— Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях человек, которого многие из вас очень хорошо знают. Ну а вот сегодня мы решили поговорить побольше о нем самом.
Давид, ты солдат спецназа, жизнь, как говорится, на острие бритвы. Тебе не бывает страшно?
— Не думаешь о том, что а вдруг убьют, а вдруг ранят. Нельзя, нельзя себе этого позволять и не позволяешь. И этому действительно учат. Это действительно — вопрос тренировки и времени и, наверное, профессионализма.
— Давай к твоей учебе в подразделении спецназа и к твоей службе вернемся чуть позже, а сейчас поговорим о том, с чего, собственно, все начиналось. Родился нормальный мальчик в нормальной еврейской семье в Одессе…
— Родился, действительно, в еврейской семье. Назвали меня Давидом уже при рождении. Правда, в роддоме почему-то сказали, что нет такого русского имени и написали через букву ы. С ранних лет я мечтал уехать в Израиль, потому что хорошо себе представлял, что ни в иврите, ни в английском языке буквы ы не существует, и я буду называться по праву Давидом, что и произошло в 90-м году, когда я приехал в Израиль.
— Ты уехал один?
— Совершенно верно. Я уехал один, без родителей. Еще в Одессе, в зарождавшейся еврейской общине я учился при синагоге в подобии хедера. В 1989 — 1990-х годах это все было нелегально, сложно было не ходить в субботу в школу, в пятницу, когда начиналась рано суббота. И отец жены одесского раввина, который организовывал тогда такой интересный проект — вывозил чернобыльских детей из причернобыльской зоны — Припять, Гомель — Ицхак Коган (сегодня он раввин синагоги на Малой Бронной в Москве). Он помог мне присоединиться к одной из таких групп и вывез меня в Израиль, где я продолжил учебу уже в обычной израильской иешиве.
— Как родители отнеслись к твоему решению уехать?
— Ну, видимо, я был достаточно упрямым мальчиком уже в десятилетнем возрасте, и спорить со мной было сложно. Не могу сказать, что меня сильно пытались удерживать.
— А родители не рассматривали возможность уехать вместе с ребенком?
— В тот момент — нет. Мои родители уже были в разводе много лет. Мама, может быть, и рассматривала такой вариант. Действительно, примерно через год она приехала в Израиль. Правда, я уже учился в иешиве, там принято жить в общежитии, и я продолжал такой самостоятельный образ жизни. Мой отец до сих пор со своей второй семьей живет в Одессе и, кроме визитов в Израиль, не видит, я думаю, своей связи с этим государством.
— Я оттягиваю разговор про спецназ…
— Я понял…
— Давид, скажи, как бы завершая тему религиозного молодого человека Давида Ройтмана, как соотносится одно с другим: вот ты, вообще-то, не похож на ортодоксального еврея, я тебя очень хорошо знаю. Ты не дурак выпить, не дурак закусить, не дурак посмотреть и не только посмотреть на представительниц прекрасного пола, рассказать не вполне освященный Б-жественным провидением анекдот с использованием «не очень религиозной лексики». Это вообще нормально, или это какие-то определенные отклонения?
— Сейчас я открою небольшой секрет. Мы, религиозные люди, называющие себя такими или подразумевающие, что имеем некоторые взаимоотношения с Б-гом, которые, причем, выражаются в каких-то формальных рамках поведения и образе жизни, — все же люди. В нас тоже течет кровь, мы тоже из мяса, мы тоже засматриваемся на прекрасный пол, нам тоже хочется вкусно поесть, красиво одеться, путешествовать, смотреть на мир, ну и многие-многие другие вещи. Дальше каждый проводит для себя, в конечном счете, рамки сам, потому что…
— Удобно проводить самому рамки применительно к заповедям, скажем.
— А ты меня не перебивай. Нет, не к заповедям. Дело в том, что есть некоторые вещи, которые помогают тебе решить многие проблемы во взаимоотношениях с Б-гом или восприятия людьми твоих взаимоотношений с Б-гом. Например, пришел бы я сюда в черном костюме, в шляпе… Наверное, ты бы не задал мне таких вопросов, возможно, тебе было бы просто неудобно задавать их мне, будь я в другом обличье.
