Странная это была популяция — отказники. Власти не хотели нас отпускать и в то же время не давали нам жить нормально в стране. Думаю, в начале 80-х отказников скопилось несколько десятков тысяч. Перед тем как форточка в начале 1980 года, после оккупации Афганистана, захлопнулась, большое количество евреев, надеясь, что перед Летней Олимпиадой 1980 года в Москве власти не будут держаться за «нежелательный элемент», подали заявление на выезд. Ходила шутка: «Как будет называться в Советском Союзе еврей после Олимпиады?» — «Идиот!»
Потеряв работу, высококвалифицированные отказники вынуждены были устраиваться дворниками, лифтерами, истопниками. Например, муж моей сестры, учёный-ядерщик Володя Кислик, работал в котельной, отапливавшей жилые дома. В то же время отказники оказались первой со времён переворота 1917 года многочисленной группой в империи, противостоящей режиму. Ceмь лет — с 1979 по 1986 год — мы прожили в этом сообществе.
Значительную часть отказников в Москве составляла научная и художественная интеллигенция, часто высокого уровня. Оказавшись лишёнными возможности продолжать свою профессиональную жизнь, повиснув между закончившейся советской жизнью и не начавшейся нормальной, отказники пытались наладить призрачное существование на пятачке тверди, оставленной им.
Я бывал на домашних концертах отказников, пианиста Володи Фельцмана, скрипача Александра Брусиловского, дуэта певцов супругов Аллы Йошпе и Стахана Рахимова. Несколько легче была жизнь отказников-художников. Они не нуждались в концертных залах или в международных шахматных турнирах. В официальных выставках они, конечно, участвовать не могли, но писать и продавать картины имели возможность.
Учёные-отказники организовывали научные семинары. Иногда квартиры, на которых семинары проходили, блокировал КГБ, но учёные собирались вновь. Как-то мне передали приглашение посетить семинар, который организовал на своей квартире профессор математики Виктор Браиловский. Перед тем, как отправиться на его семинар, я поймал по «Голосу Америки», что накануне вечером Виктора Браиловского арестовали. Познакомился я с ним лишь через несколько лет, когда он вернулся из ссылки.
Я посещал семинар, который организовывал на своей квартире учёный-генетик Валерий Сойфер. Мой доклад на этом семинаре «Шахматы как феномен культуры» был принят очень хорошо. «Я давно не получал такого удовольствия от разговорного жанра», — так витиевато выразил мне свои чувства профессор-кардиолог, участвовавший в семинарах Сойфера.
Естественной средой общения отказников была диссидентская интеллигенция Москвы. Я подружился в те годы с крупным российским писателем Георгием Владимовым. После высылки из Москвы в начале 1980 года академика Сахарова, Владимов оказался самым известным за пределами СССР советским диссидентом.
Конечно, я читал превосходные, хоть и немногочисленные произведения Владимова, задолго до нашего знакомства. Произвёл на меня впечатление и урок человеческого достоинства, который Владимов преподал честной интеллигенции Советского Союза в 1978 году. К тому времени Союз писателей СССР, организация, созданная партией для того, чтобы руководить литературой, трижды исключал из своих рядов достойнейших своих членов. Борис Пастернак, Александр Солженицын и Лидия Чуковская отчаянно сопротивлялись своим исключениям. И вот, в ноябре 1978 года, когда я играл за советскую команду на шахматной олимпиаде в Буэнос-Айресе, в газетном киоске я увидел портрет Владимова, закуривающего сигарету, и его открытое письмо Союзу писателей СССР. В том письме Владимов заявлял, что выбывает из Союза писателей и исключает его из своей жизни. Владимов использовал прекрасный шахматный образ — Союз писателей, в котором писатели, которых не покупают и не читают, руководят писателями, которых покупают и читают — как шахматная композиция с заданием: серые начинают и выигрывают.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
