Еврейский Мир

Мало осталось свидетелей той голодной поры. Мое поколение — последние свидетели, и лежит на нас нелегкое предназначение — рассказать потомкам о подлинной истории того времени, которое получило название «Голодомор». Об этой народной трагедии написаны исследования, но живое свидетельство очевидцев может сказать больше, чем статистические тома. Может, мои показания перед историческим судом не позволят предать забвению великое горе, помогут свершиться суду над виновными, который до сих пор еще не состоялся. Поэтому не состоялось и возмездие…

Место действия моего рассказа Украина, Подолье. Чудесный хлебородный Подольский край с необозримыми полями блестящего на солнце чернозема в осеннюю пору, с изумрудным раздольем весной и с золотом спелой ржи и пшеницы в конце лета. Если бы я не был очевидцем, трудно было бы поверить, что в краю тучных полей ее трудолюбивых хлеборобов обрекли на голодную смерть.

Среди роскошных полей с украшавшими их перелесками и вьющимися голубыми лентами речушек разбросаны села с белеными хатами и островерхими соломенными крышами. В них жили живописные крестьяне — хозяева хлебных полей, кормившие отборной пшеницей города России и Европы. Их жены и красавицы-дочери ухаживали за скотом, готовили вкусное масло, творог и сметану, которые славились на базарах ближних и дальних городов.

Среди этого пышного раздолья в пойме двух небольших рек — Случь и Икопоть, текущих к большому Днепру, у стен средневекового замка князя Острожского приютилось местечко Староконстантинов — бывший уездный город Житомирской губернии, а во времена большого голода — районный центр Винницкой области. Местечко населяли евреи, поляки, украинцы, покинувшие села и ставшие рабочими, мелкими чиновниками в царское время и советскими служащими после большевистского переворота. Евреи занимались торговлей, ремеслами, в которых нуждалось село. Были они искусными кузнецами, изготовлявшими сельскохозяйственный инвентарь, вместе с плотниками мастерили добротные повозки. Ремесленники дубили кожу, шили овечьи тулупы, обувь, одежду на будни и праздники. Ремесленники мастерили все, в чем нуждалось село. Местечки жили нуждами села, села кормили местечки. Умелые местечковые купцы наладили оптовый сбыт пшеницы в Европу. Это их роднило. Ярким и красочным проявлением союза сел и местечек были еженедельные шумные, яркие и обильные ярмарки, куда ремесленники привозили свои изделия, а крестьяне — свои товары. Проявлений неприязни их союз не знал. «Черная сотня» была порождением городской черни.

Местечки становились тесными для многодетного еврейского населения, позорный закон о «черте оседлости» не позволял им селиться в больших городах, и часть обитателей переселялась в села, где они успешно возвращались к своему древнему труду на земле. В советское время там создавались еврейские колхозы со всеми бесправными последствиями, выпавшими на долю их украинских соседей.

Благополучное развитие села было прервано репрессивной коллективизацией. Крестьян лишили всего, чем они жили. Был уничтожен хозяин земли, кормивший Россию и Европу. Мужик, который еще помнил рабское крепостничество родителей, вкусивший радость свободного труда, не мог смириться с ограблением его хозяйства и бесправным насильственным трудом, пытался сопротивляться. Власть беспощадной силой подавляла неорганизованный протест. Зажиточных крестьян разорили и сослали в голые степи Казахстана, а иных — в лагерную глушь Сибири. Оставшихся в селах лишили земли, лошадей, скота, но и этого большевистской власти было мало, и она отобрала у крестьян хлеб до последнего зерна. Так начался голод в селах и местечках. Закрывались мельницы, опустели базары. К концу 1932 года на улицах Староконстантинова слонялись голодные крестьяне в поисках еды. Пока хватало запасов и скудных пайков, горожане подкармливали знакомых просителей, особенно крестьянских детей. Вскоре оскудело и само местечко, доселе жившее продуктами села.

Зимой и весной 1933 года по утрам на улицах города на специальных повозках собирали трупы умерших от голода, и вывозили за город.

В ту пору мне было одиннадцать лет, я все это видел и понимал причины беды. Утром по дороге в школу я видел зеленые искаженные лица мертвецов.

