Мой отец, Абрамович Абрам, заживо похоронен в заброшенной фосфоритной шахте близ Дунаевцев. Моя мать, Абрамович Ита-Лея, расстреляна под Зиньковом. Мой родной братишка, Бузл Абрамович, убит в центре местечка шуцманом Адолькой Савицким. Я пробыл на оккупированной территории 33 месяца: 18 – на немецкой, где были поголовно истреблены все евреи, и 15 месяцев на румынской, так называемой Транснистрии, где повальных расстрелов не было, но медом там евреев не кормили. Кто знал о существовании на задворках Украины маленького местечка Зиньково, что там до войны проживали 5000 евреев, и все они были расстреляны летом 1942 года? Судьба оставила меня в живых, чтобы я постарался увековечить память родных и близких, которую злые, бессердечные люди умышленно предали забвению.
Для этой цели я отправился в Москву. 25 августа 1945 г. покинул Проскуров на крыше вагона, и только вечером 28-го поезд тихо вполз на Киевский вокзал столицы. По совету сестры, я пошёл в Еврейский Антифашистский Комитет. Если память не подводит, Комитет находился на Кропоткинской, 10. В этом же здании находились антифашистские комитеты советской молодёжи и советских женщин.
За большим овальным столом в мягких креслах сидели два знаменитых еврея. Первого я узнал по фотографиям, которые печатались до войны в газете «Дер Эмес» после постановки драмы Шекспира «Король Лир». Второго я знал лично, хотя он меня запомнить не мог.
ИЦИК ФЕФЕР
– Проходите, молодой человек, и усаживайтесь, – пригласил меня Фефер. Он встал и придвинул к столу такое же кресло, в котором я буквально утонул. Я начал рассказывать о страшных годах фашистской оккупации. Мои слушатели многого, оказывается, не знали, даже о Транснистрии понятия не имели, и мне пришлось ответить на многочисленные вопросы.
Улучив момент, я напомнил Феферу, что несколько раз видел его в Киеве и слушал его выступления.
– Когда это было? – оживился он.
– В тридцать шестом. На Малой Васильковской в Доме культуры имени Мориса Винчевского. Там была библиотека и еврейский Театр юного зрителя. А впервые я вас слушал на вечере, посвященном двадцатилетию смерти Шолом-Алейхема. Тогда в Киев приехала его жена – маленькая стройная седая женщина, не то в сером, не то в бежевом макинтоше. Кроме вас, выступали тогда Ноах Лурье, Давид Золкенштейн, Мотл Талалаевский и Изя Харик, специально приехавший из Минска.
И пошли воспоминания. Потом они, перебивая друг друга, рассказали о своей поездке в Америку летом 1942 года, о грандиозных митингах в самых крупных городах, о сборе средств в помощь Красной армии. «После митинга, – рассказал Соломон Михоэлс, – в зал вносились огромные государственные флаги, их за края держали 4 человека, и в них сыпался дождь банкнот. Это были потрясающие минуты в нашей жизни. Незабываемые».
Я рассказал им, что в сельсовет, в котором я работаю со дня освобождения от фашистов, прибыло письмо от землячества зиньковских евреев, эмигрировавших в США в 1906 – 1919 годах. Не зная размеров Катастрофы и того, что Зинькова больше не существует, они отправили тонну одежды и обуви. Эти вещевые посылки благополучно прибыли в район, но ни один еврей, ни чудом уцелевший, ни вернувшийся из эвакуации, не получил ни одной вещи. Нашлись другие наследники. Мои собеседники только молча переглянулись.
ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ
И в этот момент раздался стук в дверь, и, не дождавшись приглашения, порог переступил мужчина. Он подошел к столу, поздоровался со всеми.
– Это же Илья Григорьевич! – представил его Фефер.
– Не знаю такого.
– Как не знаете? Это же Эренбург!
Сказать, что я онемел? Окаменел? Я просто вжался в кресло и застыл. Кто в то время не знал этой фамилии? А мои собеседники, в том числе и Эренбург, видя мою растерянность и смятение, весело смеялись.
