В 1956 году на ХХ съезде КПСС прозвучал доклад, разоблачивший культ личности Сталина, поведавший о кровавых преступлениях партии и государственной машины против собственного народа. С докладом под грифом «Совершенно секретно» были ознакомлены только делегаты съезда – коммунистов зарубежных стран и прессу в зал не допустили. Благодаря Виктору Граевскому секретная речь Никиты Хрущева попала на Запад.
Шпильман, он же Граевский
Виктор Граевский родился в 1925 году в польском городе Кракове. Говорит по-русски легко и свободно, тем не менее весьма придирчиво относится к своей речи. По его признанию, ему легче общаться на иврите, английском или на польском.
– Где вы изучали русский язык? – задаю я первый вопрос своему собеседнику.
– 17 сентября 1939 года Красная армия вступила в Западную Украину. Так мы оказались на советской стороне. Сначала наша семья попала во Львов. В 1940 году нас – отца, мать, сестру и меня – как неблагонадежных граждан вывезли в Марийскую Автономную Республику. Мы работали там на лесозаготовках. В 1942 году при первой же возможности уехали в Казахстан. Здесь поначалу было очень трудно, но потом, когда создалось общество Польских патриотов, стало немного легче. Я окончил польскую школу–десятилетку, выучился на шофера. То, что во время войны мы оказались в России, спасло нам жизнь.
– Когда вам удалось вернуться в Польшу?
– В начале 1946-го осуществлялась репатриация оказавшихся на советской территории польских граждан. С первых же дней после возвращения мои родители стали серьезно задумываться о том, чтобы переехать в Израиль. И в 1949 году они оставили Польшу. Я же хотел учиться и остался в Варшаве, занимался в Академии политических наук, изучал журналистику. Тогда же приступил к работе на радио, а также в Польском агентстве печати (ПАП).
– Польским евреям тогда не чинили препятствий при поступлении в престижные учебные заведения?
– Да, в те годы евреям все было доступно. В правительстве основные министерские посты занимали евреи. Я абсолютно ничего не знал о сионизме: воспитывался шесть лет в России, посещал Дворец пионеров во Львове. Единственное, что сказала тогда мне партия: с моей фамилией – Шпильман – я не смогу сделать карьеры, надо ее сменить на польскую. Так я стал Граевским: идишское слово «шпилен» и польское «грать» означают «играть». К слову, когда я переехал в Израиль, мне сказали: «Господин Граевский, с такой фамилией вы не сможете сделать карьеры в Израиле, поменяйте ее на ивритскую». Но я не стал этого делать.
– Когда и как вы решились на переезд в Израиль?
– Я переписывался с родителями и, кстати, не скрывал этого от партийного руководства. В 1955 году тяжело заболел мой отец, и мне беспрепятственно разрешили поехать навестить его. В течение месяца я находился в Израиле. Мне все здесь понравилось. Я испытал чувство гордости за землю предков, за людей, которые отстаивали и возрождали ее, и понял, что должен здесь жить.
Я сказал родителям, что через год окончательно перееду к ним.
Приехав в Польшу в январе 1956 года, я написал заявление: мол, хочу оставаться коммунистом, но желаю состоять в израильской компартии и прошу разрешения на переезд на постоянное место жительства в Израиль. Никакой реакции на мое заявление не последовало, и я продолжал работать.
– О чем вы писали?
– Я сам не писал, я был главным редактором отдела «Советский Союз и страны народной демократии». Мы получали сообщения из разных стран, редактировали их, и они публиковались в польской прессе. А на радио у меня была, как говорится, «халтура»: я редактировал тексты к программе «Последние известия». Спустя несколько месяцев мне дали понять: человек, желающий покинуть страну, не может занимать такие должности. Примерно в июне 1956 года меня перевели на работу в варшавскую областную партийную газету.
«Я был молод и глуп»
– После войны вам случалось бывать в России?
– В 1955 году в Варшаве проходил Международный Фестиваль. Во главе русской делегации был небезызвестный Семичастный – мы с ним пили водку. Я был одним из организаторов фестиваля, получил орден от правительства, а советский комсомол пригласил нас в круиз: Москва – Грузия – Черное море. В Крыму я познакомился с Люцией Барановской – она приехала из Польши в качестве ответственного работника культуры.
