Трудно связывать «благоуханность» жертвоприношения исключительно с послушанием и совершенно не связывать ее с «материальной частью» самой заповеди, отмеченной резкими запахами (даже вне связи с тем, нравятся они нам или не нравятся).
«Приятное благоухание»
В недельном чтении книги «Ваикра» мы читаем: «И разложат сыны Аароновы, священники, эти части, голову и тук на дровах, которые на огне, на жертвеннике. А внутренности и голени ее вымоет он водою; и воскурит священник все на жертвеннике: это жертва всесожжения огнепалимая, благоухание приятное Господу» (1.9)
Это выражение: «благоухание приятное Господу», встречающееся также и других местах Торы (в недельных чтениях «Ноах» и «Тецаве»), невольно вызывает опрос: о какого рода «приятности» здесь идет речь?
В сочетании с «огнепалимостью» и натуралистическим описанием процедуры разделки туши жертвенного животного это вопрос дополнительно усиливается.
Итак, о каком «приятном благоухании» говорит Тора в связи с жертвоприношениями? Прежде всего, следует отметить, что нет комментатора, который бы истолковал эти слова буквально, т.е. в том смысле, что Всевышнему приятно вдыхать запах шашлыка. Напротив, некоторые комментаторы даже отмечают, что запах от сжигания мяса вместе с костями — неприятный запах.
Раши пишет в этой связи: «Удовлетворение Всевышнему приносит исполнение Его воли». Он же поясняет: «Благоухание — успокоение духа Мне, ибо Я сказал, и Мое желание исполнилось».
Но если «благоуханность» связана исключительно с исполнением заповеди, то почему она связана не со всякой другой заповедью? Почему «благоуханными» не именуется обряд обрезания, выкупа первенца, отделения маасера, наложения тфиллин и пр. и пр.? Чем таким выделилась заповедь жертвоприношения среди других 613 заповедей, чтобы ее именовать «благоуханной»?
Любавический ребе Менахем Мендл Шнеерсон пишет в этой связи, что истолкование Раши: «Я сказал, и Мое желание исполнилось» подразумевает то, что заповедь жертвоприношения совершается как бы без учета самого человека, без упоминания его собственной священнической роли, т.е. оно ценно своей самоотверженностью, ценно тем, что выполняя его, человек в такой мере предавался Всевышнему, что даже не замечал, что что-то сделал. Именно эта самозабвенность и создает, по мнению Любавического ребе, ту «благоуханность», которая позволяет выделить заповедь жертвоприношения среди всех других актов послушания Всевышнему.
Нисколько не умаляя ценности этого наблюдения, следует отметить, что до конца им все же трудно удовлетвориться. И трудно в первую очередь именно потому, что слишком уж натуралистично Св.Писание соотносит «огнепалимое» жертвоприношение с «благоуханием». Неужели же за этим языком решительно ничего не стоит? Неужели это чисто случайное совпадение?
Трудно связывать «благоуханность» жертвоприношения исключительно с послушанием и совершенно не связывать ее с «материальной частью» самой заповеди, сопровождающейся резкими запахами (даже вне связи с тем, нравятся они нам или не нравятся).
Невольно хочется придать словосочетанию «благоухание приятное Господу» и более естественный смысл.
Осевое время
То, что комментаторы, жившие после разрушения Храма, отказываются видеть в словах «благоухание приятное Господу» какую-либо связь с дымным жертвенным культом, достаточно характерно. По всей видимости, в этом отражается общая утрата понимания духовных смыслов предметов, которая произошла в самом начале эпохи Второго Храма, и далее только усиливалась.
В Гемаре (Иома 72) рассказывается, что некогда по молитве мудрецов во всем мире была упразднена страсть к идолослужению, обернувшаяся в самом Израиле утратой пророческого видения. При этом достаточно очевидно, что сама страсть к идолослужению держалась на общей человеческой способности созерцать непосредственный смысл предметов. В Гемаре говорится, что напуганные этой страстью мудрецы попросили Всевышнего лишить ее человечество, и их молитва была услышана: «Так была упразднена склонность к идолослужению. Ибо в благоприятное время, во время благоволения молились мудрецы, и были услышаны» — говорится в Гемаре .
Указываемое в Гемаре время молитвы мудрецов — это начало эпохи Второго Храма, т.е. то самое время, которое было провозглашено Карлом Ясперсом «осевым временем»
Ясперс пишет: «Ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы будем называть осевым временем».
Именно в осевое время, как это отмечает Ясперс с перспективы более чем двухтысячелетней истории, человечество стало утрачивать способность к мифологическому мышлению и обратилось к рационализму. Именно в этот период повсеместно возникает философия, которая увидела в языческих легендах не подлинные истории, а лишь интеллектуальные образы.
То, что раньше было достоянием всех людей, отныне стало доступно исключительно мистикам, адептам тайных учений, среди которых знание о внутренней связи предметов с духовным миром продолжало сохраняться.
