Аркадий Ваксберг. Фото: ruj.ru
«Что мог, то сделал. Теперь слово и дело — другим».
Аркадий Ваксберг
Этой фразой он закончил свою автобиографическую книгу «Моя жизнь в жизни», которую издал в 2000 г. Он был журналистом и адвокатом, прозаиком и драматургом, публицистом и сценаристом, большую часть своей жизни проработал в «Литературной газете» — самой популярной советской газете 1970–1980-х, годов загнивающего социализма.
За два десятилетия работы в «Литературке» он опубликовал сотни судебных очерков — от «Жалобы» до «Погони», и не было среди них ни одного, который бы не вызвал общественный резонанс. За всю свою творческую жизнь Ваксберг написал около полутора десятка книг — от «Разговора на острую тему», изданную в начале 1960-х, до «Плеши Ильича», увидившую свет в начале 2000-х, — и все они пользовались успехом у читателей, что у советского, что у нового российского.
Еще в советские времена увлекся кино: по его сценариям были сняты картины «Всего одна ночь», «Провинциальный роман», «Средь бела дня» и др. В российские — увлечение не прошло, на экран вышли «Реприза», «Про это, про поэта и Лилю Брик», «Большой театр военных действий», в которых он был не только сценаристом, но и ведущим и даже исполнил (и вполне удачно) главную роль в фильме «Опасная зона» по своему же сценарию (здесь, извините за тавтологию, сыграл свою роль природный артистизм).
Калейдоскоп лиц, встреч, событий, и, перефразируя Мандельштама, жизнь проплыла театрального капора пеной.
С замахом на вечность
Самой читаемой газетой в Советском Союзе — не только в интеллигентских кругах — была «Литературка». Она имела давнюю историю: первый номер вышел в 1929 г., на протяжении нескольких десятилетий газета сменила нескольких редакторов, с 1949-го стала не только чисто литературной, но и общественно-политической. Однако сверхпопулярной ее сделал Александр Чаковский. Заурядный писатель, но умелый партийный литературный функционер, которому ЦК доверял и дозволял то, что не было дозволено главным редакторам других советских газет. Он возглавил «Литературку» в 1967 г., с его приходом она стала еженедельной, выходила на 16 полосах.
Но читать «Литературную газету» все, и писатели, и читатели, начинали с 16-й, последней страницы, целиком отданнoй «Клубу 12 стульев», на главном из которых восседал талантливый администратор клуба Виктор Веселовский. И, только насладившись юмором Аркадия Арканова, Зиновия Паперного или Михаила Жванецкого, переходили к публицистике. В этом отделе Чаковский, обладавший острым публицистическим чутьем (он начинал как журналист), собрал поистине «золотые перья»: Анатолий Рубинов, Александр Борин, Ольга Чайковская и др. Разные по характеру, как сказали бы в наше время — по менталитету, манере письма, стилю, приемам, всему тому, что зовется творческим методом, это они своими статьями заставляли читателя размышлять над «перекосами советской бытовой жизни».
Аркадий Ваксберг пришел в отдел в 1973 г. и сразу же стал одним из ведущих публицистов не только в «Литературке» — во всем Советском Союзе. Фактически он создал новый жанр — жанр судебного очерка в советской журналистике. Это были хорошо написанные мини-детективы со всеми приемами, присущими этому жанру, только не выдуманные, а взятые из реальной жизни.
Вот так — замах на вечность. Но, может быть, именно поэтому очерки Аркадия Ваксберга читались взахлеб — они были далеки от обычной советской пропагандистской жвачки. Он изобрел три термина, которые вслед за их изобретателем стали использовать журналисты того времени, — драматургия факта, телефонное право и авторское право.
Через много-много лет, когда уже не будет ни Ваксберга, ни старой «Литературки», которая сделает его имя известным всему Союзу, его коллега публицист Александр Борин напишет: «Аркадий Ваксберг был, пожалуй, самым ярким и… одним из самых популярных авторов той старой «Литературной газеты». Его статьями зачитывались, газету с его публикацией передавали из рук в руки».
От себя добавлю: о нем даже рассказывали анекдоты. Ну а если о человеке рассказывают анекдоты при жизни, а не после смерти — это ли не свидетельство его известности и популярности. И поэтому при жизни он был легендой в журналистской среде и любимцем миллионов читателей в 1970–1980-е гг. Бывало, отдел писем только и разбирал адресованную ему почту — письма-отклики на его публикации приходили мешками.
