Тайна старого кладбища
Пролог
В короткий промежуток, когда Гаранин сглотнул слюну и остановился, чтобы перевести дух, Либер сказал:
– Хочешь коньяку? Такого ты никогда не пил. Это — французский, 1913 года. Из погребов Геринга. Я, правда, припас его для оперативных целей, но раз такое дело…
И Гаранин понял, что Либер предлагает ото всей души и что отказаться — значит обидеть. Они пили коньяк сумасшедшей крепости и закусывали «Гвардейским» шоколадом, две плитки которого майор выдал старшему сержанту. И снова Гаранин говорил, говорил, как будет он жить после войны, если, конечно, выживет. Потому что все командиры кричат: «Вперед, Гаранин!» — и где надо, и где не надо устилают русские и немецкие поля трупами таких же, как и он, солдат. И только вот он, Либер, сказал такое, не слыханное им раньше: «Жалко губить людей ради бумаг. Даже ради таких ценных». А сколько губили! Даже ради и не таких ценных.
А Либер слушал старшего сержанта и думал о своей странной судьбе. Он родился в Вене, в потомственной военной семье графов фон Штокау. Дед его был графом Георгом Штокау, подполковником австро-венгерской армии, отец — генералом, мать — урождённая Балтацци, из рода известных турецких евреев-банкиров. Впрочем, мать тщательно скрывала свое происхождение. Любящие родители, безоблачное, счастливое детство, кадетский корпус, славные добрые друзья, в затем ужасы Первой мировой, смерть отца на посту военного эксперта во время переговоров с русскими в Бресте, горькие университеты самой жестокой бедности после развала империи, офицерская школа и Военная академия в Берлине. И, наконец, самое прекрасное его время — с 1932 по 1938 год. Сотрудник миссии австрийского военного атташе в Москве. Здесь его и завербовал сам Берзин, руководитель 4-го управления Генштаба РККА. Завербовать его было нетрудно. Как его отец и дед, он считал, что только русские и немцы в союзе друг с другом могут установить для Европы прочный мир, процветание и охрану от жадных и себялюбивых англичан.
А затем — самое страшное время — ад аншлюса, захвата его любимой Австрии Гитлером, которого он брезгливо презирал. Но для него аншлюс кончился лучше, чем для большинства его коллег. Его оставили в армии, а в 1941 году кто-то вспомнил о нём. О его прекрасном знании русского языка и России вообще. Он очутился в ведомстве адмирала Канариса, в абвере, бедном тогда опытными «русскими» кадрами. Канарис покровительствовал ему в память об отце, с которым был знаком.
В 1941 году граф Генрих Штокау стал полковником. Жизнь его проходила всё время на лезвии ножа. Каждую минуту он мог быть арестован, судим, расстрелян или убит просто без суда и следствия. Особенно опасно стало, когда арестовали адмирала, его покровителя. И вот к концу войны он пришёл без семьи, без друзей, без будущего, разочарованный во всём, разбитый и больной от постоянного нервного перенапряжения, физического истощения и хронического, чудовищного недосыпания. «Но ведь я не ранен, не убит, не казнён в сорок четвёртом. И все хорошо, все отлично, и вот чудесная весна в Австрии, и скоро конец войны, и как прекрасна эта лунная ночь на кладбище, и мне всего сорок лет, и все еще будет, все, чего не было…»
Уже на заре кончили Гаранин и Либер свой длинный разговор. Через пламенеющие вершины сосен кладбище заливало прозрачное утро. Где-то рядом трещали крыльями птицы. Золотисто вспыхивая, порхала над цветами бабочка.
– А у меня просьба к тебе, — вдруг сказал Либер Гаранину.
– Просьба? — недоуменно переспросил Гаранин. — Я в твоём распоряжении, согласно приказу разведупра фронта. Так что — не просьба, а приказ.
– Считай, как хочешь. Понимаешь, жил здесь недалеко, в Майерлинге, лет пятьдесят назад принц один, наследник австрийской короны, Рудольф. Так вот в 1889 году покончил он жизнь самоубийством вместе со своей возлюбленной, баронессой Вечерой.
– А что это им не жилось — принцу и баронессе? Она, должно, красавица была?
– Загадка их смерти так до сих пор и не разгадана. Его похоронили в усыпальнице австрийских императоров, в церкви Капуцинов, а её — здесь. Вот я и хочу её могилу и её останки осмотреть — самоубийство или убийство?
– А тебе-то чего? Ты в этом деле какой интерес имеешь?
– Она ведь некоторым образом моя родственница. Ну, идем, время терять не будем. Понимаешь, сейчас монахи разбежались, окрестные жители по домам сидят, трясутся. Кладбище пустынно, а мир наступит, так сюда не подступишься: монахи, туристы… А сейчас мы одни здесь.
