Попалась мне в руки новая книга Лианы Алавердовой «Иерихонская роза», да ещё с дарственной от автора. Я давно с глубоким уважением отношусь к этой поэтессе. Поэтессе ли только? И психологу, историку, философу… Уже доводилось, годы назад, представлять вам её творчество, а в большом интервью — также взгляды и жизненный путь. Но новая книга, особенно первая её, «Еврейская тетрадь», из которой приведу вам несколько стихов, подтолкнула меня наново обдумать наше бытиё. Парадоксальное бытиё.
Общее место, что еврейский народ — «одна душа». Но как её клеточки странно распределены между нами, личностями! Вовсе не обязательно, что любовь и боль за свой народ, готовность жить и умереть за него, ради неразменной с ним связи — сильнее у того, кто в истине народа укоренён. Бывает так, а бывает — что именно оторванная, сиротствующая клеточка, подобно затерявшемуся атому, всеми своими незаполненными валентностями тянется — к своему дому, корню и истоку. Да и все мы пока, без Храма, царства и Машиаха — сироты.
Выскажу парадоксальную мысль: глупая ненависть части неграмотных евреев к «религиозным» может скрывать за собой ощущение сиротства. Магнитом тащит к себе человека единая душа, единая судьба — но он, получивший совсем иное воспитание и чувствующий себя пока чужим этим людям в чёрных пиджаках, неспособный понять и выразить, что и куда его влечёт — сердится на «препятствие», напоминающее, что он ещё далёк от дома.
А Лиана — сама признающая, что «почти по-прежнему далека от религиозного образа жизни», — испытывает к хранителям Завета глубокую симпатию и благодарность. И пытается пережить, переощутить, как настоящий поэт и историк — смысл и дорогу своего народа.
Конечно, не будучи внутри Традиции, всегда рискуешь оступиться. Есть в книге и «свирепый Иешуа» (книжник, которого воля Творца заставила быть воином и правителем). И Моисей, не знающий цели, бредущий по пустыне почти наугад и признающийся: «Говорят, что мой нрав необуздан». Это человек, о котором спорят мудрецы, «все ли дороги любого муравья до времени Машиаха знал он», и про кого Творец свидетельствует: «Доверенный он во всём доме Моём», а редчайшие моменты гнева чьего, всего числом 3, Тора скрупулёзно подсчитывает! Или «грешный сластолюбивый царь Давид» («Тот, кто говорит: Давид согрешил, ошибается», — Талмуд). Ничего не поделаешь, у меня есть книга выдающегося переводчика, большого поэта, знатока иврита, подарившего десятилетия подвижнического труда цели: чтобы еврейская классика заговорила красивым русским языком. Однако поскольку он не совсем в Традиции — в переводах порой ошибки, очевидные мальчику из хедера.
Но важнее — другое. Любовь, стремление, говоря словами русского классика Ивана Бунина: «к народу своему, в свой Храм и свой шатёр». Это — золото. Это — в нашей основе.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Лиана Алавердова
НАРОДУ ИЗРАИЛЯ
Самодовольный Рим! Твоя жестокость
казалась недомыслием детей,
не ведающих, что творят. Законы
почтение и скуку навевали.
И если б не задумчивость портретов
фаюмских, так притягивающих блеском
незабываемо-огромных глаз,
не римская скульптура, не Вергилий
величественный, если б не Катулл
с его любовно-простодушным пылом,
то, право же, имперская гордыня
была б претенциозностью смешна.
Но по контрасту с леденящим воем
волчицы римской ты, о мой народ,
всегда мне представлялся неким чудом,
загадкою несломленного духа,
пробившимся средь каменистых плит
растением упрямым, жизнестойким,
напоминавшим миру о любви,
о человечности среди крестов и пыток.
Далёкий, смуглый, пламенный народ,
мятежников, еретиков родитель,
не знавший, не предвидевший путей,
которыми судьбы тебя протащит,
растреплет, расцветит твои ряды.
Гул кровожадный ипподрома или
разнузданное «эвое» вакханок,
великолепье мраморных божеств,
раскрашенных глазниц призыв суровый,
шаманский дух языческого культа —
ничто не увело тебя с пути
особого, своей особой доли,
ничто не отвлекло тебя от зова
могучего пророка твоего,
от следования руке незримой,
всё гнавшей, гнавшей облако вперёд
затем, чтобы привесть тебя сюда,
где нынче ты стоишь, опять не зная,
что приготовит новое тысячелетье.