— Ну да, ты меня хорошо знаешь, конечно, я не стал бы тебе задавать такие вопросы.
— Иудаизм, в отличие от других религий, — я небольшой специалист в христианстве, исламе, буддизме — тем не менее, иудаизм отличается, пожалуй, принципиально тем, что является религией законов. Поэтому есть очень четкие рамки, в которых тебе приходится находиться, и границы, которых ты переступать не можешь…
— В израильском спецназе ребята в основном религиозные?
— Сегодня много религиозных ребят в элитных подразделениях или в так называемых спецподразделениях. В мою бытность бойцом спецназа нас было трое в команде из шестнадцати или семнадцати человек. Это непросто. Сегодня многие религиозные ребята попадают в спецназ. И вот один из нюансов быта, религиозного быта в армии — когда ты встречаешь ребят из другого подразделения, из другой команды, первый вопрос, который ты обычно задаешь: «Как много вас, религиозных, в команде?». И вот однажды я встретился на курсе командиров спецназов, с ребятами одного из элитных подразделений, которые воевали тогда на юге Ливана, тоже антитеррористическое подразделение, не будем называть его. Они специализировались не на борьбе в застроенной местности, в чем специализировались мы, а на борьбе в горах, в ливанских горах. Я задал вопрос: «Как много у вас религиозных?». На что солдат мне ответил (а он был юношей нерелигиозным): «Спроси, сколько нас нерелигиозных в команде!». И, действительно, придя в первое же утро в синагогу, я увидел, что ребята молятся на улице, потому что синагога на курсе командиров спецназа не была рассчитана на такое количество религиозных ребят. Из двадцати их было пятнадцать религиозных. Тогда эта тенденция начиналась. Религиозные сменили кибуцников. Это новая идеологическая элита. Это религиозные сионисты, которые сегодня, пожалуй, являются самой активной и такой верной государству частью общества.
— Заводной народ. Что я имею в виду? Помнишь историю, которую ты мне рассказывал о том, как получили взыскание спецназовцы, которые забрались на минарет и врубили там израильские песни. Утром, когда арабская деревня проснулась, то, вместо крика муэдзина, она услышала «Вот идет Моше…». Скажи мне, пожалуйста, это стиль бойцов элитных подразделений?
— Тут я внесу поправку некоторую. Нет, в той истории как раз речь шла о подразделения пехоты, легендарной бригады израильской «Голани». Если я не ошибаюсь, это был 12-й батальон. Эти вольности в спецназе мы позволять себе не можем. Спецназовцы — некая действительно элита в армии, живущая совершенно по другим законам, по другим нормам взаимоотношений между собой, взаимоотношений с командующим составом. В спецназе, я думаю, что такая команда или бойцы этой команды были бы моментально уволены из числа подразделения и переведены в ту же пехоту. Совершенно другие нормы. Совершенно другие правила. Мне даже сложно представить себе, откуда они пришли. Может быть, элемент элитарности, а может быть, действительно кто-то когда-то считал, что то, что позволяет отобрать людей вот по такому принципу — людей, способных вести себя вот в этих рамках, жить в этих рамках, а значит, способных выполнять задания на определенном уровне. Но это вот некий сложившийся факт.
— На моих глазах в Израиле происходили некие трансформации. Вот ты сейчас говоришь о том, что на место кибуцников в спецназ пошли в основном теперь религиозные люди. Это одна трансформация, видная тебе. Мне со стороны было видно другое. Раньше ребенок, попавший в спецназ был гордостью семьи, все захлебывались от восторга. Сегодня и даже вчера, приходилось встречать публикации в левоизраильской — я подчеркиваю, израильской — прессе не то, что без проявлений гордости за этих ребят, которые рискуют каждый день своей жизнью, а чуть ли не слова о том, что «это же убийцы».
А как тебя вообще-то понесло в эту сторону? Закончил иешиву и пошел в спецназ?
