Окончание. Начало тут
Чтобы прекратить этот неприятный разговор, он поднялся с кресла и подошел к раскрытому окну. Сырой пахучий воздух дохнул ему в лицо. Сначала он ничего не видел, сплошная темнота, но потом постепенно глаз стал различать силуэты деревьев — темные на темном фоне. А там, за садом, вдали угадывался отсвет зашедшего солнца и очертания гор.
«Потрясающее место для дачи, — подумал Виктор. — Даже в темноте красиво. Хотя сам дом… ну как сотни других: односкатная крыша, поднятая в сторону гор, гостиная с большим окном (picture window), веранда на опорах на уровне второго этажа… Неплохо, но начисто лишено индивидуальности. Сколько, интересно, он стоил?»
Но спрашивать о стоимости дома Виктор не стал, а просто молча вернулся к столу, допил рюмку и закурил сигарету.
– Я одно могу сказать, — Виктор выпустил вверх струю дыма. — Когда мы жили там, мы видели, что жизнь устроена несправедливо, и полагали, что это свойство коммунистического режима. Но теперь мы могли убедиться, что несправедливость существует повсюду, что она есть свойство любого сообщества двуногих. Так ведь?
Вопрос был явно обращен к Грише. Он посопел, поерзал в кресле и с улыбкой ответил:
– Несправедливость, конечно, существует, но ведь и Б-г, если Он есть, несправедлив: одних людей создал умными, других глупыми, одних наделил талантом, другие от рождения бездарны, одни женщины красивые (как, например, наши жены), другие… Впрочем, наш общий московский приятель Леня Попов (помнишь?) говорил, что некрасивых женщин не бывает. И постоянно доказывал это на деле…
Все засмеялись, кроме Виктора, который явно не был расположен шутить:
– Б-г или природа — это непонятные нам силы, мы не знаем, какие у них цели. А отношения в обществе, законы — это все же дело рук человека. И когда несколько миллионов граждан не имеют доступа к медицинской помощи, а дети из бедных семей ходят в школы, где не могут научиться читать — это совсем другое дело.
Лиля поморщилась:
– Что это ты вдруг стал защитником угнетенных и обездоленных? Ты хоть раз их видел вблизи?
– А я скажу тебе почему. Если хочешь знать, это прямо касается меня. Да, меня, как, впрочем, и каждого другого. Потому что несправедливость, по сути своей, тотальна, понимаете? Это значит, что если уж она завелась в этом обществе, то ранит всех. Конечно, у меня есть медицинская страховка, и я не живу в трущобах. Но общество несправедливо и ко мне. По-другому, но несправедливо. Хотя, в принципе, это то же самое: твое происхождение и твое финансовое состояние определяют твое положение в обществе: что ты можешь, а чего лишен и где предел твоих возможностей. Glass ceiling — «стеклянный потолок», как это называют американцы, то есть невидимое ограничение твоего пути вверх. Разве не так?
Вопрос этот был обращен к Грише. Тот пожал плечами, поерзал в кресле и несмело произнес:
– Наверное, это субъективно. Кому коньяка добавить?
– Понимаешь, это как считать, — выступила за него Софа. — Помнишь, когда мы приехали, Гришке нужно было сдавать экзамен на врачебные licence… ну на права. Он три раза провалился. Что это было — потолок? Пошел четвертый раз и сдал. Нет потолка… Или вот в Cedar Hospital проработал почти десять лет, а ведущим хирургом никак не назначают. Другие хуже его, меньше работают, а стали ведущими… Потолок, да? А он перешел в Franklin Hospital и через год стал и ведущим, и завотделением… Нет потолка! Вон недавно Клинтону нужно было делать операцию, bypass — Гришку вызвали на консультацию.
– Ладно тебе, расхвасталась, — сказал Гриша.
Но слова жены явно польстили ему, его широкое лицо даже порозовело. Чтобы скрыть смущение, он принялся снова разливать коньяк по рюмкам.
– Ох, и надеремся мы сегодня, — хихикнула Софа.
