В эти дни знаменитая еврейская певица Нехама Лифшицайте празднует день рождения, и мы предлагаем вашему вниманию интервью, которое взяла у любимицы публики Галина Маламант.
«Мобилизованная певица…»
– Ваше имя в бывшем Советском Союзе было вдвойне известно: как певицы и как непримиримой сионистки…
– Я давала концерты, потому что я еврейка, и пела на еврейском языке, потому что умела. Я родилась в Литве, нас еще с детского сада обучали ивриту и по всем программам, какие были в Эрец Исраэль, в Палестине. Это прекратилось в 1940 году. Потом — война… Уничтожили всю еврейскую культуру, вырвали нам душу — фактически война для евреев не завершилась, она длится и по сей день. Так что 9 мая — большой праздник, но для нас он с продолжением… Поэтому при первой возможности я давала концерты. Позже меня стали называть «мобилизованной певицей» — я давала концерты в память о погибших в Катастрофе. Моя семья входит в те 4% евреев Литвы, которые выжили… Первые такие концерты были стандартными: сначала классика, потом народные песни, а потом уже и еврейские.
– Никто не возражал против песен на идиш?
– Были против, были. Но как-то в Литве это было проще. А после конкурса артистов эстрады в 1958 году в Москве стало еще проще. Я принимала участие в этом конкурсе с единственной целью: получить какую-нибудь бумажку, что я пела на идиш, и с ней иметь возможность проталкивать свою программу. Авторитетное жюри — Смирнов-Сокольский, Утесов, Ирма Яунзем — присудило мне первое место, а вместе с местом получила заветную бумажку: «Лифшицайте, Вильнюс, народные еврейские песни». Тогда в Москве и слова нельзя было услышать на еврейском, хотя из лагерей, из ссылок стали возвращаться писатели…
– Петь на идиш в таких условиях — нужна была смелость?
– Я не знаю, потому что для меня это было естественно. Я пела на украинском, на белорусском, на литовском, на татарском, на узбекском… Почему бы и не на идиш? Оказалось, нет. Нет — на все, что связано с еврейством. Мои концерты филармонии не включали в план. Одно время маршрут был Рига — Вильнюс, единожды — по великому блату! — Ленинград… Потом уже были и другие города — я настырно продолжала добиваться выступлений.
– Откуда такое упорство?
– Это — еврейская настырность. Меня воспитывали быть честным человеком, тем, кто я есть: еврейкой. Отец был сначала учителем в еврейской школе, потом врачом, играл на скрипке. Мама, сирота с 14 лет, испытала погромы поляков в 1919–1920 годах. Может, изначально сопротивление и настырность заложены в нас, в евреях? Я верила в коммунизм, я верила в товарища Сталина, а мне — плевок… Я не изменила партии — они мне изменили, я им не врала — они мне наврали!
– На чем зиждилась ваша вера?
– Я с юных лет была активной девочкой. В эвакуации окончила узбекскую школу, изучила узбекский язык. После школы работала в райкоме комсомола… Разъезжала верхом на лошади — членские взносы собирала… Что мы застали по возвращении в Литву — не расскажешь… Неважно, что я не была в гетто, это гетто сидит во мне!.. После войны в Вильнюсе и Каунасе были еврейские детские дома. Евреи, оставшиеся в живых, объединялись — вокруг этих домов, ближе к учителям, ученикам. Там же выступал приехавший на гастроли ГОСЕТ — меня пригласили заниматься в его студии. Судьба меня оберегла — через год с театром случились известные печальные события… Я поступила в Вильнюсскую консерваторию, стала петь.
– Знаю: когда вы пели в Москве, зал имени Чайковского всегда был полон…
– Везде, на любых еврейских концертах бывало переполнено.
– Известно и то, что составитель иврито-русского словаря доктор Шапиро после концертов всегда одаривал вас цветами… Чьи еще букеты памятны?
– О-ой! Это было очарование! Шапиро — особенная, известная личность — жаль, что быстро ушел… Мне посчастливилось узнать весь цвет еврейской интеллигенции: Гофштейн, Шифра Холоденко, Хава Эйдельман, Самуил Галкин, Овсей Дриз, Гордонов, доктор Бланк… Сами люди были букетами!
– Кому вы отдали предпочтение, за кого замуж вышли?
– Евреи Литвы объединялись вокруг детских домов, как я уже сказала — нас было так мало! И вдруг на горизонте появился парень из нашей прежней жизни. Мы потянулись друг к другу…
– То есть вы не пением его очаровали?
– Его — нет. А когда я была уже «с голосом», бывала осторожной, а часто и неосторожной, потому что не знала, кем очарованы: той, что поет на сцене? Той, что сидит, усталая, за кулисами? Или той, которой достается со всех сторон — за те же песни?!