«А как себя чувствуют ваши ваксберги?»
Его боялись. Особенно в провинции. В те времена на выступления в печати, тем более в центральной, нужно было реагировать. И реагировали — все по-разному. Капитолина Кожевникова, обозреватель «Литературной газеты» по аграрным вопросам, работавшая у Чаковского в одно время с Ваксбергом, а в годы перестройки эмигрировавшая в США, вспоминала о том, как к нему относилась советско-партийная элита на местах. Во время командировки в Оренбург ее, журналиста из Москвы (!), принял «хозяин» города: «Сижу в кабинете первого секретаря обкома партии. Беседуем о делах в сельском хозяйстве. И вдруг посреди разговора об урожаях, надоях, привесах мне бросается этаким камешком неожиданный вопрос: «Ну, а как себя чувствуют ваши ваксберги?» Сколько же в нем было яда и ненависти! Я с минуту молчу, а потом, чувствуя, как внутри у меня повернулся какой-то ключик, отвечаю, сделав ударение на слове «наши»: «Наши ваксберги чувствуют себя совершенно нормально». Партийный босс внимательно смотрит в мое славянское лицо и, поняв, что со мной нельзя говорить на опасную тему, продолжает бубнить о надоях и привесах. Вернувшись в Москву, я рассказала об этом Аркадию Иосифовичу, и мы вместе от души посмеялись. Да, его боялись, его уважали, его ненавидели».
Вышинский и его время
В новую эпоху он обратился к историческим сюжетам. Это были своего рода расследования, только на исторические темы. И здесь он был не только расследователем, но и исследователем: успех очеркам, которые затем дополнялись, уточнялись и превращались в книги, обеспечил не столько выбор персонажей (хотя эти исторические фигуры — Ленин, Сталин, Вышинский, Горький, Лиля Брик, Солженицын — всегда привлекали внимание читателей), сколько метод, подход автора к исследуемой теме — времени, в котором жили и действовали его персонажи. Может быть, поэтому все книги становились бестселлерами.
Первым таким сочинением в этом ряду стала книга «Царица доказательств. Вышинский и его время», которая вышла в 1992 г. Вышинский, наряду с такими фигурами, как Ворошилов, Жданов или Микоян, был одной из самых примечательных фигур сталинской эпохи. Выходец из польской семьи, в юности участвовавший в студенческих демонстрациях против «ненавистного царского режима», дважды подвергавшийся аресту и, в конце концов, осужденный Тифлисской судебной палатой за «произнесение публично противоправительственной речи», в советское время прошедший путь от скромного прокурора уголовно-следственной коллегии Верховного суда СССР до грозного прокурора СССР (1935–1939), министра иностранных дел (1949–1953), постоянного представителя СССР в ООН (1953–1954), члена ЦК ВКП(б), кандидата в члены Президиума ЦК КПССС и так далее, и так далее. Это была более чем головокружительная карьера. И мало кому было известно, что, назначенный комиссаром милиции Якиманки после Февральской революции 1917 г., он ничтоже сумняшеся, без всяких колебаний и сомнений, подписал «распоряжение о неукоснительном выполнении на вверенной ему территории приказа Временного правительства о розыске, аресте и предании суду как немецкого шпиона Ленина». Обращаю внимание читателей: шпиона! немецкого! под суд! — вот это «распоряжение» и позволило Сталину держать бывшего меньшевика и комиссара милиции на крючке, превратить его в послушного исполнителя своей воли.
приговор
Через 20 лет, став прокурором СССР, он в качестве государственного обвинителя на всех трех Московских процессах хорошо поставленным голосом, с театральными паузами, назовет Каменева и Зиновьева, сподвижников Ленина, старых большевиков, ветеранов революции и недавних вождей партии, «бешеными собаками», «проклятой помесью лисицы и свиньи», обвинит в «шпионаже, диверсиях, попытке убить Сталина и его соратников» и призовет к их уничтожению: «Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов!»
Занимая ответственные дипломатические посты, Вышинский послушно проводил внешнюю сталинскую политику. А когда то, что было Вышинским, по неизменному природному закону превратилось в прах, благодарная советская власть захоронила урну с горсткой пепла в центре Москвы, у Кремлевской стены. Как говорится, finita la commedia!