– Вы не понимаете, что происходит, — сказала Лиля, и все заметили, как она взволнована: бледность проступила сквозь смуглую кожу, темные глаза казались огромными. — Он ведь готовит себе идеологические обоснования для возвращения в Россию. Поверьте, уж я-то его знаю. Пока он прямо не говорит, а так — вокруг да около: «стеклянный потолок», несправедливое общество… А я чувствую, куда он клонит: в один прекрасный день заявит, что хочет жить в России. Только имей в виду, — она повернулась к Виктору, — я туда не поеду. Ни за что, понял? Если нужно будет выбирать между тобой и Америкой… — она вдруг заплакала. — Лучше не доводи до этого!
Виктор вскочил с места, пересек в два шага веранду и, не сказав ни слова, вышел на лестницу, ведущую в сад. Слышно было, как под его шагами зашуршал гравий на садовой дорожке.
– Ну вот, довели мужика, — покачала головой Софа.
Лиля только махнула рукой: не обращайте, мол, внимания. И совсем другим тоном, меняя тему разговора, спросила:
– А что вы про Витюшку не рассказываете? Как он там в качестве студента?
– Ну пока еще первые впечатления, телячий восторг, — ответил Гриша. — Всего-то три недели в университете.
– Звонит часто?
Софа переглянулась с мужем:
– Не так часто, как нам хотелось бы…
Гриша помолчал, вздохнул, поднялся с кресла:
– А я все-таки поищу его. Попробую поговорить.
Он прихватил со стола бутылку и рюмки и вышел в сад.
«Где он тут может прятаться?» — думал Гриша, вглядываясь в темные деревья. Когда глаза привыкли к темноте, он пошел по дорожке и нашел Виктора в дальнем углу сада, на скамейке под кустом камелии. Гриша сел рядом с ним, бутылку поставил на землю, наполнил рюмку и протянул ее Виктору.
– Ладно, Витя, не сердись. Она просто в плохом настроении. Кто на самом деле поверит, что ты хочешь уехать в Россию? Вздор, — Гриша сделал паузу, ожидая ответа, но Виктор молчал. — Мы же помним, что ты был инициатором эмиграции в Америку, главным заводилой.
– Да, был. А ты упирался всеми четырьмя копытами…
Гриша добродушно хохотнул:
– Дураком был, боялся. Да что я мог знать про Америку? Помнишь сообщения всех этих «наших собственных корреспондентов»? Что негров линчуют на каждом шагу, что природа гибнет из-за выхлопных газов… Вроде бы и не веришь, а все же что-то оседает в мозгах… Нет, вообще-то пробиваться здесь нелегко, — спохватился Гриша, — но, как ты любил говорить, «если мы в России не затерялись, то уж в Америке…»
– Не ты, а я, — резко прервал его Виктор. — Не ты был дураком, а я. Вообразил себе идеальный Город Солнца, где людей ценят исключительно по их талантам, и сам поверил в свою сказку. А в реальности… Так нас здесь и ждали… — он выпил залпом коньяк и протянул рюмку Грише. — Налей еще.
А на веранде Софа собирала на поднос чашки и рюмки.
– Зря ты его так… так резко, — сказала она Лиле. — Он просто не в духе, попсихует немного и придет в себя. Так бывает. Зря ты его…
Лиля сокрушенно покачала головой:
– Ты не понимаешь, ты просто не в силах понять: это уже не тот человек, которого мы знали… которого я любила. Он превратился в злобного неудачника. Всегда мрачный, раздраженный. Даже когда эта трагедия произошла… ну nine-eleven… Ведь чудом избежал смерти. Казалось бы, счастлив должен быть. Но нет, опять повод для недовольства. «Я, — говорит, — единственный остался, кто работу отдела знает, меня назначить руководителем должны бы по логике вещей, а они какого-то болвана на стороне нашли. Ничего не соображает, зато свой человек». Вот такой он теперь…
Лиля беззвучно плакала, вытирая слезы бумажной салфеткой.
– Знаешь, — сказала Софа, — к нему тоже нужно снисхождение проявить, он такое пережил… А я и теперь вижу его, каким он был романтическим героем с гитарой. Ведь, когда ты к нему вселилась, все наши девчонки от зависти чуть не лопнули, верно говорю. И я в том числе, — Софа покраснела и захихикала. — До чего он мне нравился, я сначала на Гришку и смотреть не хотела.
