Продолжение.
Начало в № 1174
Я помогал им советами (я находился в стране к тому времени уже шесть лет), ну и помогал с английским. Визиты к ним вскоре стали для меня необходимостью: видимо, мне остро недоставало семейного очага после недавнего развода. Часто после работы я покупал какую-нибудь нехитрую еду, жаренную на вертеле курицу или сосиски, прихватывал пива или вина и ехал к Волковым. Таи еще не было дома, она работала по вечерам. Мы с Волковым не спеша ели, пили и садились составлять очередной вариант того, что в Америке называется resume, а в Европе curriculum vitae: где учился, где работал, ученая степень, публикации и т. д. Чтобы произвести хорошее впечатление на потенциального работодателя, документ этот должен умело подчеркивать все достоинства заявителя и вместе с тем следовать определенным правилам. В общем, дело не такое уж сложное, но требующее известной сноровки.
Пока мы занимались писаниной, мы естественно, разговаривали на самые разные темы. Я тогда уже обратил внимание на странное противоречие в его сознании: с одной стороны, он был, несомненно, человек обширных и разнообразных знаний, но эти знания существовали, как бы совершенно не затрагивая его конечных взглядов и суждений, которые оставались, я бы сказал, стандартно советскими. Например, религия. То, что мы познакомились в синагоге, как выяснилось, было обстоятельством случайным. К религии он относился пренебрежительно, как к предрассудку, недостойному современного культурного человека, тем более ученого. Его ничуть не смущало, что в той же синагоге он встречал, можно сказать, цвет интеллигенции — от университетских профессоров до известных политических обозревателей. Он знал, что более 90% американцев принадлежат к какой-нибудь организованной религии, но этот факт ни в чем его не убеждал: «Значит, в этой стране 90% населения недоумки. Только и всего».
Помню, однажды речь зашла об эволюционной теории Дарвина. Я поделился с ним своими сомнениями: никак не могу представить себе, как слепая природа путем бессмысленных тыканий в разные стороны, наподобие броуновского движения, может создать столь сложный орган, как глаз, хоть за миллионы лет. Не значит ли это, что за пределами слепой, бессмысленной природы должно быть разумное начало, направляющее эволюционные изменения «в нужную сторону»? Опыт однозначно демонстрирует, что дрозофила через сотни поколений остается точно такой же дрозофилой — никаких эволюционных изменений. О чем это говорит?
Он, похоже, был в курсе дела; во всяком случае, ответ у него был готов:
– Это говорит о том, что наука накопила новые экспериментальные данные, которые должны быть ею осмыслены. Так, например, было в физике в канун возникновения теории относительности. При чем тут «разумное начало»?
На своей скромной должности Тая зарабатывала мало — недостаточно для того, чтобы заплатить за квартиру и прокормиться. Поэтому, чтобы свести концы с концами, Волковы пользовались помощью еврейской организации: раз они выехали по израильской визе, то считались еврейской семьей. Волков явно тяготился этой зависимостью. К еврейской жизни он никакого интереса не испытывал, в синагогу тогда пошел из любопытства, один раз, и был разочарован. «Ну я неверующий, а они-то считаются верующими. Как же они могут во время молитвы смеяться, переговариваться, смотреть по сторонам? Ханжество это и больше ничего».
Я заметил, что Алоном Либгартом он себя больше не называл. Однажды (мы уже были достаточно близко знакомы) я спросил его, кем он все-таки себя считает — евреем или русским. Он подумал и ответил:
– Откровенно говоря, ни тем, ни другим. Русских я не уважаю за их прирожденную иррациональность, а с евреями не ощущаю ничего общего. Кто я? Не знаю. Наверное, «полтинник» и больше никто.
После девяти появлялась Тая, усталая, но оживленная, полная всяких маленьких историй, которые произошли в течение дня. Она их весело пересказывала, пока накрывала на стол. Мы с Аликом (так она его называла, и так я стал его звать) снова садились за стол, снова пили вино или пиво, слушая Таины рассказы.
– Совсем молодой парень взял в примерочную джинсы. Выходит из примерочной с бумажником в руках: кто-то до него мерил и оставил в кармане. А в бумажнике — четыреста долларов и водительские права. Ну мы через справочную нашли этого господина, звоним ему, а он говорит: «Вот спасибо, я думал, что обронил где-то, а у меня там водительские права». Я спрашиваю: «Деньги там были?» Он говорит: «Вроде бы были, не помню». Понимаете, парень видел деньги, и не взял. А у нас бы… Еще сегодня: пришла девчушка лет шестнадцати на вид, мерила шорты. И содержимое своих карманов, видимо, переложила в эти самые шорты. Потом опять переоделась, шорты бросила в примерочной и ушла. Я стала вешать их на вешалку, а из кармана вываливаются ключ и пачка презервативов. Через минуту она появляется: «Я ключ свой не забыла у вас?» Я говорю: «Ключ и вот это». Она говорит: «Этого у меня навалом, а вот ключ один». Смех да и только…
Я смеюсь Таиным историям, таким простым, незамысловатым, но полным интереса к окружающему миру, симпатии к людям, и думаю: «До чего же они разные, эти двое супругов…»
В этот период я бывал у них чуть ли не каждый вечер. Мы составляли вежливые письма, прилагали resume и отправляли в адреса экономических факультетов различных университетов. Через некоторое время Волков стал получать такие же вежливые ответы: «К сожалению, в настоящее время…» Волкова эти ответы расстраивали, а я пытался ему объяснить, что это нормальное явление, что я, например, разослал в свое время не меньше ста таких писем, пока получил приглашение… нет, не на работу, а просто зайти побеседовать, познакомиться.