— Нет, был еще один этап. Хотя уже учась в иешиве, я понимал, что хотел бы попасть в армию, в боевые части. Я тогда сложно представлял себе, есть ли у меня шанс попасть в элитное подразделение. Есть свои проблемы у иммигранта, у репатрианта, как это называется в Израиле. До спецназа я попал в школу. Получив традиционное еврейское образование в ортодоксальной иешиве, я хотел получить также светское образование, надеялся в будущем попасть в университет. У меня было некое свое видение еврейства. Я считал, что еврей должен не только понимать Талмуд, не только уметь читать Пятикнижие и его комментировать, но и должен понимать также, как устроен мир в другой перспективе. И также я считал, что еврей должен уметь постоять за свой народ, за свою землю с оружием в руках. Ну, может быть, некий идеал, некий символ еврейского воина периода Маккавеев был в моей голове. Может быть, детство, фантазии. Но, тем не менее, мне удалось, пожалуй, достичь тех целей, которые я перед собой ставил тогда. Я получил религиозное образование, получил светское фактически за полтора года, учась в одной из самых известных, популярных светских школ в Иерусалиме. У единственного человека, носящего кипу в этой школе, я получил это образование, получил аттестат зрелости. И потом, пройдя длительный этап отбора — это добровольная часть, туда в Израиле не попадают просто так — я попал в то подразделение, куда хотел. Меня это сильно удивило. Не только меня, но и моих друзей. А как оказалось потом — и моих сослуживцев. Русский, всего лишь семь лет живущий в Израиле, отец проживает за границей, и попал в такое секретное элитное подразделение.
— Благодаря легендам и голливудским фильмам, спецназ окутан ореолом таинственности, вызывающей жгучий интерес общественности. Я понимаю, ты будешь говорить только то, что можешь говорить, но тем не менее, ответь, есть хоть какая-то доля правды в словах: «Нас там учили тому, о чем я не могу говорить теперь сто восемьдесят лет»… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю?
— Я понимаю. Это традиционный вопрос. Его задают обычно родители друзей. Действительно, у нашего подразделения, может быть, не лучший имидж.
— Почему?
— Считается, что мы выходим со слишком тяжелыми психологическими травмами после нашего курса подготовки, который длится полтора года.
— Крыша едет?
— Называй это так. На иврите говорят: «Остается царапина»…
Ну ты же знаешь, я не буду комментировать и реагировать, пытаясь ввести тебя в развитие этой темы. Правда из всех этих голливудских фильмов заключается, наверное, в двух вещах. Первая — это ночные кошмары. Какое-то время после тяжелых тренировок или проведения операций действительно ты просыпаешься от неприятных снов. Потом они проходят, но иногда опять возвращаются. Может быть, не у всех. Могу судить по себе. А вторая часть — насчет секретности. Да, действительно, есть некоторые элементы, которые являются очень секретными по разным причинам. Это может быть оружие, которое ты используешь, и об этом не должны знать. Но в Израиле своя специфика — многие вещи, которые мы делаем, известны общественности из публикаций иностранной прессы. Утечка секретной информации, в чем я, например, вижу самую большую опасность, это методики, методы, которыми мы пользуемся, разработанные в израильском спецназе в разных подразделениях. Приведу пример — то, что я могу сказать, не раскрывая все карты. Поскольку наша специализация была — антитеррор, вот пример из нашей жизни. Мы умеем обезвреживать террористов, которые захватили заложников в автобусе — это одна из вещей, которой нас учили. Конечно, я не могу говорить о том, как мы это делаем. Почему? По одной простой причине — если террористы будут знать, как мы готовимся к этой операции (что мы будем делать, каковы наши методы, сколько человек участвует в операции, какое оружие мы используем, какие технологии), у нас не будет шансов. Одно из главных преимуществ спецназа — это секретная тактика и внезапность. Только это помогает нам при хорошей слаженности работы, при высоком уровне профессионализма успешно провести операцию без потерь.
Мы можем, имея, естественно, под рукой определенные технологии, определенное вооружение, людей (речь идет не о работе в одиночку, нас не готовили, как агентов 007), которые умеют слаженно работать в команде, можем сделать невероятные вещи. Это правда. И мы это делаем, в общем, периодически, проходя службу. Израильские подразделения спецназа выполняют вещи потрясающие. Возьмем историю с налетом на северокорейский ядерный объект в Сирии. Там побывали несколько отрядов израильского спецназа, которые (не буду говорить, как) попали на территорию Сирии, не были замечены ни по пути туда, ни по пути обратно, ни во время своей работы там, фактически под носом у охранников этого секретного объекта собрали информацию, переправили информацию, вернулись туда, наметили цель… Ну это невероятные вещи. Да, это возможно. Простые люди, простые солдаты никогда не смогут этого сделать.
