Немного географии
и истории
Так уж получается, что, начиная рассказ о близких, я вспоминаю обстоятельства своих первых встреч с этими людьми. Есале Сонис, мой дядька, и Изенька Сонис, его сын и мой брат, были одесситами, а это уже что-то с чем-то! А если учесть, что сам я в Одессе прожил семь лет и, уверяю вас, лучших лет жизни, то рассказ об этом городе неизбежен, хотя Одесса заслуживает не рассказа, а поэмы в прозе.
Пусть простит мне красивый, уютный, зеленый и ласковый город Винница, где я прожил большую часть той жизни, но маму не выбирают — она в сердце каждого из нас, и тут уж ничего не попишешь.
…Родина моя, которая пишется с маленькой буквы, узловая станция Вапнярка, расположена на полпути между Одессой и Винницей. В течение всей своей истории (а поселку уже более 100 лет) Вапнярка находится в состоянии административной шизофрении, то бишь в раздвоении своей географической личности.
Вапнярка, поселок вокруг железнодорожной станции, административно относится к Винницкой области. Между тем станция Вапнярка, определяющая социальный статус поселка, подчинена Одесской железной дороге. Естественно, сердца и души вапнярчан были развернуты в сторону юга, в направлении солнечной и знаменитой Одессы, а отнюдь не к провинциальной Виннице. Учились мы в железнодорожной школе, в кино и на танцы ходили в железнодорожный клуб, дефилировали по перрону железнодорожной станции, мылись в бане НГЧ (значение этой аббревиатуры до сих пор не знаю, но это было железнодорожное хозяйство). Тайком выпивали стакан вина в небольшом станционном буфете, гордо именуемом железнодорожным рестораном.
…Первое мое воспоминание о моей одесской родне датировано июлем 1941 года. Война уже пришла в наш поселок: почти ежедневно бомбили станцию, мимо проносились эшелоны с техникой, боеприпасами, людьми. Ранним летним утром в еще закрытые ставни нашего дома раздался нетерпеливый стук. Мама открыла дверь и я, тогда совсем крохотный пацанёнок, услышал радостный вскрик: на пороге стоял ее племянник, сын старшей сестры из Одессы Изенька. Она тут же разрыдалась, узнав, что Изя в эшелоне с мобилизованными направляется на фронт. Изьке тогда было 19 лет; светлая голова — с медалью окончивший школу, студент института — добрый, ласковый и приветливый, он был любимцем и образцом для подражания всей многочисленной мишпухи рода Аврум-Боруха.
Покормив племянника и насобирав в дорогу немудреный харч, мы вышли проводить его к поезду. Состав стоял на дальнем пути, подойти к нему близко не дали стрелки железнодорожной охраны. Я помню Изеньку, медленно бредущего через рельсы, поминутно оглядывающегося на нас и прощально машущего нам рукой…
…Статистика утверждает, что из призванных на фронт ребят 1920–1922 годов рождения погибли почти три четверти. Изенька выжил: он был дважды ранен, он тонул при печально знаменитой переправе через Дон, он был на фронте до последнего ее дня, но он остался жив. Из его многочисленных друзей живым и невредимым с войны вернулся только один — Яшка: глобальная мясорубка истребила целое поколение, но Изьку Сониса она пощадила.
Счастливый жребий выпал на долю семьи Сонисов — в 1945 году она вернулась в Одессу в полном составе, что в то время случалось крайне редко. Возвратились они в свою коммуналку по улице Карла Маркса, в двух шагах от Дерибасовской.
Признание в любви
Можно любить всю жизнь одну женщину. Можно любить в жизни многих женщин. А можно любить миллионный город, в котором больше половины населения — женщины. Я люблю Одессу, я люблю одесситов, я обожаю одесситок, жгучих брюнеток и знойных блондинок, полногрудых и стройных, весёлых и легкомысленных. И не боюсь признаться в своей любви. Всем. Сразу.
…Первый мой вояж в Одессу состоялся, когда мне было одиннадцать лет, в 1948 году. Почему я об этом говорю так уверенно? Объясняю.