– Какую «неосторожность» вы подразумеваете?
– Интерес ко мне проявляли разные люди, и в этом был элемент опасности. Я постоянно боролась с цензурой. Сколько раз и сколько песен убирали из репертуара! К сожалению, на концертах бывали доносчики — есть такие среди евреев… А моя личная жизнь не удалась. Мы с мужем прожили 11 лет. Но у нас есть самое удачное совместное произведение — это наша дочь. А сейчас у меня еще и два внука. О личной жизни могу сказать так: падала не с того коня. Честно говоря, люди, которые меня действительно любили, не смели до меня даже дотронуться, я была для них чем-то святым. А те, которые смели дотрагиваться, а я проявляла слабость, — это были не те люди… Но мне не о чем жалеть, у меня была очень интересная жизнь. Тяжелая… Вообще у артистов нелегкая жизнь…
«Национальная гордость…»
– Вы посвящали свои песни кому-то персонально?
– Нет, посвящала нашему народу. Я бы назвала это отношение не сионизмом, а национальной гордостью, национальной памятью… В 1959 году в Киеве — наконец-то Киев соизволил дать мне сцену! — должно было пройти 8 концертов. На первом же я исполнила «Колыбельную Бабьему Яру». Это было через 18 лет после ужасов Бабьего Яра, неподалеку от него… Тогда о его трагедии не было широко известно. И я спела о матери, которая стоит над Яром и ищет кости своих детей (это песня киевлян Шики (Овсея) Дриза и Ривки Боярской). И зал замолк… И вдруг одна женщина воскликнула: «Что же вы сидите, вставайте!» — и все встали — без аплодисментов… Как-то в Иерусалиме я повстречала женщину — она родственница той, что зал подняла. Бывают же такие встречи! Когда зал стоял в тихом молчании, мы дали занавес. У меня и сейчас дрожь по коже — долго не могла тогда начать второе отделение. А как эта песня действовала на публику! Я с трудом пробиралась через людскую толпу, и все хотели меня хотя бы за пальто потрогать… Был ноябрь, холод, я простыла, но была готова и больная петь. Однако в театре оперетты, где должна была выступать, вдруг начала «протекать крыша». Я спорила с комиссией, которая обвинила меня в национализме. Тогда победили они: был издан приказ за подписью Михайлова, министра культуры СССР, и меня на год отстранили от концертов. В Киеве я еще пела Лакме, Брусиловского «Две ласточки»… Но после приказа я пришла к выводу: люди хотят еврейскую песню, жаль тратить концертное время на Лакме! И тогда я стала подбирать новый репертуар — без классики. Появились стихи Маркиша, Гофштейна, Квитко, Галкина — и тогда я стала «мобилизованная» — никто меня не мобилизовал, сама партизанила! Где только не пела! Дважды удалось побывать в Париже. Там я повстречалась с израильтянами. Там же закрепилась связь с израильским посольством. После встреч хотелось как угодно помочь Израилю, я была готова на все!
министр Израиля Голда Меир после
концерта в Линкольн-центре в Нью-
Йорке, 1970-е годы
– И вы репатриировались в Израиль?
– Да, это произошло в 1969 году. Я уехала из Вильнюса, а там оставались дочь, родители, друзья. Тогда было неизвестно, приедут — не приедут… Но я их дождалась!
– Как почувствовали здесь свою востребованность?
– Вначале был колоссальный ажиотаж. Я много ездила, выступала — благодаря менеджеру. Все мои подтексты хороши были только для начала. Я должна была полным текстом объяснять все — через песню это не проходило! Было невероятно сложно перестроиться. А тут еще обанкротился мой менеджер, человек с невероятным вкусом — Гиора Годик. Я не видела себя больше на сцене.
– Вы с детства знали иврит, почему не сделали программу на этом языке?
– Я стала делать, но мне было трудно. Здесь другой стиль песен, другой стиль пения. Я попала в другой мир музыкальной литературы. Перейти только на классику — с этого не проживешь. Я — человек, которому нужна зарплата. Решила пойти учиться. Когда поступила в Бар-Илан, мне было 43 года. За два года окончила библиотечный курс с уклоном в архив и попала в музыкальную библиотеку Тель-Авива. Оттуда вышла на пенсию. Потом был ряд обстоятельств, связанных с родителями — я не пела, меня вообще никто не видел — я исчезла!.. Году в 92–93-м новая Петербургская музыкальная группа, которая устраивает клезмерские семинары, неожиданно пригласила меня поработать на одном из семинаров. Там были хорошие певцы со всех стран СНГ. Но что за 6 дней сделаешь? По возвращении рассказала в родной библиотеке о курсах в Санкт-Петербурге, и мне посоветовали открыть подобные при музыкальном центре. И вот библиотекой при помощи фонда Лернера (содействие развитию идиш) организованы периодические 6-месячные курсы интерпретации еврейской песни, расширения репертуара исполнителей.