— Бытует легенда, что большая часть израильских военнослужащих, в том числе и спецназовцев, выходцы из Советского Союза, и что больше всего террористы и бандиты боятся именно так называемых русских. Потому что у русских нет тех сдерживающих центров, которые есть у сабров, особенно воспитанных на таком кибуцном восприятии действительности. Вот с русскими, дескать, лучше не связываться. Что здесь правда? Что здесь легенда? Расскажи об этом.
— Я бы скорее отнес это к легенде. Да, о русских ходят легенды. Например, во время Второй ливанской войны ходили легенды о русских снайперах, вернувшихся из Чечни, которые чуть ли там не победили всех террористов «Хизбаллы». Ну нет, конечно, такой принципиальной разницы. По крайней мере, в высокопрофессиональном подразделении. Ну, конечно, есть разница в менталитете. Конечно, есть разница в эмоциональных каких-то проявлениях. Русские в силу своего прошлого, в силу своего менталитета, реагируют по-другому. Иногда, может быть, более агрессивно, иногда, наоборот. Иногда более выносливы. Ну, может быть, вот такие нюансы. Да, можно сказать, что русские в Израиле более выносливы физически, чем израильтяне. Но при этом сказать, что русские занимают первые места — нет. Нет. Де-факто, нет. Хорошие бойцы — да. Сегодня в пехоте много русских. В спецназе все еще не так много по разным причинам. Во-первых, это трудно, это волонтерские подразделения, добровольные. То есть нужно иметь определенное стремление к этому, мотивацию. Вот почему я сегодня говорю о том, что религиозные все больше и больше заполняют элитные подразделения? Они воспитаны на этом. Они воспитаны на идее службы отечеству, службы родине. А русские идут потому, что престижно, потому, что, во-первых, обязательная служба в боевых частях, и не нужно изъявлять желания, чтобы попасть в боевые части. Здоровый, не дурак — возьмут. Русские не воспитаны на какой-то идее службы отечеству, ну в большинстве своем, есть, конечно, исключения.
— А ты столкнулся с каким-то негативным отношением в связи с тем, что ты «русский»? Ну, понятно, что мы имеем в виду, когда говорим «русский», да? Ты пришел туда, ты почувствовал, что-то такое не очень приятное по отношению к себе?
— Нет. Хотя я неоднократно слышал разговоры об этом, но вот мне лично никогда не приходилось с этим сталкиваться.
— Мы говорили о патриотизме. Причем, о патриотизме высоком, настоящем, не о том патриотизме, который, как известно, «последнее прибежище негодяев», не о квасном патриотизме, а о реальном, о достойном. Патриотизм должен на чем-то зиждиться, правда? Откуда взяться патриотизму, когда ты вполне можешь столкнуться с российскими БМП, которые премьер-министр Израиля разрешил, чтобы у этих негодяев оказались. Что может произойти с патриотизмом в этой ситуации, если тебя, не приведи Г-споди, встретят эти БМП?
— Ну, действительно парадоксальная ситуация. Тем более, что я еще и журналист — делаю ежедневные новостные выпуски об Израиле, о Ближнем Востоке. Я читаю эти новости, рассказываю об этом в прямом эфире, думая о том, что через несколько дней вот эти бронетранспортеры, о которых я рассказываю радиослушателям Нью-Йорка, могу увидеть, так сказать, вживую. И тут я, пожалуй, проведу параллель между первым твоим вопросом в начале нашей передачи об отношениях с Б-гом. Ведь мой патриотизм, он не относительно премьер-министра или тех… — я не буду выражаться — людей, которые дают возможность передать эти бронетранспортеры в Газу, установить на них крупнокалиберные пулеметы, и потом нас же пустят на них. Это будут одни и те же люди, отдавшие приказ нам входить в Газу и отдавшие приказ пустить бронетранспортеры. Патриотизм, он ведь относительно земли еврейской, земли, на которой живет еврейский народ. Вот я могу передать мою формулировку…
— Я говорю о том, что государство… Я беру ответственность на себя за те слова, которые я сейчас произнесу. Государство в данной ситуации является предателем своих сыновей.