Разговаривая, они вошли в ворота кладбища, заглянули в сторожку, взяли кирку и лопату и пошли дальше.
– Вот она, эта часовня! — вдруг сказал Либер.
Они быстро проникли внутрь часовни, сдвинули каменную плиту над усыпальницей Марии Вечеры, достали оттуда с помощью кирки и лопаты медный гроб и вскрыли его. Либер осторожно, словно хрустальный шар, вынул из него череп баронессы и внимательно осмотрел его.
– Видишь, видишь! — воскликнул Либер в каком-то странном возбуждении и показал пальцем на височную кость. — Это же, это же…
Либер обернулся на Гаранина. Сержанта мало интересовал череп баронессы. Он рассматривал какую-то металлическую коробку.
– Что это? — спросил Либер.
– Штуковина вот какая-то, лежала в ногах у твоей баронессы. Внезапно что-то щёлкнуло, и крышка коробки стремительно открылась. В первый момент содержимое коробки ослепило разведчиков. Они увидели старинную диадему, сплетённую из золотых роз на витом филигранном обруче. Лепестки роз были сделаны из изумительных рубинов, капли дождя на золотых листьях были выполнены из бриллиантов, грани которых переливались ярким голубым цветом. В коробке, обитой алым шёлком, лежали ещё одна бриллиантовая диадема в виде полумесяца и несколько других ювелирных вещей. На шёлке было что-то написано черными чернилами. Либер внимательно взглянул на Гаранина.
– Что это? — спросил Гаранин.
– Не знаю! — удивлённо сказал Либер и осторожно опустил череп баронессы в гроб.
– Прочти скорее! — хриплым шёпотом произнёс Гаранин.
В склепе было темно, свет проникал туда только через два небольших оконца, и они вышли наружу.
Либер медленно прочёл несколько слов, написанных арабской вязью на алом шёлке.
– Не понимаю, откуда это здесь! Не понимаю! Это знаешь, что такое? Это знаменитая «малая сокровищница» турецкого султана Сулеймана Великолепного.
– Чего мы с ней делать будем? — спросил Гаранин.
– Не знаю, — пожал плечами Либер и попытался взять из рук Гаранина коробку.
– Чего мы с ней делать будем? — повторил Гаранин, не отдавая коробки. На бледном его лице горели сумасшедшие глаза.
– Ты что? Обезумел?! — тихо спросил Либер.
– Поделим! — хрипел ему в лицо Гаранин. — Поделим! По-хорошему!..
Либер, оттолкнув его, начал медленно опускать правую руку вдоль тела к карману.
Гаранин отпрянул к сосне, лицо его оскалилось. Хищно и ловко изогнувшись, он взвел затвор автомата. А Либер, глядя на Гаранина, уже вытягивал из кармана браунинг. Гаранин закричал:
– Аристократ, душу твою мотать! Меня уложить захотел!
Вдруг за спиной Гаранина, чуть в стороне от него дрогнула ветка липы. Резко шагнув вбок с зажатым в правой руке браунингом, Либер выстрелил дважды по силуэту за деревьями. Гаранин увидел, как из зарослей прямо на аллею выпал лицом вниз немец в офицерском плаще и с автоматом в руках.
Гаранин подошёл к немцу, постоял над ним с минуту, присел на корточки и старательно ощупал его грудь крепкими пальцами. Обтерев пальцы о траву, он разогнулся и сказал:
– Две пули… Прямо в сердце! Ты что же, выходит, меня спас? Я хотел тебя грохнуть, а ты…
– Брось, лейтенант, — устало сказал Либер. — Сядь, давай лучше коньяк допьём. За то, чтобы до победы дожить…
– Я, значит, тебя очередью хотел, а ты меня спас! — закричал Гаранин, но тотчас тоже почувствовал страшную усталость и сел на землю, прислонившись к склепу. — Кто знает, может, и я чем смогу тебе полезным быть? А про драгоценности эти… Я ведь понимаю, я и шагу с ними ступить не смог бы.
– Про драгоценности… Я тебе сейчас настоящую драгоценность подарю. Самая большая святыня нашей семьи. Часы. Ты не смотри, что они серебряные. Они золотых дороже. Вот видишь надпись — император Александр I моему прадеду подарил.
И Либер протянул Гаранину часы. На оборотной стороне часов было написано: «За отвагу при Ватерлоо!».
В это время в дальнем конце аллеи показался десяток эсэсовцев с автоматами.
– Бежим, — закричал Либер, — к виллису! Нам против этой сволочи не устоять!
– Мне приказано в этом случае взорвать себя вместе с…
– Слушай мой приказ: к виллису!
Когда Гаранин вернулся в Кобург, его встретили радостно и тепло. Капитан, принимая от Гаранина документы Либера и полевую сумку эсэсовца, сказал: «Молодец, старший сержант. Жди награды!»
Александр Цивин
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