– Вот-вот, — подхватила Лиля, — «Я любой из сидящих здесь женщин обладать этой ночью бы мог». А теперь посмотри: кто герой, кто в жизни победитель? Гриша, да! К нему Виктор всю жизнь свысока… Нет, он его любил, конечно, но очень уж снисходительно: подумаешь, пентюх, в медицинский пошел, как девчонка. А теперь завидует, что у вас дача, квартира в центре города, два «Мерседеса», сын в Гарварде… А сам… посмотри, во что превратился. Обрюзг, постарел. Песен уже давно не сочиняет, гитару забросил. Этот «стеклянный потолок» — он его сам себе и создал. И вообще… — она перестала плакать и пристально взглянула на Софу, будто сомневаясь. — Тебе я могу сказать, ты ведь мне как сестра. Он уже и не мужчина… ну в таком, узком смысле. Поверишь, больше года как у нас ничего не происходит…
– Да что ты! — встряхнула кудряшками Софа. — Молодой ведь мужик, сколько ему… сорок семь? Может, это нервное потрясение после nine-eleven?
– Знаешь, у меня куда сильнее было потрясение, когда я по телевизору увидела, как рухнула башня, а он, я знаю, там… Орала, как сумасшедшая, сослуживцы всем отделом пытались меня утихомирить. Нет, тут другие причины… Я тебе, Софка, скажу. Между нами, строго, даже Грише не говори. Если бы он уехал в Россию, я была бы только рада, ей-богу.
– Да что ты говоришь, Лиль! — Софа даже оглянулась — не слышал ли кто. — Это тебе сгоряча так кажется.
– Сгоряча?.. — Лиля посмотрела на нее сухими, горящими глазами. — Ну ладно, пожаловалась, поныла — и хватит.
Она решительно поднялась с места и потянулась. Софа только всплеснула руками:
– Лилька, ты с институтских времен ни на грамм не поправилась. Все такая же… У тебя, наверное, поклонников уйма.
– Мне не до того, всяких других дел хватает, — и добавила игривым тоном: — Но желающие время от времени появляются… — она сделала несколько нетвердых шагов и растерянно осмотрелась. — Слушай, а где лестница на нижний этаж? Пожалуйста, проведи меня в гостевую, у вас тут заблудишься без провожатого. Я что-то устала. Или это от коньяка…
Наутро Гриша и Софа провожали гостей.
– Куда так рано? Остались бы на brunch, — в который раз повторяла Софа. — Я бы оладий напекла. Правда.
Они стояли перед домом, машина была уже заведена.
– Спасибо, нам пора, всякие дела дома. Да еще пока доедем… ведь больше ста миль, — Виктор уложил в багажник своей «Короллы» дорожные сумки.
Утро было солнечное и прохладное. Лиля зябко поднимала плечи и куталась в кофту.
– Ты не пропадай, — шепнула ей Софа. — Звони мне днем с работы. Ладно?
Лиля молча обняла ее и поцеловала в обе щеки. Потом обнялась с Гришей и села в машину рядом с Виктором.
– Спасибо за гостеприимство! — крикнул Виктор, и машина двинулась.
Софа и Гриша махали руками, пока машина не скрылась из виду, потом долго молчали, глядя ей вслед.
– Да, ситуация… — прервал молчание Гриша.
– Ты думаешь, он действительно уедет в Россию?
Гриша пожал плечами:
– Может быть. Все возможно. Он в жутком состоянии, а что он намерен делать, кто его знает… Со мной он больше не делится.
– Даже тебе не говорит! Да, плохо…
Гриша помолчал, все так же глядя в сторону исчезнувшей за поворотом «Короллы», и со вздохом сказал:
– У меня такое чувство, будто я никогда его больше не увижу. По-моему, он тоже это сознает. Даже если не уедет, все равно он со мной видеться не захочет: я его раздражаю, ему неприятно со мной говорить. Так-то. С самого детства, с первого класса дружили…
Гриша снова помолчал, опять вздохнул и решительно обнял жену за плечи:
– Пойдем в дом. Витюшка с утра может позвонить.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...
