Окончание. Начало в № 741
Именно здесь было начало пути Великого Хранителя светлого детства в сумеречных душах взрослых людей от простого печатника в типографии, речного матроса до писателя-классика, да ещё и крупного издателя! Но меня не интересует карьера Сэмюэла Клеменса, меня волнует то, что именно здесь, в этой полутёмной комнате, в голове разбитного журналиста рождались образы моих любимцев: Тома Сойера, его дружка Гекльберри Финна, похожих, как две капли воды, но с различными, как день и ночь, судьбами принца и нищего…
Ещё до этого, гуляя по улицам Virginia City, я встречал строго одетую со скромной улыбкой на девичьих губках Ребекку Теккер, аккуратно подстриженного мальчика Сиднея, даже полупьяного индейца Джо… Но вот Том и Гек Финн навстречу не попались: уж больно толстенькими и ухоженными выглядели гулявшие с родителями американские мальчишки, чтобы походить на эту любимую пару!..
Tom!
Now answer.
Tom!
Now answer.
Назовите мне вестерн с таким интригующим началом, научную фантастику, завлекающую вас немедленно, детектив, где интрига завязывается с первого же слова, кровавую мелодраму, заставляющую так напрячься в момент начала действия. Не назовёте, потому что нет и не может быть ничего подобного, как не может случиться второго Марка Твена.
Даже если я слегка «загибаю», то это мне простится за мою искреннюю любовь к мистеру Сэмюэлу Клеменсу, поскольку все влюблённые во все века были склонны к преувеличениям, когда дело касалось их возлюбленных…
… Передо мною старинный облезлый секретер и рядом с ним креслице, которое может (так мне кажется) развалиться от одного лишь пристального взгляда на него. На секретере лежит рукопись и небрежно брошенная ручка: видно, автор отлучился на минутку и вот-вот войдет. Впрочем, о чём это я? Он ведь никуда и не уходил, только удобней устроился в кресле на портрете слева от секретера и с любопытством и тонкой иронией смотрит на снующих мимо обывателей, наивно пытающихся разобраться, откуда взялось то, что потом всю жизнь их очаровывает.
Довольно мрачное черное металлосооружение – печатный станок того времени, на котором печатались «Virginia News» с золотыми строками от будущего классика, бывшего в ту пору вполне забубённым репортёришкой. Рядом со станком свежий, только-только сверстанный номер газеты с новостями от 15 октября 1872 года.
Немногочисленная публика благоговейно расхаживает по залу, осматривает музейные предметы. Скромные веревочки отделяют посетителей от экспонатов, которые трогать не следует, и все подчиняются этому правилу.
В дальнем углу бейсмента – застеклённые книжные шкафы с полками, забитыми газетами и томами. Какой-то небрежно одетый тип бесцеремонно хватает, смотрит, перекладывает с места на место содержимое шкафов. Чувство острой ревности и неприязни вспыхивает во мне: какого… (и так далее) он себе это позволяет?! Начинаю вразумлять нахала, но плохой английский мешает. Он же (плохой английский) долго не дает мне возможности понять, наконец, что столь небрежно одетый малый – единственный смотритель музея, доктор истории.
Продолжаю осмотр. Ещё один секретер, на этот раз из темного дерева: за этим сидели редакторы газет, в которые (порой и безуспешно) посылал свои репортажи с бортов речных корабликов Клеменс, когда плавал рулевым по Миссисипи…
Стоп! В левом дальнем углу, огражденном такой же верёвкой, расположился старомодный, бежевого цвета, потемневший от времени… унитаз с открытой крышкой и надписью на нём: «He set here». Он на нём сидел!!
Вот оно, то самое единственное место, где творец (с малой буквы), будь он печатником типографии или знаменитым писателем, до конца открыт перед собой и заряжен на гениальное произведение:
«И строки лучшие в мучительном экстазе
рождались здесь, на этом скромном унитазе.»
Казалось, прикоснись к нему – и к тебе тоже придёт озарение, предтеча выдающегося творения…
… Мои спутники явно заскучали в довольно мрачном бейсменте. Идея себя исчерпала – впереди нас ждали другие экзотические аттракционы и места Virginia City. Окинув последний раз взглядом панораму зала с портретом писателя в центре, я нехотя поплёлся вслед за другими вверх по лесенке.
Все посетители музея сгрудились вокруг Линды, работника музея, выполняющего одновременно функции кассира, билетёра, экскурсовода, уборщицы и продавца музейной книжной лавки. Она увлекательно о чём-то рассказывала, но языковая проблема не давала мне возможности оценить выдаваемую информацию.
Воспользовавшись потерей бдительности друзей, я снова по знакомой лесенке спустился в бейсмент. К моей радости там не оказалось ни души, даже доктор истории куда-то исчез (ланч-тайм – дело святое!)
Чудесное совпадение обстоятельств подвигло меня на вольность, на которую никогда прежде бы не решился. Птицей взмыв над заградительной верёвкой, через считанные секунды я уже сидел на волшебном унитазе…
Воодушевлённый своей же смелостью, я решил развить этот успех, и через полминуты, так же легко на крыльях вдохновения преодолев вторую верёвку, очутился уже за стареньким секретером писателя на его дышащем на ладан сиденье.
… Перед портретом короля репортёров и тонкого юмора, за его рабочим столом, в его кресле, держа в руке его же перо, сидел принц-самозванец. В момент мне представилось, что я ползу в кустах с Томом и Гекки той страшной лунной ночью, попадаю в королевский дворец в одежде принца, покатываюсь со смеху, выслушивая анекдоты и байки посреди широкой Миссисипи; обнаруживаю себя во дворе короля Артура и, наконец, пытаюсь разменять на мелкие расходы банкнот в миллион фунтов стерлингов!
Дрожащим от волнения голосом обращаюсь к мистеру Сэмюэлу Клеменсу:
– Сёма, пока мы тут одни, скажи, пожалуйста, правильно ли я делаю, что пытаюсь что-то писать? Стыдно задавать столь нескромный вопрос, но, согласись, когда ещё мне выпадет такой appointment?
И Сэмюэл, нисколько не обидевшись за фамильярность, задумчиво пожевав седеющий ус, мудро ответил:
– Пиши… Бумага всё выдержит.
… Прошло не больше минуты, но мне показалось , что я пробыл здесь вечность. На лестнице раздались чьи-то шаги, и я мигом преодолел полуметровую высоту, на которой висели «заградительные» верёвки.
Вошедший в комнату смотритель увидел привычную картину: улыбающегося на портрете усатого и чубатого короля, оставшегося навсегда в душе юным принцем, и сидящего поодаль на гостевом стуле нищего, каковых страж музея встречает по нескольку сот на день.
Вспоминаю известную остроту Марка Твена: «Слухи о моей смерти оказались сильно преувеличенными» – и убеждаюсь в её справедливости и нынче. Целый час я жил рядом с классиком, дышал тем же воздухом, улыбался схожим мыслям и ни секунды не сомневался в его несомненном присутствии.
Для встречи с давним другом я преодолел сотни миль, пересёк три границы и нисколько об этом не пожалел!
Р. S. В книжной лавочке приобрёл свою любимую книгу «Приключения Тома Сойера». Теперь она всегда со мной, и классика буду читать в подлиннике. Стоил тоненький, скромно оформленный томик 23(!!) доллара, и это я воспринял как очередную шутку Марка Твена.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
