомитета Русак. Понятно, Гаврилин был не единственным заместителем столь важного государственного лица.
— Нам стало известно, что вы встречались с американским журналистом. И мы этим недовольны, – начал беседу Русак довольно сурово. Рассчитывая, что он пригласил меня, чтобы сообщить, что нас решили отпустить, я поначалу никак не мог понять, о каком журналисте говорит заместитель министра спорта. Как я писал выше, мы часто встречались с западными журналистами, аккредитованными в Москве. Потом понял: поскольку я со своими американскими гостями пытался прошмыгнуть в наш дом незамеченными, КГБ решил, что я начал их бояться. А человека, который боится, нужно запугивать. Поэтому я ответил довольно грубо: «Откуда он, Русак, взял, что меня волнует, нравится ли им что-либо в моих поступках или нет».
Поняв, что в его ведомстве произошло недопонимание, Русак перешёл ко второй атаке: «Им не нравится то, что я говорил американскому журналисту и что попало в статью журнала «Нью-Йорк». О таком журнале я не слышал.
– Может быть, это «Нью-Йорк таймс мэгэзин»? – вопрошал я.
– Нет-нет, это «Нью-Йорк», – отвечал замминистра, показывая на что-то лежащее перед ним. Думаю, это был перевод статьи Вейцкина. Русак никак не выглядел человеком, владеющим английским.
— Покажите мне эту статью, и мы обсудим её, – предложил я. Было любопытно посмотреть на неведомый мне журнал «Нью-Йорк».
— Нет, это никак невозможно, – отрезал Русак.
— Но если я не увижу журнала, то и обсуждать нечего. Я ведь не знаю, что там написано, – закончил я тему своего интервью.
Тут замминистра вновь вспомнил, что его задача – напугать меня.
— Если вы будете так себя вести, – вернулся он к цели беседы, – мы пошлём вас очень далеко.
— Это то, к чему я стремлюсь, – быть от вас очень далеко, – неожиданно согласился я, нейтрализовав его угрозу.
— Но мы пошлём вас в другую сторону.
Последнее слово оказалось за Русаком.
В марте 1985 года умер Черненко, и Генеральным секретарём ЦК КПСС стал Михаил Горбачёв. Этот был определённо жив в отличие от трех полутрупов, правивших до него. Немного настораживала, правда, фраза министра иностранных дел СССР Громыко, который, представляя Горбачёва товарищам по руководству Советским Союзом, сказал, что у Горбачёва хорошая улыбка, но «железные» зубы. Зубы у Горбачёва, как показала жизнь, оказались не такими уж «железными».
Отказные годы были удивительным временем, когда глобальные события страны и мира имели прямое отношение к нашей частной жизни. Советские вожди ввели войска в Афганистан, рухнули отношения с Америкой, и почти закрылась лазейка еврейской эмиграции. Появился руководитель, смотревший не в могилу, а вперёд, в жизнь. И появилась надежда.
А тут ещё в ноябре 1985 года Анатолий Карпов потерял звание чемпиона мира, и щупальца, которыми он сжимал шахматный мир в СССР, должны были ослабнуть.
В начале зимы 1985 года я узнал, кажется, из передачи какого-то западного радио, что 16 апреля 1986 года в Берне, во время сессии Совещания по взаимопониманию и сотруд-
ничеству в Европе, намечено провести шахматный турнир «Салют Гулько!». Организаторами этого мероприятия были выдающийся правозащитник Владимир Буковский, Лев Альбурт, в 1984 и в 1985 годах успевший выиграть два чемпионата США, и Эдик Лозанский, с которым я немного общался в мои студенческие годы. Когда-то Эдик был школьным учителем моей соученицы на факультете психологии Московского университета, Наташи Власовой, сохранил с ней дружбу и охотно участвовал в наших студенческих вечеринках. Позже, когда Эдик эмигрировал, в Москве удерживали его жену Таню с их дочкой, тоже Таней. Жена была дочерью какого-то выдающегося советского генерала. Мы с ней вместе подписывали году в 85-м коллективные воззвания к Западу о положении отказников. Последние годы Эдик развил в Вашингтоне бурную политическую деятельность и незадолго до описываемых событий вызволил свою семью.
Позже к организаторам мероприятия в нашу защиту присоединился молодой гроссмейстер, чемпион мира среди юношей Максим Длуги. Максим родился в Москве и вырос в Нью-Йорке.
Паблисити, получаемое нами от акции в Берне, давало относительную защиту, и мы решились на крайнюю меру. Мы видели, что советские власти легко «переносят» наши голодовки. Они «вынесли» отдельную уличную демонстрацию в 1982 году. Мы решили начать выходить на ежедневные демонстрации на одной из площадей Москвы до тех пор, пока нас не выпустят… или не посадят. Нечего и говорить, отказная жизнь с вечным ожиданием чего-то осточертела нам до предела.
Мы рассуждали, что новый глава государства показывает свои «железные зубы» пока что лишь в борьбе с российской национальной болезнью – повальным пьянством (тогда шла всесоюзная кампания против этого главного народного времяпрепровождения). Карпов, принимавший участие в решении нашей судьбы после подачи нами заявления на эмиграцию, лишился титула чемпиона мира и, видимо, части влияния. За семь лет отказа и «угроза», представляемая нами государственной бе-зопасности СССР на шахматной доске, конечно снизилась. Мне уже не 32, а 39…
И самое главное, выведшее нас на площадь, не в 1979 или в 1980 году, а в 1986-м – это духовный путь, пройденный нами за семь отказных лет. Помните, как учил нас молодой эксперт в написании буквы «ламед» из Англии: «не мы прикованы к стене, а стена прикована к нам»? Мы стали свободными людьми. И решили вести себя таковыми.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