Знание духовных смыслов тех или иных предметов является одним из базисных знаний любого мистического учения. Еврейские мистики, каббалисты, как и все прочие мистики, сохраняют эти знания («Один из великих принципов, которыми мы обладаем, гласит, что всему, что есть в нижних мирах, соответствуют наверху трансцендентные силы» (р.Моше Хаим Луцато «Дерех Гашем» 5.2)
Это постижение духовного смысла предметов шведский мистик Сведенборг именовал «наукой соответствия». Ему же между прочим принадлежит одно любопытное мистическое описание процесса эрозии мифологического мышления и перехода к мышлению рациональному: «древнейшие жители нашей земли, как люди небесные, мыслили по самым соответствиям, и земная природа, бывшая пред их глазами, служила им средством для такого мышления; люди эти сообщались с ангелами и беседовали с ними, так что через них небеса соединялись с землей. На этом основании то время было названо золотым временем… Затем возникло другое поколение людей, которые не мыслили по самым соответствиям, но по науке соответствий; соединение небес с человеком все еще продолжалось, но уже не было столь внутренним; это время названо серебряным веком. После того настало поколение, которое хотя и знало соответствия, но не мыслило по науке их, потому что жило в природном благе, а не в духовном, как предшественники его; это время названо медным веком. После этого человек стал постепенно внешним и, наконец, плотским; тогда наука соответствий совершенно утратилась… Века эти были названы: золотым, серебряным и медным по соответствиям; ибо золото означает небесное благо, серебро — духовное, а медь — природное благо… что же касается железа, по имени которого назван последний век, то оно означает истину жесткую, без блага» (115).
Нужно думать, что в терминах Сведенборга период Скинии Завета соответствовал Золотому веку, период первого Храма серебрянному веку, а Второго — медному. Переходное время между ними соответствует в еврейской традиции тому «времени благоволения», когда по молитве мудрецов было упразднено идолослужение, а вместе с ним началась и эрозия мифологического мышления.
После же разрушения второго Храма начался железный век, век холодного рационализма, продолжающийся и поныне.
Причем еврейская традиция фиксирует также и этот переход. В трактате «Перкей Авот» наряду с высказываниями прочих мудрецов приводятся изречения р.Йоханана бен Заккая, сумевшего покинуть осаждаемый римлянами Иерусалим и получившего у них разрешение основать ешиву в Явне. Мы читаем «Р.Йоханан бен Заккай был учеником Гилеля и Шамайя … Однажды он сказал ученикам: Пойдите подумайте, какой путь лучше, чтобы человек держался его? Р.Элиэзер сказал: доброжелательство. Р.Йошуа сказал: добрый товарищ, Р.Йоси сказал: добрый сосед. Р.Симеон сказал: предусмотрительность. Р.Элазар сказал: доброе сердце. Он им на это заметил: Предпочитаю слова р.Элазара, потому что в его словах заключаются все ваши» (2.9-13).
Комментируя эти слова, Магараль отмечает, что в поколении р.Йоханана бен Заккая произошло существенное изменение в передаче традиции: с той поры в галахическое наследие стали включаться не только поучения учителей и их собственные вопросы, но также и ответы учеников на вопросы учителя.
Иными словами после разрушения Второго храма традиция стала включать в собственный корпус не только конкретное понимание, но также и аналитические выводы самого человека. Благодаря им обогащается предание. Тем самым мы с полным правом можем сказать, что начало «железного века» еврейская традиция датирует разрушением Второго Храма.
Итак, традиционный еврейский комментарий, который формировался после разрушения Второго Храма, вполне закономерно отказывается усматривать «благоухание» в самой «огнепалимости» жертвоприношения.
Раши — это классический сын «железного века».
Но вернемся к нашему вопросу, что значит «благоухание приятное Господу», и попытаемся поискать значение этого словосочетания в первую очередь именно в смысловых соответствиях.
Это вполне возможно, так как что-то от науки соответствий сохранили даже и мы — жители железного века. В первую очередь знание этой «наука» проявляет себя в нашей повседневном речи, и в особенности раскрывается в поэзии.
Действительно, в своей образной речи мы невольно признаем, что самые разные предметы как бы растут из одного «идеального» корня, и именуем духовные качества по их природным соответствиям.
Так, даже пожилой человек, который не терпит сладкого, все же назовет сладким и внука, и его сон. Сталкиваясь в жизни с твердыми предметами, мы не задумываясь называем целеустремленного, волевого человека «твердым», а то и вовсе «железным». О воображении мы говорим, что оно «парит», о глазах, что они «искрятся» и т.д.
В поэзии все строится именно на внутреннем сродстве предметов, на поиске их сродства, зачастую самого отдаленного: «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы», — пишет Осип Мандельштам. А вот как Борис Пастернак представляет «импровизацию»: «Я клавишей стаю кормил с руки».
Итак, видение внутреннего родства духовных и физических предметов не до конца утрачено сынами «железного века», и мы вполне можем разгадать смысл некоторых из них.
Для древнего человека жертвоприношение так же ясно что-то говорило, как для современного верующего говорит яркая и прочувствованная проповедь. Но что тогда это была за проповедь?
Зрелище гибнущего на жертвеннике животного древний человек воспринимал как его всецелое посвящение Всевышнему. «Благоуханным», таким образом, является не просто послушание, а всецелая самоотдача и самоотверженность.
Сожженное во имя Всевышнего жертвенное животное (словосочетание «приятное благоухание» не встречается в случае жертвы за грех) выражает всецелую посвященность Всевышнему, посвященность до полного уничтожения.
«Горение» даже и в современном языке отражает самоотдачу («горит на работе»), а значит и запах этого самоотверженного горения вполне естественно называть благоуханным.
Итак, даже мы, сыны железного века, соотносим горение с самоотдачей, а поэтому способны признать, что огнепалимое жертвоприношение именно соответствует самоотверженности.
Заповедь жертвоприношения — это лишь одна из заповедей Торы, но только об этой заповеди сказано, что она представляет собой «благоухание приятное Господу». Так происходит, по-видимому, потому, что только всесожжение символизирует самоотверженность.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