Однажды вечером отец сказал мне, что рано утром я поеду с ним в село Черна. Там в еврейском колхозе жили его знакомые, страдавшие от голода, которым нужно отвезти крупу, собранную в городе нашей соседкой ребецн Маргулой. Знакомые отца из села Черна иногда ночевали у нас, когда приезжали осенью в синагогу на Рош Хашана и Иом Кипур. Мне нравились поездки в села, и я охотно сопровождал отца в его поездках по району. На этот раз мама почему-то возражала против моей поездки. На кухне недолго шла дискуссия. Мягкий и во всем согласный с матерью отец на этот раз убедил ее и велел приготовить мне теплое белье и свитер. Мать взяла реванш: «Без тебя я не знала бы, как его одеть». Позднее я понял, что нужен был для маскировки. Утром отец спрятал мне под свитер круглую буханку хлеба, завернутую в газету. Всю дорогу я чувствовал дразнящий запах хлеба. Мне очень хотелось отломить кусочек корки. Но я понимал, что этого делать нельзя, что хлеб предназначался голодным, и я сдерживал себя, держа руки за спиной. Мы были дети голодного времени и хорошо знали цену хлеба!

На дно повозки отец уложил половину мешка с пшеном и какой-то сверток, укрыл соломой и велел мне сесть на образовавшийся холмик. За околицей города шепетовская дорога была разбита, в глубоких ямах, лужах и грязи. Наши лошаденки с трудом тащили повозку с тремя ездоками. Поля были не распаханы, покрыты жухлой прошлогодней стерней. На полях никто не работал, мы не встретили ни одной повозки, кое-где бродили тощие лошади в поисках корма. Было уныло и тоскливо. Сёла, мимо которых мы проезжали, казались покинутыми. Я любил живые, в разную пору года разноцветные поля. Помню, во время цветения белой гречихи и желтого рапса, когда отец возил нас на дачу в живописное село Самчики, поля казались разрисованными. Самчики были большим шумным, живописным и изобильным селом с сохранившейся помещичьей усадьбой, в центре которой стоял большой чудом сохранившийся дом с красивыми колоннами. Неужели и это село такое же пустынное, как села, мимо которых мы проезжали? На душе было гадко. В таком мрачном настроении мы въехали в Черну. Над некоторыми очень редкими хатами из печных труб вился жидкий дымок, в печах готовить было нечего, солома для отопления была сожжена. Топили сухими коровьими лепешками — у кого они еще сохранились.

От сельсовета отъехала повозка — первая встреченная нами за долгую дорогу. Она была покрыта старым грязным брезентом, из-под которого свешивалась голая синюшная нога мертвеца. Меня вид ноги почему-то поразил больше, чем мертвецы на улицах города, видимо, испытания того дня были слишком тяжелы. Вывозили трупы без гробов, после регистрации в сельсовете. Еще не доехав до села, отец дал ездовому и мне по куску хлеба с каким-то непонятным жиром, а на закуску — маленький квадратик сахару. Меня отец предупредил не брать еду в доме, куда мы едем. Остановившись во дворе дома, в котором жила семья знакомых отца, он внес в дом мешок с крупой, сверток и буханку хлеба, которая благополучно сохранилась под моим свитером. В доме пахло сыростью и чем-то кислым. Дети лежали на большой крестьянской печке под ватными одеялами, поверх которых лежали старые овечьи тулупы. Потухшие глаза детей я до сих пор не в состоянии забыть, они не оживились даже после нашего прихода, и никакого интереса мы у детей не вызвали. Хозяин дома рассказал отцу, кто умер в ту зиму, кто уехал к родственникам и знакомым в разные города, кого арестовали, а кого выслали. Население села уменьшилось почти вдвое. Отец что-то записывал, а затем хозяин дома повел отца в сени, и там они о чем-то недолго говорили. Вернувшись, они вместе с хозяйкой обсудили, как распределить пшено среди знакомых семей — в зависимости от количества детей.

Вскоре мы уехали. Обратный пусть был еще тягостней. Отец всю дорогу молчал. Домой мы вернулись затемно. На следующий день отец с работы не вернулся. Мама не ложилась и всю ночь его ждала. Под утро отец постучал в окно. Он рассказал, что ночь провел в НКВД. Перед рассветом его завели в кабинет начальника НКВД Гершфельда.

— Убирайся отсюда, — крикнул начальник после долгой паузы (отцу она показалась бесконечной) — гуманист сраный. Ты что, забыл про закон от 8 августа? Так помни, что у тебя есть дети и скажи спасибо твоей соседке. А еще лучше, поезжай в Москву к своим родственникам в гости.

Нашей соседкой была ребецн Маргула. Это она собрала пшено для голодающих прихожан своей синагоги, живущих в разных селах. Когда отец вечером не вернулся домой, и мама рассказала об этом ребецн, Маргула сходила к начальнику НКВД и рассказала, что сама собрала пшено и по ее просьбе отец отвез его в село. Авторитет ребецн Маргулы в местечке был непререкаем.

Опубликовал: Исаак Вайншельбойм

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться