Флодун
Когда у нас в Краснополье ругались между собой евреи, они в пылу гнева всегда говорили:
– Вос ду зогст?! А флодун ин дайн муйл унд швайг! (Что ты говоришь? Флодун тебе в рот и молчи!)
Мой школьный друг, белорус, который кое-что понимал на идиш, услышав раз, как его соседка Гинда так кричала на свою дочку, подумал, что флодун — это какое-то ругательство. И стал выпытывать у меня, что оно значит на русском. И я тогда угостил его бабушкиным флодуном. Попробовав его, он мечтательно произнес:
– Мне бы такой флодун каждый день!
Еврейский пирог — флодун бабушка делала только с творогом. Хотя, как говорила она, его можно делать и с луком, и с ягодами. Такого пирога, как у бабушки, я никогда больше не ел ни у кого. Это было что-то необыкновенно вкусное, таявшее во рту. Я бы не променял его ни на какое пирожное.
Начинала делать бабушка флодун с того, что подогревала в печке миску, в которой собиралась разводить тесто. Когда миска нагревалась, она вытаскивала ее и наливала полтора стакана молока. В молоко она сыпала две большие столовые ложки с верхом сахара и одну чайную ложку соли. Помешивая это все деревянной ложкой, она добавляла щепотку дрожжей и потом, просеяв сквозь сито, потихоньку высыпала в миску два с половиной стакана муки. И дальше вымешивала тесто. Давала постоять ему где-то минут пятнадцать, пока оно чуть-чуть приподнималось, как говорила бабушка, начинало «дышать». И тогда вмешивала в него три столовые ложки сливочного масла, перед этим нагретого для мягкости. После этого бабушка накрывала миску полотенцем и оставляла тесто «дышать» еще час.
Творог для начинки бабушка приготавливала за пару дней до того, как собиралась печь флодун. Делала творог, конечно, из своего молока, в котором жира было с палец, а иногда и больше. Вначале она переливала молоко из горлача в кастрюлю и оставляла на припечке на сутки. К вечеру следующего дня в кастрюле образовывалась простокваша, и бабушка, не трогая и ничего не мешая, ставила ее в печку поближе к огню. И здесь, как она говорила, смотреть надо было в оба глаза, чтобы простокваша не закипела. Когда на поверхности кастрюли появлялись по краям мелкие пузырьки и кастрюля нагревалась до такого состояния, что до нее нельзя было дотронуться, бабушка доставала ее из печки и возвращала на припечек доходить. И доходила она ровно до того времени, когда тесто отправлялось «дышать».
Пока тесто отдыхало, бабушка опрокидывала дошедшую простоквашу в марлю и вешала ее над пустой кастрюлей на час, давая стечь сыворотке. И всегда последняя капля сыворотки стекала одновременно с подошедшим тестом. Тогда бабушка перекладывала творог в миску, добавляла в него стакан сметаны и все перемешивала, давая мне иногда лизнуть творожок.
И после всех этих дел бабушка приступала к раскатке теста. На наш большой кухонный стол она клала лист фанеры, который использовался для этого. Бабушка долго мыла фанеру и только потом разрешала мне посыпать ее мукой. После того как я превращался в настоящего поваренка, с ног до головы выпачканного мукой, бабушка отправляла меня умываться, а сама скалкой начинала раскатывать тесто. Превратив его в лист толщиной в полпальца, она острым ножом резала тесто на одинаковые квадратики величиной в половину листа школьной тетрадки. В середину такого квадратика она клала творожную массу, и вторым квадратиком закрывала ее, защипывая по краям. В верхнем квадратике бабушка пальцем делала в центре дырочку, сквозь которую с любопытством выглядывал творог. Потом смазывала верх желтком яйца и отправляла флодунчики, как я их ласково называл, на предварительно смазанный сливочным маслом противень, ставя его в печь.