В книге Ваксберг исследует, как шел этот человек к власти и как этой властью распорядился. Основываясь на архивных материалах, воспоминаниях, письмах и свидетельствах очевидцев, он создал яркое и многомерное историко-публицистическое сочинение на тему «Вышинский и его время», сложив все это в единое целое — разнообразную (и разноцветную) мозаику, которая позволила читателю увидеть все зигзаги карьеры «угодливой серости, вознесенной на такие высоты, откуда ей было дано, упиваясь своим могуществом, топтать поверженных и играть судьбами миллионов». Ваксберг замечает, что после смерти Андрея Януарьевича Вышинского в его сейфе было найдено письмо старого большевика Дмитрия Мануильского Сталину, где говорилось: в Баку Вышинский работал на охранку, выдал ей многих большевиков. Добавить к этому нечего.
Через три года Аркадий Ваксберг напишет о том, что волновало его всю жизнь — о так называемом «еврейском вопросе». Как его понимали Ленин, Сталин и Солженицын. И назовет книгу «Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну».
Но сначала была книга «Сталин против евреев» — публицистическое исследование исторических событий, происходивших в России после Октября 1917-го, когда большевики, взяв власть, перевернули ее вверх дном. Как пелось в международном пролетарском гимне «Интернационал»:
Весь мир насилья мы разрушим/ До основанья, а затем/ Мы наш, мы новый мир построим: Кто был ничем, тот станет всем.
Старый мир разрушили, новый построили, кто был ничем, действительно стал всем, ну а что произошло затем, все мы отлично знаем. В этой книге, основываясь на архивных материалах, Ваксберг подробно проанализировал политику «чудесного грузина» (как назвал Сталина Ленин в 1913 г. в письме в газету «Правда») по отношению к евреям. Рассказал и о двойной игре вождя. Отвечая в 1931 г. на запрос Еврейского телеграфного агентства об антисемитизме, Сталин совершенно верно указал, что антисемитизм есть «крайняя форма расового шовинизма» и «наиболее опасный пережиток каннибализма». А затем на голубом глазу заявил, что в СССР антисемитизм преследуется «как явление, глубоко враждебное советскому строю» и что «активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». В 1948 г. непримиримый «борец с антисемитизмом» развяжет беспрецедентную антисемитскую кампанию, названную «борьбой с космополитами», в результате которой пострадали сотни тысяч евреев. У тов. Сталина слова всегда расходись с делами — говорил одно, делал другое.
Ваксберг расскажет и о еврейском окружении вождя: расстрелянных Каменеве и Зиновьеве, уцелевших Кагановиче и Литвинове, об убийстве Михоэлса.
В 2003 г., по просьбе французского издательства «Робер Лаффон», он вернется к этой не утратившей актуальности теме. Издатели, отчетливо понимая, какую остроту приобретает так называемый «еврейский вопрос» не только во Франции, но и во всей Европе, захотели издать французскую версию книги. Но со времени ее выхода прошло много лет, и у Ваксберга изменилось видение проблемы, которую он анализировал ранее. Кроме того, он получил доступ к ранее недоступным архивным документам, прочитал множество свидетельств современников, уцелевших в сталинской мясорубке и доживших до нового, XXI в. И как честный взыскательный исследователь он не мог этого не учитывать. И потому, приступив к работе, фактически переписал книгу заново. Предприняв попытку — вполне успешную — осмыслить и обобщить все, что известно о трагедии еврейства в советский период. Московское издательство «Олимп» предложило создать еще и русскую версию новой книги. И Ваксберг согласился. Потому что как раз к этому времени появилось сочинение Солженицына «Двести лет вместе», прочитав которое, Ваксберг понял, что «еврейский вопрос», да еще в тенденциозном освещении кумира либеральной общественности 1960–1980-х, вновь оказался в фокусе общественного внимания и требует хотя бы конспективного восстановления исторической правды в хронологическом порядке. В предисловии, названном автором «Вместо вступления», он объяснит цель и задачи, которые перед собой ставил: «Эта книга… к публикации в России не предназначалась… ни при каких условиях ее нельзя рассматривать как расширенную рецензию на солженицынский двухтомник… Она всего-навсего мое изложение того сюжета, который… заслуживает рассмотрения сегодня, в начале уже третьего тысячелетия: ни в коем случае не — «русские и евреи», а — «российская (царская, затем советская) власть и евреи», ибо лишь такой конфликт действительно существовал, и лишь он привел к трагическим, а для некоторых и к кошмарным последствиям…».
