Андрей Черкизов рано ушел из жизни, но его яркая личность оставила глубокий след в постперестроечной российской журналистике. Это был человек, к которому нельзя было относиться нейтрально.
Виктор Шендерович,
писатель:
Я, как и все мы, в человеческом шоке от происшедшего. Мне трудно сейчас говорить что-то о профессиональной деятельности Андрея, потому что еще не прошел этот человеческий шок.
Андрей был очень незаурядной личностью. Он был очень резким, очень непростым человеком. Я думаю, что 90-е годы были как раз его временем. Именно тогда были востребованы определенность, яркость и внятность его человеческой и профессиональной позиции. Его узнавали по интонации, по резкому, внятному тексту, в котором всегда была мысль. Андрей принадлежит к 90-м годам, а не к нашему времени. Может быть, это самое первое, что можно сказать, вспоминая Черкизова-журналиста.
К нему нельзя было относиться «никак». Его можно было или любить, или не любить; или соглашаться, или спорить до хрипоты. Он многих раздражал своими мыслями, своими интонациями, своей определенностью. Это была примета и яркого человеческого таланта. Он был очень непростым человеком. И это тоже было в своем роде принадлежностью времени: тогда такие люди были востребованы, тогда была востребована яркая и внятная журналистика. Это было время, когда были люди, которых нельзя спутать друг с другом.
Евгений Киселев,
журналист:
Я давно знал, что Андрей тяжело и неизлечимо болен, я понимал, что срок его отмерен. И все равно я потрясен, жалко до слез. Давно не было такого, что слезы на глаза наворачиваются.
Андрей был удивительным человеком, в каком-то смысле не от мира сего. Очень жесткий, особенно когда дело касалось работы, убеждений, политики, и в то же время очень ранимый и незащищенный. Он умел по-старомодному дружить, как сейчас уже мало кто умеет. Совершенно не навязывая себя, но всегда оказываясь рядом в том момент, когда тебе плохо, когда тебе может вдруг понадобиться какая-то помощь. Я, конечно, говорю про себя.
Если брать лично меня, наши с ним отношения, то он прекрасно понимал, что в большинстве случаев особенно ничем мне помочь не может — я имею в виду ситуации, когда громили НТВ, закрывали ТВ-6, а потом ТВС. Старомодность его дружбы была в том, что он чувствовал себя обязанным предложить подставить плечо.
Если говорить о Черкизове-журналисте, то я считаю его одним из самых ярких людей, работавших в нашей профессии за последние 20 лет.
Ирина Хакамада,
лидер движения «Наш выбор»:
Андрей был мне очень близок, я его знала сто лет. Он был человеком совершенно открытым, не терпел никаких компромиссов. Он был откровенным, как ребенок. Андрей возмущался и соглашался всегда искренне, наотмашь. Я хорошо его знала, потому что он мне очень сочувствовал в моих личных проблемах: когда болел мой ребенок, Андрей помогал всем чем мог.
Душа у Андрея была абсолютно открытая и ранимая, как у поэта. Мне его очень жалко.
Валерия Новодворская,
публицист:
Андрей был очень хорошим человеком с твердыми убеждениями. Он был настоящим диссидентом, настоящим демократом — абсолютно неподкупным и не поддающимся ни страху, ни ломке. Он не был способен предать так, как когда-то предали Леонтьев и Павловский, которые тоже некогда были демократами.
Я еще помню те времена, когда он вел на НТВ программу «Час быка». Он меня приглашал однажды в свой эфир. Ведь было время, когда на телевидении был прямой эфир, — теперь даже вспомнить странно. С телевидения Андрея достаточно быстро выгнали. После этого места ему не было нигде, кроме как на «Эхе Москвы», где он и работал до самого конца.
Андрей был очень достойным человеком. Очень большое горе, что подлецы живут, а порядочные люди умирают или их убивают.
Сергей Бунтман,
журналист:
Черкизов мог оборать и послать, а мог по-книжному расшаркаться и поцеловать даме ручку. Он ходил в своих вечных шортах и всесезонных безрукавках, брил голову и носил бороду лопатой, катался на самокате по Арбату и, не будучи евреем, носил кипу. Раздражал, возбуждал, провоцировал. Редко думал о последствиях. Когда занимался государственными делами — побыл он сколько-то там министром авторских прав — подходил к должности со всей мальчишеской солидностью: поигрывал в «начальника», пока это ему не надоедало, и тогда, как лохматая свободолюбивая дворняга, срывал с себя ошейники и бантики домашнего животного.
Дикий. И нежный. Обидчивый. Но, главное, настолько честный и свободный, что никогда ничего не рассчитывал. Эх, Черкиз, Черкиз! Вечно влипал в какие-то истории, ломал себе конечности, разбивал машины, но на тех же машинах, сломя голову, мчался выручать друзей из беды!
Черкизов был — человек кухни. Не «Кухни» — своей передачи на «Эхе» — а той самой, московской, антисоветской, с табачным дымом и выпивкой, разговорами о смысле жизни, той кухни, на которой ссорятся принципиально и навсегда, на которой через двадцать минут мирятся и снова спорят до хриплой фистулы и тяжкого рассвета. Не знаю, как кому, но мне, помимо Андрюшиных реплик и других его передач, не будет хватать его шарканья по коридору, его «Здрасьте!», усаживания в кресло напротив и вечного: «Ну рассказывай…»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...