– И это знакомство помогло вам раздобыть секретный доклад Хрущева?..
– Люция была моей подругой. Мы не жили под одной крышей, потому что она была замужем. Во время войны она, еврейка из Львова, сбежала к партизанам. Командир польского партизанского отряда стал ее мужем. В середине 50-х он был одним из министров в польском правительстве. Расставшись с мужем, Люция продолжала проживать в его доме с детьми.
Как-то в начале марта 1956 года я зашел к ней на службу – она работала в канцелярии генсека ПОРП Эдварда Охаба. Во время разговора с Люцией я увидел на столе какую-то папку в красном переплете. На ней было написано: «ХХ съезд КПСС, речь Хрущева, «Совершенно секретно», «Государственная тайна» – что-то в этом роде.
Мы, варшавские журналисты, знали, что в Москве прошел ХХ съезд КПСС и на вечернем заседании последнего дня его работы, 25 февраля 1956 года, прозвучала речь Хрущева. Но никто не знал, о чем он говорил. Все разведки мира были заинтересованы раздобыть его речь, все правительства, все журналисты, но это никак не удавалось. Если мне память не изменяет, американцы предлагали тогда миллион долларов тому, кто принесет этот документ. Журналисты даже подтрунивали по этому поводу: «Кто получит гонорар, пусть поделится с остальными».
Когда Хрущев читал доклад, в зал перекрыли доступ не только иностранным делегациям, но и членам своей партии с гостевыми мандатами. Допускались только делегаты. Тогда и Охаба не впустили в зал заседаний, и Тольятти, и Тореза – всех. Через день-другой советские коммунисты пришли к выводу, что обидели зарубежных лидеров–коммунистов и решили послать им по одному экземпляру доклада. Почему он оказался на столе Люции, понятия не имею.
Я спросил ее: «Можешь мне это дать на полчаса-час? Не хочу тебе здесь мешать, возьму домой, прочту и верну». Она ответила: «Пожалуйста».
– И вы не испугались?
– Я был молод и глуп. Если бы я хоть на одну минуту задумался о грозящей мне опасности, я бы этого не сделал. Это был чисто импульсивный поступок.
В общем, я пошел домой, начал читать, а дочитав, почувствовал, что у меня в руках что–то вроде атомной бомбы. Я был членом партии, верил в социализм, в коммунизм, и все в то время верили. И вдруг – такие злодеяния! Сталин, «отец народов» – убийца? Я решил побыстрее отделаться от этого документа, вернуть его. Спрятал папку под пиджак и пошел из дому по направлению к ЦК партии к своей подруге.
Но уже в пути я решил: «Нет! Ведь весь мир это ищет!» Поскольку юридически я оставался польским гражданином, но фактически израильтянином, я повернул к израильскому посольству… Я нажал на кнопку у входа.
Войдя внутрь, я встретил там знакомого, Яакова Бармора, который ранее мне подписывал визу на поездку в Израиль. Тогда я не знал, что он был сотрудником ШАБАКа. Я показал ему папку. Яаков спросил: «Что на ней написано?» Когда я перевел, он изменился в лице… Он лучше меня знал, что это такое, и что весь мир ищет эту речь.
Яаков спросил меня, можно ли взять папку на минутку, а вернулся только через полтора часа: тогда не было копировальных машин. Я снова сунул папку за полу пиджака, вышел на улицу и направился в Центральный Комитет, где положил ее на стол своей подруге.
– Вы не говорили ей, где побывала папка?
– Нет. В принципе, я мог сказать, и она бы все поняла. Вот такая история…
Как я уже высказывался по этому поводу, я никакой истории не делал. Историю, конечно, делал Хрущев, а я только встретился с ней на несколько часов.
Первый кирпич из Берлинской стены
Виктор Граевский не скоро узнает, что Бармор, сделав копию хрущевского доклада, в тот же день выедет с ней в Вену. Там на нелегальной квартире он передаст ее шефу ШАБАКа Амосу Манору.
