В пасхальной Агаде приведена нравоучительная притча о четырех сыновьях, символизирующих четыре разных типа характера и четыре вида отношения евреев к своему духовному наследию: мудрец, циничный вероотступник, простак и не умеющий спросить.
Что говорит умный сын? «Какие свидетельства, указы и законы заповедовал Г-сподь?» – «И ты должен, – продолжает Агада, – рассказать ему о законах Песах, что после пасхальный жертвы больше ничего нельзя есть».
Что говорит сын-злодей? «Что означает для вас все это занудство?» Для вас, не для него. Он сам исключает себя из общины, отвергая фундаментальные принципы иудаизма. Агада советует «притупить ему зубы», ответив: «Из-за этого Г-сподь сделал для меня, когда я вышел из Египта». Для меня, а не для него. Потому что если бы он был тогда с нами, то не удостоился бы спасения.
Что говорит простодушный сын? «Что это?» Ему надо ответить: «Сильной рукою вывел меня Г-сподь из Египта, из дома рабства».
А тому, кто не знает, как спросить, начни рассказывать всю эту историю, как сказано в Торе: «И скажешь («ве-игадета», отсюда слово «агада») ты сыну своему в тот день, говоря: Из-за этого Г-сподь сделал для меня, когда я вышел из Египта».
При вдумчивом чтении этого отрывка возникает много вопросов. На первый взгляд кажется, что мудрый сын – антипод сына-циника. Но тогда почему первого из них не называют «хорошим сыном»?
Сын-простак – тоже загадочная фигура. Можно ли противопоставить его сыну, который не знает, как спросить? Если да, то в чем именно они противоположны друг другу? Простак задает вопрос, проще не придумаешь: «Что это?» Но в таком случае, кто такой сын, который не знает, как спросить, маленький ребенок, не умеющий разговаривать?
Сыну-цинику отвечают: «Из-за этого Г-сподь сделал для меня, когда я вышел из Египта – для меня, а не для него, потому что, если бы он был там, то не был бы спасен».
Почему ответ дается в третьем лице?
Странно также, что в ответе сыну-цинику используется тот же самый стих Торы, что и в ответе сыну, который не знает, как спросить. Почему?
Итак, четверка сыновей делится на две пары: мудрец и простак с одной стороны, циник и тот, кто не знает, как спросить, – с другой.
Сын-простак хочет учиться и пытается подражать сыну-мудрецу. Мудрец задает вопрос, и он тоже хочет спрашивать. Его вопросу «Что это?» не хватает глубины, но в нем отражено такое же искреннее желание учиться и понимать.
Сын, который не знает, как спросить, восхищается своим братом-циником. Он хочет быть таким же ироничным и так же презрительно высказываться о Торе, но ему не хватает ума. Боясь оказаться в дураках, он молчит, чтобы сойти за умного.
Вопрос сына-циника носит чисто риторический характер: он не требует ответа. Но тот, кто не знает, как спросить, сидит за столом, слушая остроумные реплики брата. Он может оказаться под его влиянием, поэтому, отвечая сыну-цинику на его презрительный выпад, мы на самом деле обращаемся к тому, кто не знает, как спросить: «Берегись, не подпадай под влияние его пошлого цинизма. Если бы он был в Египте, он не вышел бы с другими евреями. Он сам отсек себя от вечного древа еврейского народа».
Разный подход к этим двум сыновьям афористично сформулирован в Книге Мишлей (Притчи царя Шломо): «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему. Отвечай глупому по глупости его, а то он будет мудр в глазах твоих» (26:4,5). Какая противоречивая фраза! Так все же, отвечать или не отвечать глупцу?
На самом деле речь идет о двух категориях глупцов. Глупец, относящийся к первой категории, все заранее «знает». Любую дискуссию он пытается использовать для демонстрации своей несравненной «эрудиции». Отвечать и доказывать ему бессмысленно, потому что он все равно не признает своей несостоятельности. Наоборот, всякая попытка разъяснить ему истину, натолкнется на высокомерное презрение и заранее обречена на провал. Поэтому все наши аргументы в разговоре с ним будут выглядеть жалкими, а мы сами – «глупцами».