Ехали мы в пассажирском вагоне поезда довоенного образца (до новых цельнометаллических вагонов оставалось лет пять). Вагон был основательно набит пассажирами, среди которых своей веселой наглостью выделялись, так называемые, мешочники, ехавшие с продуктами на одесский Привоз. Значительная часть были безбилетники, что давало широкое поле деятельности железнодорожным ревизорам.
Дома перед отъездом я получил от мамы строгий инструктаж в случае появления ревизора утверждать, что мне десять лет — это давало право на безбилетный проезд. Естественно, мамин инструктаж я выслушал одним ухом, выпустив его через другое… Проверявший билеты в нашем вагоне ревизор оказался веселым и приветливым человеком. Глянув на мою худосочную фигуру и бледное, покрытое рыжими веснушками лицо, он радостно возопил:
– Что, красавец, видно спортом занимаешься?
– Конечно, — польщенно ответил я.
– О, такой умный и толковый мальчик; рассуждаешь совсем как взрослый. Сколько же тебе лет?
И тут на крыльях повышенного интереса к моей персоне я захотел еще больше поразить доброго дядю. И брякнул:
– Двенадцать!
Мама вскинулась, как подстреленная птица; ревизор, внезапно потеряв свое веселье и приветливость, тут же принялся за составление акта на безбилетный проезд. Сумма штрафа была такова, что значительно превышала наш бюджет на эту поездку. Мама горько заплакала, глядя на нее и испытывая чувство глубочайшей вины, я тоже пустил обильную слезу, сразу «помолодев» на несколько лет.
Полвагона сгрудились возле купе, общественное мнение было явно на нашей стороне. Посовещавшись со своим напарником, ревизор решил амнистировать нас, что, однако, не освободило меня от основательной затрещины, которую отвесила мне мама, когда «дым сражения рассеялся».
Вот почему дату поездки я помню совершенно точно — лето 1948 года: ни раньше ни позже.
Итак, послевоенная Одесса — вся в руинах и новостройках. Основа строительных сил — немцы — военнопленные. Город живет трудно, но весело.
С высоты балкона на втором этаже дома вечерами я слышу песни под гитару собравшихся у нашего подъезда ребят: «Эх, наливай, чайханщик, чай покрепче, много роз цветет в твоем саду…»
С этого времени никто меня не убедит, что гитара — это музыкальный инструмент, изобретенный и наиболее популярный где-то в Италии или Испании. Да нет же, гитара родом из Одессы, хотя сама Одесса втрое моложе гитары.
Первые вечера в Одессе я провел, слоняясь по центральным улицам города. Во всех сквериках, у подъездов домов, на кованых с деревянными сиденьями скамеечках — всюду звучали гитары и молодые голоса.
Иду по Екатерининской, ступая по тротуарам, выложенным привезенной из Италии плиткой из туфа Везувия, надо мною склоняются деревья с похожими на длинные тоненькие сосиски плодами; перехожу на Ришельевскую, усаженную развесистыми кленами, прямую и широкую, как дорога жизни на агитплакате; сворачиваю на бывшую Еврейскую и, пройдя один квартал, выхожу на красавицу улицу — «песнь песней» и гордость Одессы — Пушкинскую.
Кто побывал хотя бы раз в рассветные или предвечерние часы на этой улице, не сможет забыть очарования просыпающейся или впадающей в дрему жизни удивительного города. Уложенная много лет назад брусчатка мостовой, отполированная годами, поблескивает в первых лучах восходящего солнца, раскидистые платаны и клены сплетают свои кроны над мостовой, образуя зеленый, выходящий прямо к морю тоннель. Утром и вечером на этих деревьях, почему-то именно на Пушкинской, собираются тучи птиц со всего города. Пройти отдельные отрезки улицы, не получив на голову или плечо «весточку» от галдящего на все голоса легиона пернатых, практически невозможно. Наверное, поэтому, согласно народной примете, одесситы выглядят счастливыми людьми…
Продолжение следует
Алексей ЯБЛОК
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