В отличие от Михоэлса и Фефера, Эренбург устроил мне допрос, ковырялся в мелочах, но я понимал, что он делает это не из праздного любопытства, и старался. Очень старался. Он только раз улыбнулся, когда я рассказал, что сам читал в дунаевецкой украинской газетенке о «жиде Эренбурге – главной ударной силе Красной армии…»
И вскоре стал отвечать на вопросы Эренбурга.
– Как вас величать, молодой человек?
– Илья.
– Тезка, оказывается. А сколько вам лет?
– Двадцать три.
– А почему не в армии? Вместо ответа я молча поднялся и прошёл по кабинету. Наступило тягостное, неловкое молчание. Я хромал с детства.
И в этом моя боль, обида, пожизненная Судьба.
– Извините…
Настенные часы пробили восемь раз. Я рывком сорвался с кресла – сестра знала, куда я пошёл, но когда это было? Телефона нет, а в Москве пошаливают…
Я обошел всех, пожал руки, и все проводили меня до двери. И тут случилось неожиданное: Эренбург положил обе руки мне на плечи и сказал:
– Слушай меня, слушай внимательно, тезка. Ты хороший рассказчик. Я в этом сегодня убедился. Приедешь домой, возьмись за работу. Найди бумагу, садись и пиши. Пиши карандашом, нет карандаша, пиши чернилами, кончились чернила – пиши кровью. Помни, тезка, придет время – и свидетельские показания очевидцев страшной трагедии нашего народа будут цениться на вес золота. Пиши, как умеешь, только пиши. Не откладывай. Не надейся на память. Обещай мне это. Я уверен, что у тебя получится. Если нужна будет моя помощь, обращайся сюда. Я не всегда бываю дома, а они меня найдут…
СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
9 мая 1985 года я сел за стол. К тому времени я прочитал «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова. С трудом достал. За этой книгой в библиотеках была длинная очередь. Чем так писать, лучше вообще не писать. Писатель имеет право на вымысел, на художественное обобщение, но должен опираться на исторические, проверенные факты. Он не имеет права на ложь. Это вредная книга. Таково моё мнение.
За полтора месяца на одном дыхании написал воспоминания. О гибели родного местечка, о гибели родных и близких, о своих мытарствах во время оккупации. Писал и по частям отправлял своей сестре в Москву. 24 июня 1985 года была поставлена последняя точка, и в тот же день отправлена последняя пачка писем. 11 августа, через полтора месяца после завершения работы, когда схлынула волна напряжения и я стал мало-помалу успокаиваться, вдруг раздался звонок из Москвы.
– Твою повесть уже читают сотни людей, – включилась в разговор сестра.
– Какую ещё повесть? О чем ты говоришь? – воскликнул я. Невозможно было поверить, что мои письма превратились в повесть и обрели жизнь.
– Как вы это проделали?
– Вместе с приятельницей Риной Зельмановной мы разложили письма по датам. Основательно прошлись по страницам, кое-что сократили и отдали печатать моему соседу. Он потратил на это львиную часть своего отпуска. Напечатали десять экземпляров и дали почитать нашим знакомым. И сразу же посыпались отзывы.
– Рая! До меня ничего не доходит, – промямлил я.
– Возможно, потому, что ты сам это пережил. Но другие-то об этом ничего не знают. Для них написанное тобой – откровение и производит впечатление разорвавшейся бомбы. Так случилось со мной и Риной Зельмановной. На днях мне позвонила известная русская писательница Лидия Борисовна Лебединская. Ты слышал о такой?
– И даже читал – подтвердил я.
– Между прочим, она правнучка Льва Николаевича Толстого, и вот что она мне сказала, я дословно передаю её слова: «Повесть вашего брата – это исключительной силы документ. Она должна стать достоянием миллионов советских людей, от которых скрывали трагедию советских евреев в течение десятилетий».
– Илюша, мне известно, что твою повесть читал Карпов, Баруздин, Бакланов, весь состав оркестра Спивакова, её читают в Москве, Ленинграде, Одессе, Куйбышеве, Иркутске, Прибалтике. В это трудно поверить, но мне звонил сам Сергей Владимирович Образцов. Он просил твой адрес и обещал написать тебе. Ты понимаешь, что ты написал?