Но есть глупцы другого вида. Они видят свою ограниченность. Их взгляды ошибочны и невежественны, но они, по крайней мере, ищут правду. Если мы сумеем установить с ними тесный контакт, нам, возможно, удастся повлиять на них, исправить их мировоззрение. Если мы отвернемся от такого человека, он подумает: «Я давно придерживаюсь этих взглядов, и никто мне еще не возражал. Значит я прав!»
В этом сравнении заключена очень актуальная проблема. В Израиле много людей, презирающих Тору и «пейсатых», не упускающих возможности цинично и грубо высмеять еврейские традиции. Верующему человеку часто приходится решать, как реагировать на антирелигиозные выпады, в каком русле вести диалог. Мудрый царь Шломо, автор «Мишлей», дает ценную рекомендацию. Первым делом надо попытаться вывести спор за рамки беспричинной ненависти, голословных обвинений и циничного презрения, поднять диалог на конструктивный уровень. Если это невозможно, то любой разговор становится бессмысленным.
При этом надо искать контакта с теми, кто искренне хочет знать правду, но чье мышление отравлено ложными стереотипами. Здесь медлить нельзя, иначе мифы о «религиозных мракобесах и паразитах» окончательно утвердятся в сознании «тех, кто не знает, как спросить».
В очерке «Четыре сына» Владимира Жаботинского сын-злодей предстает неисправимым ассимилятором, который с непобедимым цинизмом и высокомерием попирает духовные святыни своего народа. Он порвал с еврейством и, возможно, лишь на смертном одре признает свою ошибку. В то время, около ста лет назад, еврейская молодежь массами уходила «в люди», крестилась или пополняла ряды «борцов за дело социализма».
Сейчас иная ситуация. Сын-злодей растерян; все идеологии умерли, и ему не на что опереться, кроме туманных фраз о равенстве и демократии. В нашей ситуации он сидит за пасхальным столом вместе со своими братьями. Мы не отвергаем его лично, а лишь избегаем бессмысленной полемики в тайной надежде, что наша твердая позиция и убежденность подорвут его самоуверенность, пробьют стену цинизма, и тогда плодотворная дискуссия станет возможной.
«Кто мудр? – спрашивают мудрецы в мишне из «Пиркей авот». – Тот, кто учится у каждого человека». На иврите знатока Торы называют «талмид-хахам» – ученик-мудрец. Чтобы учиться у других, нужно признать две вещи. Первое: «Я мало знаю, и мне предстоит еще многому учиться», и второе: «Окружающие люди обладают необходимыми для меня знаниями».
Теперь ясно, почему Агада противопоставляет сына-мудреца и сына-циника. Главный недостаток циника в ограниченности его мышления, в его идейной зашоренности. Ибо верх глупости считать, что ты все знаешь и все понимаешь. Корень всякого зла и цинизма заключен в такой непробиваемой самоуверенности. И наоборот, мудрость первого сына в том и состоит, что он восприимчив к мудрости других людей.
Чаша нашего спасения
Почему во время пасхального Седера мы пьем четыре бокала вина – не больше и не меньше? В чем символика этой цифры? Мидраш объясняет, что мудрецы, учредившие порядок проведения Седера («седер» на иврите – порядок), заимствовали четыре бокала из сновидения главного виночерпия Фараона, который он пересказал Йосефу в тюрьме: «Снилась мне виноградная лоза, а на лозе три ветви; и она зацвела… и созрели ягоды. И чаша Фараона в руке моей; и я взял виноград и выжал его в чашу Фараона, и подал чашу в руки Фараона. И сказал ему Йосеф: Вот истолкование: … Через три дня Фараон вознесет тебя… и ты подашь чашу Фараона в его руки…» (Берешит, гл. 40). Это предсказание в точности осуществилось: главный виночерпий вышел на свободу и был восстановлен в должности.
Но какая связь между четырьмя чашами, упомянутыми в этом сне, и нашим освобождением из египетского рабства? В комментариях «Кли якар» дается такое объяснение.
Хорошо известно, что вином часто отмечают избавление от опасности, преодоление трудной преграды. В одном из своих псалмов царь Давид провозгласил: «Кос ешуот эса у ва-шем Ашем экра» – «Чашу спасения я вознесу и имя Б-га призову!» (Теилим, 116:13). Эти самые «чаши спасения» мы и пьем во время Седера.