Спору нет, акции Израиля повысились бы в мире, опубликуй Бен-Гурион тот сенсационный доклад. Но израильтяне не стали этого делать. Мудрый политик принял совершенно неординарное решение, делая ставку на более важную, стратегическую задачу. Бен-Гуриону показалось, что выгоднее передать его шефу ЦРУ Аллену Даллесу. Таким образом удавалось, не испортив отношений с советским руководством, одновременно укрепить доверительные связи с американцами. Вскоре хрущевский доклад опубликовали американские газеты, а «Голос Америки» транслировал его текст на страны социалистического лагеря.
– Какое впечатление произвел секретный доклад Хрущева?
– Огромное, причем на весь мир. День 25 февраля 1956 года стал точкой отсчета крушения бесчеловечной империи казарменного социализма. Это было началом распада Советского Союза и крушения коммунистического лагеря.
Бен-Гурион, конечно, не знал, кто такой Граевский и поначалу сомневался: а вдруг это дезинформация или провокация? Известно, что он сказал тогда: «Если это правда, то через 30 лет Советского Союза не будет». Бен-Гурион ошибся всего на пять лет. А тогда он решил передать доклад американцам с тем условием, чтобы они не называли источник. После обнародования доклада многие компартии прекратили отношения с Советским Союзом. Вскоре после публикации началось восстание в Венгрии, а потом – в Чехословакии и Польше.
Для Хрущева разоблачение культа личности Сталина завершилось бесславной отставкой через восемь лет. Но доклад был не только о Сталине – он был о советской власти. Почему Никита Сергеевич сделал этот доклад? Этого я не понимаю по сегодняшний день. Есть различные теории: хотел обелить себя; желал установить истину… В любом случае, доклад стал переломным моментом не только в истории Советского Союза. Он показал, что можно пошатнуть тоталитарную систему и что можно изменить мир. Он принес так называемую оттепель, которая стала интернациональным понятием. Как написала обо мне одна газета, «Граевский – это человек, который вынул первый кирпич из Берлинской стены».
Слава мне не нужна
– Миллион долларов вас, как я понимаю, в Израиле не ожидал…?
– Это американцы обещали. Израиль ничего не обещал. Из перспективы сегодняшнего дня все выглядит несколько по-иному. Считаю, что своими действиями преподнес Израилю букет цветов.
Я переехал в страну в январе 1957 года, изучал в ульпане иврит. Туда пришел какой-то невысокий человек, который говорил со мной немного на иврите, немного на польском. Он сказал: «Господин Граевский, мы благодарны вам за то, что вы сделали для государства». И в качестве награды вручил мне ручку с вечным пером.
– Вы много лет хранили тайну. С вами кто–либо беседовал, просил, чтобы вы сохранили в секрете информацию о передаче доклада?
– Никогда и никто. Я не знал, как дальше развивалась история… Женился, пошли дети – у меня были другие заботы. Надо было думать о будущем, а не вспоминать прошлое.
– Каким же образом тайное стало явным?
– Спустя 38 лет, в 1994 году, в США была издана книга, написанная израильскими авторами Йоси Мельманом и Даном Равивом. Глава «Разведывательное лобби» посвящена событиям вокруг передачи доклада, и в ней впервые указано мое имя и моя причастность к передаче текста доклада.
– Вы знали, что книга готовится к печати? Авторы брали у вас интервью?
– Никто со мной ни о чем не беседовал. Один из авторов, кстати, – мой друг. Я спросил его, откуда у него такая осведомленность. Он ответил: «Лучше не спрашивай…» Думаю, все эти годы ШАБАК был заинтересован доказать миру, что Израиль умеет добывать самую секретную информацию.
Что касается книги, то все страны перепечатывали главу с подробностями о том, как доклад Хрущева попал на Запад. Книга была переведена на иврит под названием «Несовершенные шпионы», и все израильские СМИ тиражировали эту же главу.