Государство посылает своих сыновей туда, где оно вооружает врага. Это значит, что государство — я не говорю о земле — государство в данном случае является предателем и лицемером. Вот о чем я говорю.
— Я даже не стану с тобой спорить или пытаться кого-то переубедить. Может быть, я не буду повторять твоих слов, но это не значит, что я с ними не согласен… Моя кровь не красней, чем кровь других солдат, которые рискуют своей жизнью, проливают свою кровь, защищая евреев, живущих в Израиле. Вне зависимости от того, какая сегодня правящая партия, правая или левая, у власти Ольмерт или Либерман, меня это совершенно не интересовало, но я знал, что каждая военная операция, которую я провожу, уничтожает террористов, спасает жизни евреев, живущих на моей земле, живущих на земле, которая принадлежит также и мне, живущих в стране, которая и моя страна, кто бы ею сегодня ни руководил, чьим паспортом я пользуюсь при пересечении границ, чьи налоги я плачу в конце концов. Вот такая ситуация.
— Как ты, религиозный человек, расцениваешь тот, на мой взгляд, бред, когда «недостаточные» евреи являются патриотами Израиля настоящими, а вокруг них идет дикий вой, когда идет речь о том, что надо депортировать мать солдата спецназа, потому что она нееврейка и так далее?
— Ну, здесь два аспекта. Во-первых, мы живем в государстве, которое является очень странным симбиозом каких-то традиционных еврейских идей, какой-то еврейской философии и идей социалистического общества, демократии, и все это как-то умещается на одном таком маленьком клочке земле. Поэтому происходит много странных вещей. В том числе, и отношение к негалахическим евреям, то есть тем евреям, чьи матери по крови нееврейки, и они служат в армии и рискуют своей жизнью, отдают свою жизнь за безопасность еврейского государства. Сложно ответить однозначно на этот вопрос. На мой взгляд, человек, который рискует своей жизнью ради благополучия еврейских граждан, безусловно, должен быть полноценным членом общества…
— Давид, сколько тебе лет?
— Двадцать девять. Я не хочу показаться оптимистом.
— Скажи мне, среди твоего окружения, твоих друзей, твоих сослуживцев в основном преобладают настроения, схожие с твоими, или ты в определенной степени чувствуешь себя если не белой вороной, но человеком, взгляды которого на жизнь, на страну разделяет меньшинство?
— Ну да, скорее меньшинство. Сегодня, например, большую часть времени я провожу в Нью-Йорке в качестве лидера движения «Эзра», потому что сейчас это моя основная работа. Но отсюда я летаю в армию, хотя, в принципе, могу этого не делать, потому что человек, находящийся за границей, даже если он является офицером спецназа, не обязан покупать билет и ехать на службу. Да, я часто сталкиваюсь с непониманием или с таким странным восприятием того, что я делаю, и того, во что я верю. Но я не думаю, что мне так важно, чтобы все поддерживали мою точку зрения и ее разделяли. У меня есть свои идеи, я был, может быть, всегда некоторым аутсайдером. Мальчик, который носил кипу в Одессе в 90-м году, тоже не было нормой. Мальчик, который уехал в Израиль самостоятельно в одиннадцать лет — это тоже не норма. «Русский», который пришел в Израиле в спецназ, — тоже не было нормой. Религиозный мальчик в светской да еще и левонастроенной школе в Иерусалиме — это тоже не было нормой. И, тем не менее, я всегда уверенно двигался по своему пути, и мои идеи не меняются. И я продолжаю какой-то свой курс. Я хотел стать евреем, который может постоять за свою страну, за свою землю, умеет это делать. Хотел иметь еврейское образование и делиться им с другими. Это то, что я сегодня делаю в качестве лидера молодежного движения «Эзра», уникального, которое тоже плывет против течения. Мы, «русские», которые создали молодежную организацию для русских в Америке, — тоже нонсенс.
«Меняю первый свой этаж
На небоскреб в Иерусалиме.
Меняю старый свой багаж
На поцелуй Иерусалима».
И скоро я уезжаю обратно в Иерусалим, который ждет меня, надеюсь, поцелуем.
Печатается в сокращении
Программа «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» каждую субботу в 10.00 p.m. на RTVi
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