В одном из своих видений пророк Йирмиягу получил от Тв-рца такое грозное предостережение: «… Не будет душа Моя с этим народом; отошли его от лица Моего, и пусть уйдет. А если скажут они тебе: «Куда нам идти?», то скажи им: так сказал Г-сподь: «Кто на смерть – на смерть, а кто под меч – под меч, и кто на голод – на голод, и кто в плен – в плен» (15:1,2).
Каждому узнику грозят (по крайней мере, теоретически) четыре несчастья: меч, смерть, голод и страдания плена. Ведь он находится в руках своих мучителей-тюремщиков, которые могут поступить с ним так, как им заблагорассудится. Вот почему рабби Йоханан пояснил в талмудическом трактате «Бава Батра», что каждое последующее из этих четырех несчастий хуже предыдущего, и что самое худшее из них – это страдания плена, потому что они включают в себя все ранее перечисленное: меч, смерть и голод.
Именно поэтому, продолжает комментатор «Кли якар», всякий, кто выходит из тюрьмы, должен выпить четыре бокала вина, чтобы отметить свое избавление от четырех несчастий плена. И потому же слово “кос” (чаша или бокал) четырежды упоминаются в связи с провидческим сном главного виночерпия и его освобождением. Эти чаши были знаком небес, обещанием, что виночерпий вскоре выйдет на свободу, избавится четырех угроз неволи. Они же помогли Йосефу правильно растолковать сновидение виночерпия и его товарища по несчастью, главного пекаря, которых он заранее предупредил: «Ведь от Б-га истолкование».
Пекарь не увидел во сне чаши с вином – символ свободы. Он лишь наблюдал, как птицы клюют с его головы печеные изделия, приняв его, по-видимому, за безжизненное чучело. Йосеф ничем не мог помочь бедняге. «Через три дня Фараон снимет с тебя голову и повесит тебя на дереве…» – сказал он ему. Так и случилось.
Но мы ведь тоже, подобно этим двум царедворцам и самому Йосефу, были пленниками в Египте, заложниками фараонова произвола. Вот почему мудрецы ввели в ритуал Седера четыре бокала вина, позаимствованные из сна виночерпия, чтобы отметить наше избавление от четырех несчастий плена.
Однако слово «чаша» встречается в истории со сновидениями не четыре, а пять раз: три раза в пересказе виночерпия, один раз в толковании Йосефа (все они включены в приведенный здесь отрывок) и затем еще один раз – в рассказе о том, как виночерпий был освобожден и восстановлен в должности: «И возвратил (Фараон) начальника виночерпиев на место виночерпия, и тот подал чашу в руки Фараона» (40:21).
Что нам делать с этой «лишней» пятой чашей? Мудрецы не учли ее, потому что, в отличие от четырех первых, она упоминается уже после того как главный виночерпий вышел на свободу. Но она вовсе не лишняя. Эта чаша тесно связана с пятым бокалом вина, который мы наливаем (но не пьем) в честь пророка Элиягу, который, согласно традиции, возвестит нам о приходе Машиаха, когда мы обретем окончательную свободу.
Этим символика четырех бокалов Седера не ограничивается. Они соответствуют четырехэтапному плану освобождения еврейских рабов из рабства, изложенному Б-гом в канун Десяти египетских казней: «… И выведу Я вас из-под ига египтян, и избавлю вас от служения им, и спасу вас мощью великой и страшными карами; и возьму Я вас народом себе…» («Шмот», 6:6,7). За каждый из перечисленных этапов мы пьем по одному бокалу.
Однако этим план не исчерпывается. В конце своего грандиозного обещания Б-г говорит: «И приведу вас в страну, которую Я поклялся отдать Аврааму, Ицхаку и Яакову, и отдам ее в наследие вам!» Эти слова еще не исполнились. Пятый, наполненный до краев бокал пророка Элиягу стоит нетронутый. Он притягивает нас, как маяк, свет которого робко, но неотступно пробивается сквозь ночную мглу нашего долгого, очень долгого галута. И мы верим, что настанет день, когда вино из этого бокала тоже будет выпито, до самого дна.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