Через полчаса пухленькие желтенькие красавчики заполняли большую красную миску. Бабушка строго-настрого запрещала мне брать горячие флодуны. И я садился рядом с миской и ждал той минуты, когда они остынут. Я каждую минуту трогал их, проверяя, остыли ли они. Бабушка, заметив это, прогоняла меня из кухни. Но я не уходил. Я ждал той волшебной минуты, когда бабушка скажет:
– Эс ис шон фартык! Ду кэнст эсун! (Готово! Можешь есть!)
И в тот же миг мои зубы впивались в сладкий и сказочно вкусный флодун.
Лэках
Лэках — сладкий медовый пирог, который мы пекли всегда к Рош Хашана, к еврейскому Новому году, чтобы сладким был год.
Пекла его всегда мама. Как она говорила, научила ее печь пирог ее бабушка Цырул. Для выпечки лэкаха мама брала липовый мед, который нам приносил из соседней деревни папин друг, учитель биологии. Приезжая в Краснополье на учительскую конференцию в августе, он заходил к нам и вручал маме баночку меда. Говорил он всегда по-белорусски, очень красиво, намного лучше, чем наша учительница белорусского языка. Мне всегда нравилось его слушать. И может быть, благодаря ему я начал писать первые свои рассказы на белорусском языке. Кстати, он очень похож был внешне на еврея. И однажды, во время поездки на курсы в Минск вместе с папой, а это было время разгула «дела врачей», их обоих приняли за евреев, точнее его, так как папа и так был евреем, и к ним прицепился в поезде подсевший на какой-то станции пьяный мужчина. Как мама рассказывала, с большим портфелем в руке. И надо сказать, особенно он цеплялся к папиному другу, называя его «жидком в шляпе»:
– Ишь, белорусом прикидывается. По-деревенски разговаривает! А морда жидовская!
В общем, разыгрывалась шолом-алейхемовская история. Вместе с папой ехала и мама, которая не была похожа на еврейку, кстати, как и сама бабушка и все ее братья и сестры. И мама, разыграв из себя русскую, подняла в вагоне такой крик, что пьянице пришлось ретироваться из их вагона и всю дорогу провести в тамбуре.
– Мая выратавальнiца, — с этого случая он так всегда называл маму и вручал ежегодно ей баночку меда. — Мед кожнаму да спадобы. Асаблiва Iсааку Маркавiчу. Я яго ведаю: ен ласы на кiлбасы, — шутил дядя Янка и, заговорщицки подмигивая папе, продолжал: — А я ведаю, што ен табе патрэбен да пiрага. У гэтым годзе не шмат яго было: лiпа дрэнна квiтнела. Маразы прыхапiлi. Але табе назбiрау!
Начиная готовить лэках, мама брала большую миску, просеивала в нее через сито три стакана муки. Потом заливала туда большой граненый стакан меда, четыре яйца, которые предварительно взбивала в блюдце вилкой, пока они не вспенивались, засыпала чайную ложку соды, добавляла стакан сметаны и две столовые ложки подсолнечного масла.
Потом наливала стакан крепкого чая. Продавали у нас в то время только грузинский чай. И его мама засыпала в стакан ложки две. Чай стоял в стакане где-то полчаса. Потом мама его процеживала сквозь марлю. И жидкость выливала в тесто. И все перемешивала руками, образуя коричнево-красноватое тесто.
Пекла мама лэках на большом прямоугольном противне. Прежде чем переложить туда тесто, она смазывала его тряпочкой в масле. И лэках вплывал в печь подальше от огня. Через полчаса мама доставала пирог из печи и проверяла его готовность спичкой.
Надо честно сказать, что этот лэках почти весь по кусочкам расходился по всему Краснополью, и нам от него оставались крошки. Мама разрезала его на квадратики, каждый квадратик заворачивала в дедушкину папиросную бумагу, и я разносил эти кусочки по всем знакомым, вручая их с пожеланием сладкого года. Они мне в ответ давали кусочки своего лэкаха. И к вечеру на нашем праздничном новогоднем столе у нас образовывался лэках из кусочков, принесенных со всего местечка.
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
