ГЕДАЛИ

ЖЗЛ – жизнь замечательных людей! Кто не увлекался чтением этой серии в 60–70-е и более поздние годы! Биографии и жизненные перипетии выдающихся учёных, писателей, политиков, деятелей искусства при скудности информации того времени вызывали живейший интерес у читающей публики. Добытый по большому блату или купленный по случаю в дальней командировке томик тут же отправлялся по кругу друзей.

Увлекался чтением этого сериала и я, но что-то в его названии меня смущало. Со временем я разобрался в своих сомнениях: ЖЗЛ был описанием жизни знаменитых, выдающихся личностей, но разве ими ограничен круг замечательных людей? Разве мало замечательных среди людей простых, не отмеченных печатью гениальности или большого таланта?..

Разве по-своему не велик тот самый маленький человек, о котором с такой пронзительной нежностью и любовью писал Шолом-Алейхем, показывал Чарли Чаплин, рассказывал со сцены Михоэлс?

Когда приходишь на погост (а рано или поздно у каждого появляется причина для посещения этого Б-жьего места), и среди богатых памятников и ухоженных могил видишь заросший сорняками, заброшенный последний приют человека, становится страшно: забвение – вот она, окончательная смерть!

То же происходит и с нашим прошлым – забывая начисто, отторгая его, мы убиваем частицы собственной жизни; обедняем настоящее, сеем неверие в будущее, ибо всё перечисленное рано или поздно станет прошлым.

Но и ныть, скулить о прошлом – дело глупое и бессмысленное, отвлекающее чувства и энергию впустую. Где же выход?

А выход, на мой взгляд, писать о прошлом (пусть даже и тяжелом) легко и светло, помнить и вспоминать как можно больше народу. Вот она, толпа моих персонажей: как это я не заметил в далёком прошлом, какие они добрые, весёлые и жизнелюбивые? Почему я, неумный человек, не вёл дневники, не записывал всё об этих людях и о том времени, чтобы потом-потом, благодаря торопливым строкам, памятью продлить жизнь ещё многим и многим…

ТАК ЗАЧЕМ, ВСЕ-ТАКИ, Я ПИШУ?

Не всегда находя понимание этому занятию у близких, выслушивая иронические пассажи друзей (к счастью, только отдельных), с трудом пробиваясь на газетные или журнальные страницы, убивая время, которое в этом случае, увы, не трансформируется в деньги?

И здесь я должен признаться в своём корыстолюбии. Да, прошлое помогает мне жить сегодня. Это не столь важно, много или мало народу читает написанное, но, когда я получаю письмо от моих давних коллег с Украины, прочитавших мою книжонку; или крохотную рецензию-отклик в газете, или совсем немногочисленные звонки от земляка из Германии, просто читателей из Нью-Йорка и других штатов, или добрые слова на “ПРОЗЕ РУ”…

Когда землячка, пожилая женщина из Флориды, жившая в нашем местечке до войны, прочитав «Семь дней жизни», рассказывает мне о проделках моего героя в пору ещё до моего рождения…

Я испытываю короткие минуты счастья. Те самые минуты, которые в повседневности часами не длятся. И моих персонажей на страницах стараюсь представить живущими полнокровной жизнью, безотносительно тому, продолжается или уже закончился их земной путь…

Вот почему «Зачем я пишу» в заглавии стоит без вопросительного знака.

* * *

Гедали – имя моего деда, данное мне при рождении, с которым я прожил месяц после “брис’а”, ибо потом я уже был Галиком, Аликом, пока не стал, наконец, Алексеем.

Б-г с ним, с именем. Хуже другое: на мне завершается такая редкая и сочная фруктовая фамилия. Я – последний в роду мужчина с этой фамилией. У меня две дочери, рассчитывать на то, что внуки продолжат род «фруктов», не приходится.

Вот она, первая моя вина перед родом, длившимся несколько столетий (мой прапрадед Сухер прожил 114 лет, а бабушка Клара – 102 года, родив при этом 12 детей).

Я испытываю чувство вины перед каждым из моих родных и близких за случаи, которые почему-то запомнились и лежат на моей совести.

… Мой старший брат умер в 27 лет. Умер нелепо и трагически, заразившись смертельной болезнью. Мне все время мерещится, что я предвидел эту трагедию. Почему я не рассказал об этом родителям? Неужели это горе можно было предотвратить, а я этого не сделал?…

… Отца я сгоряча обидел, сказав что-то резкое и досадное, защищая человека, который не стоил его мизинца; сказал это папе – такому самолюбивому и легко ранимому. А через неделю его не стало…

… Дядя Еся (дед Еська, как его называли родичи помладше) очень любил своего племянника, который часами мог слушать разухабистую речь старого одессита, пикейного жилета (действительно помню его белый чесучовый костюм). Не будучи уже жителем Одессы, я в каждый свой приезд мчался к деду Еське перекинуться с ним словцом и перекусить что-нибудь вкусненькое у его новой жены. Почему в августе 1972 года я не забежал к моему дядьке? А он в этом же августе и умер. Ему было 84 года, и пару месяцев назад он в очередной раз женился. Может, мои визиты были приметой жизни старого босяка Еськи (мамино выражение)?..

… С Изенькой, любимым двоюродным братом, заменившим мне на многие годы безвременно ушедшего родного брата, мы красили могильную оградку его отца – дяди Есале. Я видел, как у Изи задиралась короткая рубашка и первый осенний ветерок проходил по его телу, обдавая смертельным хладом почки, от острого воспаления которых Изенька стремительно умер. Мог, но не защитил…

… Я отложил по каким-то обстоятельствам встречу на нашей родине с добрым школьным дружком, красавцем и всеобщим любимцем полковником Фимкой Собельманом, а спустя несколько дней он скоропостижно ушел из этого мира…

… Тетя Зина, папина сестра в Ленинграде. У отца было шесть сестер. Пять из них любили моего двоюродного брата Генку, а тетя Зина – меня. Она ждала моего приезда в Питер, чтобы покормить меня кислыми ленинградскими щами и шикарной североморской селедкой с картошкой – деликатесами, которые я обожал. Чуть подслеповатая, она квочкой ходила вокруг любимого племянника, всячески стараясь его ублажить. Тетушка прожила 93 года. Я не смог приехать проводить ее в последний путь. А она, наверное, ждала меня…

“… С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них,

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

* * *

Когда уходите на миг…”

Из далекого далека на меня смотрят большие серые глаза Луизы, Лизочки — моей первой нежной, пылкой и радостной любви. В них недоумение и вопрос: “Как это все случилось? Как могли мы, такие близкие друг другу, пойти каждый своим путем?” Я знаю ответ на этот вопрос, но ответить уже не смогу: Лизочки не стало в 1985 году в чужой Германии. Я узнал об этом лишь в 1990 году, а пять лет мысленно говорил с ней, мечтал о встрече…

… Моя мама прожила долгую жизнь — 91 год, из них 43 года я был её единственным сыном, в том числе 32 – после смерти отца — вообще единственным. В последние недели, дни, когда сознание уже было нарушено тяжелой болезнью, мама забыла меня. Она бредила отцом, братом, своими родителями, внучками и даже племянниками, а меня забыла. Ее я обижал больше всего, потому что любил больше всех…

… Я знаю, что на Страшном Суде все это мне учтется. А как же быть до Суда? Ведь никому не дано знать его дату.

Вот я и прошу у них, оживших на страницах моих писаний, земного прощения.

Простите, родные мои, если что было не так…