Тогда мой генеральный директор (я работал в «Рашут а-шидур») предложил сделать фильм об этих событиях. В этом фильме в своем интервью Горбачев рассказывает, как доклад изменил всю его жизнь. Как знать, может быть, поэтому Горбачев завершил развал Советского Союза…
После нескольких месяцев учебы в ульпане мне предложили поработать в отделе пропаганды МИДа Израиля. Одновременно на радиостанции «Коль Исраэль» я возглавлял отдел вещания на Польшу, был ведущим. В те годы была большая алия из Польши, и с 1957-го по 1959-й в эфир ежедневно выходила 10-минутная программа. К тому времени я уже неплохо знал иврит и работал в отделе новостей. В 1961 году мне предложили постоянную работу в МИДе и на радио. Я выбрал радио. В один прекрасный день меня пригласил к себе директор «Коль Исраэль» и сказал: «Мы хотим начать вещание на русском языке на Советский Союз. Можешь это взять на себя?»
Мы начинали с 15 минут вещания в неделю и завершили 18 часами в сутки. В моем отделе работали до 140 человек. В Москве не знали, что происходит в Одессе, а мы знали, что происходит и в Москве, и в Одессе. Это был очень важный период в моей жизни. В течение 20 лет я был директором иновещания. Когда пришло время уходить на пенсию, мне предложили поработать в течение пяти лет в отделе писем, но в итоге я проработал еще 10 лет, до 2001 года.
– 30 марта радиостанции «Коль Исраэль» исполнилось 70 лет. Сообщалось, что телерадиовещание с размахом отметило эту дату. Вы были приглашены на юбилей?
– Конечно, меня пригласили, но я не смог присутствовать на празднике. В те дни я был в Словении. Соскучился по снегу, а он выпал там чуть ли не в три метра высотой. Знаете, когда я работал, у меня было время на всё. Сейчас же, когда я пенсионер, у меня ни на что не хватает времени, и хочется объять необъятное: дети, внуки, знакомые, друзья, концерты, театры, телевидение…
К 50-летию со дня опубликования доклада ко мне обращались телекомпании почти всех стран мира. Но слава мне не нужна – было бы здоровье, а все остальное будет.
К вопросу об интеграции
– Вы следите за работой ваших коллег из РЭКА?
– Я очень высоко ценю работу РЭКА, ее замечательного директора Шломит Лидор, других сотрудников, но мои взгляды в плане вещания радиостанции изменились. Считаю, что государство делает большую ошибку, вещая на русском языке. Если у репатрианта из бывшего Советского Союза русские газеты, радио, телевидение – день и ночь все по-русски, то когда же он станет израильтянином? И станет ли? Прекратились передачи на польском, ну и что, это помешало репатриантам из Польши интегрироваться в жизнь страны? Я полагаю, передачи на иностранных языках внутри страны делают интеграцию в общество более тяжелой. Если бы это зависело от меня, я бы прекратил трансляцию на русском языке, и, поверьте, не случилось бы никакого несчастья…
– Как сложилась ваша личная жизнь в Израиле – ведь вы приехали в страну один…?
– Я грезил Израилем, а Люция не стремилась, да и не могла выехать вместе со мной. Какое-то время она работала завотделом культуры Варшавского исполкома, а спустя несколько лет после моего отъезда умерла от тяжелой болезни.
В Израиле я познакомился с Анной, репатрианткой из Румынии (она тогда работала в «Сохнуте») и вскоре на ней женился. С ней и ее двумя маленькими детьми мы жили в Иерусалиме. Позже Анна работала гидом – знала много иностранных языков. Десять лет назад она ушла из жизни, и я переехал в центр страны, поближе к сыну. Я очень тяжело переживал эту утрату. В самое трудное для меня время я встретил женщину, коренную израильтянку, которая помогла мне забыться. Далия овдовела 13 лет назад. И вот мы вместе – живем то у нее в Иерусалиме, то у меня. Нам очень хорошо вместе.
Мне сегодня 81 год, и у меня много детей… Когда-то я был молодым и красивым, сейчас только красивый (смеется). Моя родная дочь от первого брака, который был заключен еще в Польше, живет в Америке, она приезжала ко мне. Дети Анны, я считаю их своими, живут в Израиле. Теперь и три дочери, и пять внуков Далии – мои дети. А всего у меня десять внуков.
– Вы рады, что живете в Израиле?
– Наша страна не хуже и не лучше остальных. Что касается политики, то ничего в жизни нового нет со времен Римской империи. Главное для человека – это внутреннее самоощущение. Я чувствую себя состоявшейся личностью.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