ПОСВЯЩЕНИЕ ИЕРУСАЛИМУ
Молитвами, надеждами храним,
ты светишься, о мой Иерусалим!
От праотцев до Страшного Суда
сияешь ты, как чистая звезда.
Я почитаю блеск твоих седин.
Как Б-г — един, на свете ты — один.
Тебе хасиды посвящали песнь,
и славен Б-г, что ты на свете есть!
Тобой да будет верящий спасён.
Ты наш приют, ты наш молельный дом.
Предсмертный шёпот побелевших уст,
изгнания позор и Холокост…
А ты был жив упрямо, вопреки.
И о тебе вздыхали старики,
и спорили кудрявые юнцы,
болтали дети за куском мацы.
Ты растворялся в дымке, словно миф,
но не исчез старанием иешив,
непостижимой верой чудаков,
что помнили тебя среди плевков
и шли на погребальные костры
по неизменным нравам той поры.
Ты возлегаешь пышно, словно царь,
Ерушалаим, слёз моих алтарь!
Вздохну, пасхальный кубок пригубя:
мой дед слепой не увидал тебя.
Но, грешная (себе же на беду),
я мысленно всю жизнь к тебе иду.
К БИБЛИИ
Открываю Книгу книг,
книгу жизни и бессмертья;
в ней сплетаются столетья,
из неё наш мир возник.
Набухает чернозём,
бродит, словно сусло, племя;
в ней клокочет, стонет время,
в ней Гоморра и Содом.
Стопудовых тех страниц
я, рассеянный читатель,
мне доверился Создатель
средь гримасничавших лиц.
Но смогу ли приподнять
груз сей? О, как стонут плечи!
Кто меня пытливо лечит,
тот умеет врачевать…
У рек Вавилона, там сидели мы
и плакали, вспоминая Сион.
Псалом 137
Тот плач на реках вавилонских,
в себя вобравший всё знание о будущем и прошлом
(погром Александрийский, гибель Храмов…),
тот плач, прошивший скорбной, горькой нотой
столетия, стенанья о земле, что враг —
пройдут века —
засыплет солью, оставив лишь мечтой
для поколений;
протяжный, заунывно-долгий плач,
в котором я б не поняла ни слова,
молитвой или песней моросящий,
а то и погребающий волною,
гонимый ветром, словно семена
смоковницы, впоследствии принявшей
несправедливого проклятья тяжесть,
(так бесприютно, Б-же, так навечно) —
тот плач живёт во мне.
МОЛИТВА В ЙОМ КИПУР
К книгу жизни солнечного дня
занеси, молю, Г-сподь меня.
В книгу бытия, тебя молю,
занеси, Г-сподь, мою семью.
Чтоб любовь вошла неслышно в дом,
осенив святым своим крылом.
В книгу жизни нас, отца и мать,
Ты поторопись, Г-сподь, вписать.
Пусть спокойно спит мой милый брат.
Пусть его архангелы хранят.
А меня прости, за что просить
совестно прощенья, может быть…
МОНОЛОГ ГОЛЕМА
Я Голем.
Я голос, запёкшийся в глине.
Я горло, бессмысленно-лишнее, имя
и возглас
от боли, от горя прогорклый.
Я неизречённость, увы, обречённость
Глагола.
Я голым пришёл.
Ухожу тоже гол.
То воля раввина
и звёзд произвол,
бессилье орудья
и гордость подошвы.
Такой же, как вы:
ни плохой, ни хороший.
Из слёз, из молитв,
из предсмертного хрипа
был создан,
чтоб вас уберечь.
Но кто защитит от грозящего лиха?
Мне — смерть.
СМЕРТЬ И РАВВИН ЛЕВ
– Я приду к тебе с косою.
– Отгоню тебя молитвой.
– Хоть мечом или клюкою —
проиграешь в этой битве.
Заболеет полквартала.
– Защитит рука Г-сподня!
Чтоб ты, старая, пропала!
Не сегодня, не сегодня…
– Подкрадусь к тебе во сне я.
– Есть волшебное устройство.
Зазвенит в одно мгновенье:
у него такое свойство.
– Обернусь я знатным гостем.
– Не приму пришельца злого.
– Поперхнёшься рыбной костью.
– Не поем я. Что ж такого?
– А чумное покрывало?
– Чеснока поем головку.
– Ах, тебе и горя мало!
Ну, держись, зловредный Лёвка!
В дар седому старцу внучка —
девять роз роскошных, белых.
Взял раввин одну умильно —
Смерть на лепестке сидела.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