– Образцов, Бакланов, Карпов, Спиваков, известные всей стране люди, читают бесхитростный рассказ какого-то Абрамовича?! А потом признаются, что ничего подобного до сих пор не читали. Что ж я такого написал?
– Дело в том, что ты вторгся в «запретную зону», тщательно охраняемую свыше сорока лет. Правду о поголовном истреблении евреев знают даже школьники на Западе, но она скрыта за семью замками в Советском Союзе. Её скрывали при Сталине, Хрущеве, Брежневе и будут так дальше поступать.
– Но почему? – не выдержал я.
– Приезжай в Москву. Нас примет Бейдер.
– Из «Советиш Геймланд»? – уточнил я.
– Да, он ответственный секретарь журнала. Вчера вечером я позвонила ему и договорилась о встрече. Он ждет сегодня в двенадцать часов.
ВСТРЕЧА С ХАИМОМ БЕЙДЕРОМ
Мы с сестрой посоветовались и решили поехать. Журнал этот – наследник тихо почившего в бозе журнала «Эйникайт» – единственное еврейское издание в Союзе (если не считать забытый Б-гом и людьми «Биробиджанер Штерн»). Жаждущие родного слова евреи с ликованием встретили его появление. Но эйфория длилась недолго. Журнал издавался на прекрасной бумаге, в расчете на западного читателя, но путь к сердцу советского еврея он не нашел. Да и какого еврея интересуют материалы Пленума политбюро, опубликованные в периодике ещё месяц назад, или печатающиеся из номера в номер воспоминания космонавтов? В каждом номере лживые, тенденциозные, полные яда и ненависти статьи об Израиле. И полное отсутствие материалов о Холокосте.
Этих слов в журнале не было.
Нас приветливо встретил Бейдер. Совершенно седой, с гривой зачесанных назад волос, близорукий.
Бейдер с нами поздоровался за руки и представился:
– Ефим Владимирович.
Узнав, что я родом из Зинькова, он обрадовался:
– Мы с вами, оказывается, земляки – я из Купеля под Каменцем. После войны я работал в областной газете в Хмельницком.
Но стоило моей сестре положить на стол рукопись, как добродушие моего земляка сменилось унынием:
– Оставьте… Посмотрю… Позвоню вам через два дня…
И, повернувшись вместе со стулом, показал рукой на стоящий в углу канцелярский шкаф с настежь открытыми дверцами:
– У меня этих рукописей гора. Я не решился спросить у Бейдера, почему их не печатают. Как было договорено раньше с сестрой, я рассказал ему о послевоенной встрече с Эренбургом, Михоэлсом и Фефером. Мне показалось, что он чуть оживился:
– Напишите статью, такие воспоминания – наш золотой фонд.
Хотя мы ни на что не рассчитывали, но от посещения остался неприятный осадок. Бейдер оказался человеком слова – позвонил через два дня.
– Приезжайте. Жду вас.
Мы летели туда на крыльях, а вернулись домой подавленными. Прочитав на ходу статью, Бейдер удовлетворительно хмыкнул:
– Статья будет опубликована ещё в этом году (ура!), а с рукописью… Он замялся, а я невольно посмотрел на открытый шкаф.
– Я читал и плакал. Там погибли все мои родные. Но напечатать не можем. Поймите нас… Вот если повесть будет опубликована в русском журнале, мы немедленно сделаем перевод на идиш и тоже напечатаем.
Что к этому можно прибавить? Ему лучше известно, в каких условиях им приходится работать и какой пресс давит на них. На его месте, вероятно, другие бы поступили точно так же…. Эх, доля наша еврейская! Статья – золотой фонд – так и не появилась на страницах журнала.
На мою повесть обратил внимание замечательный человек Арон Евсеевич Гурвич. Он добился встречи с известным писателем Григорием Баклановым. Увидев папку, Бакланов, как и Бейдер, тоже показал рукой на переполненный шкаф:
– Я писатель, Арон Евсеевич, но не редактор и не критик. После смерти Симонова все фронтовики шлют свои мемуары почему-то мне. Мне, признаться, некогда их читать.