– В свое время ваши песни на идиш не нужны были в Израиле, но вы взялись за них. Что изменилось?
– В свое время, я помню это со школы, была борьба с идиш, нас заставляли говорить на иврите, и это было очень непросто для многих. На переменках все равно звучал идиш… В Израиле в этом плане было еще хуже — идиш не давали ходу. Сегодня идиш не может быть конкурентом ивриту. К сожалению, даже интеллигенция не знает имен Гофштейна, Бергельсона — не по своей вине, это исторически так сложилось. Идиш начинает возвращаться. Его изучают в университетах, снова есть еврейские театры… Теперь каждый солист считает за честь спеть «Тум-балалайку»… А песен — тысячи. Их собирали в начале века такие замечательные люди, как Анский, Энгель, Саминский…
– Может ли сегодня родиться песня на идиш, способная приобрести такую же популярность, как у ее предшественниц?
– Я думаю, что да. Люди хотят петь. Новые песни? Есть в Израиле композиторы, способные сделать это. Я надеюсь, что и в Петербурге могут появиться новые еврейские песни, потому что там над этим работают.
– Как считаете — вы проникли в израильскую культуру?
– Для меня что иврит, что идиш — еврейский язык.
Чайковского. Москва, 1963 год. Фото
из газеты Morgn frayhayt (Нью-Йорк)
– Из ваших слов можно составить такую формулу культуры Израиля: иврит + идиш = еврейская культура…
– В свое время был музыковед Идельсон. Он искал корни песнопения Храмов, но они нигде не были зафиксированы. И тогда он стал записывать, как поют йеменские, марокканские, тунисские, европейские евреи. Издал 11 томов — со сравнениями. Человеческой жизни не хватает, чтобы довести до конца такой колоссальный труд. Он собирался найти все то общее, что есть во всех песнях, особенно в канторской, синагогальной песне, чтобы добраться до корней. Не успел. Я думаю, что у нас есть еврейско-израильская культура, несомненно. Но просто мы так разбросаны, что каждый живет в своем мирке, и ему кажется, что ничего нет. Так, новые репатрианты противятся признать культуру Израиля… Б-г мой! А филармонические и камерные оркестры, масса театров, в каждой деревне — оркестр! Что может маленькая страна еще дать?!
«Лучше годом раньше…»
– Уйдя со сцены, вы даже в кругу друзей не пели?
– Нет. Вообще не пела. Я читала — из того, что исполняла: пела, как читала. Это не речитатив, а интерпретация текста, что очень важно для меня. Я очень много работала над текстами, к каждой песне писала подтексты, писала свои версии текстов — потом лишь выносила песню на аудиторию, и она способна была заполнить все паузы! Так что мне легко было читать, и я читала еврейскую поэзию. Особенно прочувственно это делала ежегодно 12 августа, когда отмечается день гибели антифашистского комитета.
– К сожалению, приходит время, когда певец говорит себе: «Стоп»…
– Если он умный! Моя учительница перед моим первым большим концертом напутствовала так: «Это — начало. Но сойди лучше годом раньше, чем часом позже».
– О вас говорят, как о тонком ценителе юмора…
– Еврейские анекдоты — все хорошие, с хорошим еврейским юмором. У нас всегда смеются над всем. Вот анекдот, характерный для каждой новой алии. Идет еврей — одно плечо выше, другое ниже. Испуганный друг спрашивает: «Что с тобой?» «По этому плечу, — отвечает еврей, — меня все подбадривают и похлопывают: «Савланут! Савланут!» («Терпение! Терпение!»).
– Что вас сегодня особенно волнует?
– Чтобы у нас дома, в нашей стране, было все хорошо. Чтобы у нас было свое место — Еврейша. (Смеется.) Моя дочь, будучи маленькой, спрашивала: почему есть Польша и нет Еврейши?.. Неважно, пел ты или не пел. Важно, чтобы всем было хорошо. Когда я приехала сюда, обстановка тоже была удручающей. Потом все отрегулировалось. Видимо, так это происходит: всякий раз мы должны что-то преодолевать. Не зря в Пасхальной Агаде говорится, что каждое поколение осуществляет свой Исход из Египта. Каждый раз нас кто-то хочет прикончить! И каждый раз мы возрождаемся, как птица феникс…
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