«Моя жизнь в жизни»
Воспоминания он начал писать на переломе тысячелетий — так совпало. Мемуары — это всегда о себе и о других. И он не отступил от канонов жанра. В одном из интервью поделился с читателями, как эта книга создавалась: «Я задумал эту книгу как исповедальную, решив не обходить острых углов в угоду каким бы то ни было соображениям. Отрешиться от советского стереотипа: два пишем, три в уме. Не скрывать своих мнений и чувств, кто и как бы к ним ни отнесся. Без соблюдения этих условий мемуарная книга, по-моему, вообще никому не нужна. Партийная пропаганда упрекала некогда Эренбурга за то, что «Люди, годы, жизнь» отличаются чрезмерным субъективизмом. Но чем еще должна и может отличаться мемуарная книга? Субъективизм ей предписан самим жанром. Этим, разумеется, я ни в малейшей степени не сопоставляю свое сочинение и воспоминания мэтра: речь идет только о непреложных жанровых особенностях, обязательных и для классиков, и для литераторов совсем иного масштаба».
На своем пути Ваксберг встречался с самыми разными людьми, принадлежавшими к разным социальным слоям: ворами, насильниками, убийцами, пребывавшими на самом дне, и известными писателями, режиссерами, актерами, людьми высочайшего благородства и огромного таланта, оставившими свой след в искусстве. Так сложилось, что жизнь проходила в общении и с одними, и с другими — в двух разных мирах, не соприкасающихся между собою.
«Поэтому под одной обложкой, — продолжал рассказывать Ваксберг, — оказались люди, совершенно не совместимые: Пастернак и Медунов, Ахматова и Щелоков, Борис Зайцев, Георгий Адамович, Юрий Анненков — и душители свободы разных мастей и калибров. Лубянских палачей, которых я повстречал, мне хотелось представить столь же зримо, как и художников, которых знает и чтит весь мир: Витторио де Сика или Эдуардо де Филиппо. Будет досадно, если рассказы об этих встречах или о моей адвокатской и журналистской практике пройдут незамеченными, а нетрадиционное, скажем так, суждение о популярной певице вылезет на первый план. Если это случится, винить буду не читателя, а себя самого».
«Он знал, что такое добро и что такое зло»
С одним из самых известных журналистов 1970–1980-х гг. прощались в Малом зале Центрального дома литераторов. Гроб стоял на полуосвещенной сцене, тихо играла печальная музыка, близкие, знакомые, немногочисленные коллеги сидели в полутемном зале. Пришли и те, кто помнил его по блестящим статьям в «Литературной газете». Но прощание было тихим и немноголюдным…
Реаниматологи в «Склифосовском» сделали все, что могли, и до последней минуты боролись за его жизнь. Но…
Несколько слов сказал заместитель главного редактора «Литературки» Леонид Колпаков: «Количество статей, опубликованных в «Литературной газете» за 50 лет, огромно. Последние были опубликованы в этом году. Он был человек фантастической трудоспособности».
Несколько — бывший министр культуры Михаил Швыдкой: «Он знал цену деталям, знал цену фактам и одновременно не был бытописателем или фактографом. Он был человеком, знавшим, что такое добро и что такое зло. И не менявшим свои убеждения в зависимости от перемены времен».
На следующий день его похоронили на еврейском участке Востряковского кладбища…
И некому молвить: «Из табора улицы темной…» (Мандельштам).
Лучший публицист
В 2017 г., в канун 90-летнего юбилея, «Литературная газета» отдала дань уважения и признания писателю и журналисту, своему старейшему работнику, прослужившему ей более полувека. Политик, дипломат, бывший министр культуры Александр Авдеев сказал самые лучшие и справедливые слова об Аркадии Ваксберге: «За всю мою жизнь я могу перечислить лишь пять-десять человек, которых можно поставить в один ряд с Аркадием как уникальных личностей… Его жизненным кредо была правда и справедливость. В этом выдающемся журналисте сидел страстный адвокат… И всё его творчество пронизано именно этими качествами».
Юрий КРАМЕР
«Еврейская панорама», Берлин
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