Рукопись он всё же оставил, пообещав через полгода – год заглянуть в неё. А через три дня позвонил ночью.
– Прочитал рукопись вашего протеже – вы оставили её на столе, и я, по привычке, заглянул. Это потрясающая вещь! Если не возражаете, пусть останется у меня, ещё кому-нибудь покажу. Думаю, пришло время пробить стену, воздвигнутую ещё Сталиным. Давно пора это сделать!
ГРИГОРИЙ БАКЛАНОВ
Летом 1986 года состоялся VIII съезд писателей СССР. Бакланов стал одним из его секретарей. 6 сентября того же года рукопись была сдана в журнал «Знамя», который возглавил Бакланов. 13 декабря 1987 года он пригласил в редакцию сестру и сообщил ей:
– Повесть вашего брата будет опубликована в первом квартале 1989 года.
Оставалось одно: терпеливо ждать и постараться дожить до этой счастливой минуты. Каких-нибудь полтора года. Дожил, но не дождался.
Так уж получилось, что в конце 1988 года я покинул Советский Союз. Чтобы не поставить Бакланова под удар бесчинствующих антисемитов, я, по совету сестры, перед отъездом решил своими руками похоронить свои надежды. Несмотря на все его возражения, я отказался от публикации…
На страницах выходящей в Нью-Йорке газеты «Новое русское слово» в 1989 году появилась статья с пометкой: «Специально для Р.слова», советского писателя и театрального критика Александра Минкина «Чья победа». Такого, признаться, мне не приходилось читать:
«С пеной у рта автор пытается убедить читателей, что … лучше было бы, если бы войну выиграл Гитлер». И наплевать этому перевертышу, что в результате победы в России были бы истреблены ещё несколько миллионов человек: евреев, полуевреев, четвертьевреев и т. п.» Возмущенный этой полубезумной стряпней, написал письмо в газету. Снова не напечатано.
ПОСЛЕ ДОЛГИХ МЫТАРСТВ…
В начале декабря 1989 года я решил отправить рукопись в газету. 2 января 1990 года мне позвонил один из её редакторов – А. Косинский – и сообщил, что газета готова опубликовать отдельные главы из рукописи, если на то будет мое согласие. Бесконечно обрадованный, я, конечно, согласился. Публикация пусть отдельных глав – прорыв, выход на «оперативный простор», признание успеха.
17 июля раздался звонок:
– Господин Абрамович, купите утром газету.
19, 20 и 21 июля с утра за газетой выстраивались очереди. Это был успех. Вот и пришел ответ на тревожащий меня вопрос.
В газете сидят люди солидные, знающие. И если повесть «прошла – продралась» через все препоны-рогатки, значит они оценили её по достоинству, она чего-то стоит. Не правда ли? После публикации подспудно стала зреть мысль о запуске книги отдельным изданием. Газета – бабочка-однодневка. Книга (если она этого стоит) – это надолго.
После долгих мытарств она все же увидела свет. Вот она передо мной: небольшого формата, одета в блестящую черную обложку, в центре которой желтеет звезда Давида – знаменитая «желтая лата», которую в те годы обязаны были носить все евреи. Вскоре пришли первые отзывы: из Нью-Йорка, Бостона, Сан-Франциско, Майами и других городов Америки. Потом отозвались читатели из Канады и Израиля. В журнале «Алеф» были опубликованы два положительных отзыва о книге.
Нашлись земляки, о существовании которых я и не подозревал. Они мне писали письма. Не секрет, что на Западе не выстраиваются очереди за новой книгой, изданной на русском языке. Пусть со скрипом, но книга упорно пробивает себе путь к читателю. Я оставил в России сотни отзывов незнакомых людей. Знаю, что до сих пор меня читают. Когда вышла в свет небольшая книга, чуть общипанная недобросовестным и не шибко грамотным издателем, я даже прослезился.
Моя совесть чиста. Я выполнил свой долг перед мертвыми – им возвращена память.
Вот такова судьба рукописи.
Опубликовано впервые. Автор умер в Йом Кипур 1996 года. Его книга «Не забыть…» имеется в библиотеках Нью-Йорка.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