И вот однажды однообразие вежливых отказов было нарушено. Некий солидный нью-йоркский университет сообщал, что его экономическое отделение систематически работает над изучением советской экономики и такой высококвалифицированный специалист в этой области, каким является доктор Волков, мог бы быть им очень полезен. Однако, к величайшему сожалению, в настоящее время они не могут предложить доктору Волкову штатной позиции, соответствующей уровню его знаний. Как только такая возможность возникнет, они, несомненно, пригласят его присоединиться к факультету. А пока что они обращаются с просьбой: не согласится ли доктор Волков дать свое заключение по поводу сборника научных статей ряда авторов под общим названием «Советская экономика. Функции Госплана»? Вознаграждение за рецензию выплачивается в соответствии с принятыми расценками.
– Что ты об этом думаешь? — спросил Волков, едва я дочитал письмо.
– Они хотят испытать тебя, посмотреть, на что ты способен. А потом, глядишь, и… Ну не будем загадывать. Что ж, принимай вызов.
Мы настрочили положительный ответ, и через пять дней Волков достал из пакета специальной почты объемистую рукопись. Прочесть ее было непросто — длинные, закрученные фразы, специальные термины… К счастью, пассивным языком Волков владел лучше, чем разговорным: при подготовке диссертаций ему приходилось читать статьи по-английски. В общем, совместными усилиями мы кое-как за несколько дней разобрали рукопись. Перевод мы не писали, просто Волков делал в тетради заметки. Иногда он отпускал резкие замечания в адрес авторов вроде «болван», «дурак безграмотный», а то и похуже. Меня это несколько насторожило:
– Надеюсь, ты понимаешь, что твое заключение должно быть безукоризненно вежливым по тону, даже если ты с чем-то и не согласен.
– С чем-то? Тут столько ерунды! Это писали какие-то некомпетентные простаки: они исходят из того, что государственные планы выполняются и перевыполняются. Я все это намерен им сказать, не отговаривай меня.
– Я не отговариваю, я только говорю, что одно и то же можно сказать по-разному. Можно сказать: «Вы болваны и ни хрена не знаете», а можно: «Если исходить из того факта, что планы выполняются, то уважаемый коллега совершенно прав. Однако реальность такова, что…» и так далее. Можно как вежливый человек, а можно как советский хам.
Наверное, «советского хама» он принял на свой счет и рассердился:
– Знаешь, я привык говорить правду в глаза. Я в России не боялся, хотя мог в тюрьму угодить, и здесь не стану притворяться. Как не миндальничай, а дуракам придется объяснить, что они дураки.
Я понял, что разговор этот ничего не даст, и отправился домой, не дождавшись Таи.
Дня три я не приходил к Волковым — занят был, да и после того разговора как-то не хотелось. Но потом я подумал, как бы он без меня свое заключение не накатал. Еще отправит в таком виде! В тот же вечер прямо с работы я заехал к Волковым. Он встретил меня холодно и на вопрос «Как дела с заключением?» небрежно бросил:
– Все в порядке. Вчера отправил.
У меня сердце чуть не оборвалось:
– Отправил? Что же ты там написал?
– Написал, что считал нужным, — отрезал он, давая понять, что продолжать разговор на эту тему не намерен. Я все же попросил копию. Он сказал, что копии не оставил.
Это было неправдой, копия существовала, он просто не хотел ее показывать, чтобы не выслушивать моих упреков. Позже я все-таки прочел ее. Что сказать? Мои худшие опасения подтвердились: смесь высокомерия с грубостью, причем изложенная плохим английским языком. Я сразу понял, что иметь с ним дело университет больше не захочет. Хуже того, авторы статей были из разных университетов, так что о Волкове узнают теперь во всех концах нашей необъятной страны. После этого доступ в академические сферы окажется для него весьма проблематичным…
Он это тоже понял, хотя и с опозданием. Однако следствием этого стало не стремление как-то поправить положение, а обострение антипатии к американским ученым. В его понимании, они были лицемерами, ограниченными обывателями, которые не желали знать правду. Им важно, чтобы внешне все выглядело благопристойно, а что за этим скрывается полная некомпетентность — им наплевать. И так далее без конца. Но хуже всего, что постепенно, по мере того как его новые и новые попытки устроить свою карьеру терпели неудачу, он стал распространять эти характеристики на всех американцев вообще. Американцы от этого, конечно, не пострадали, но самому Волкову такой образ мысли мешал понять американское общество, принять его правила, войти в него.
Между тем Тая двигалась прямо в противоположном направлении. Очень скоро она получила повышение, стала продавцом. Ей естественно прибавили зарплату, и теперь уже они могли сводить концы с концами без материальной помощи еврейских организаций. Но это было только начало. Проработав еще год, Тая стала заведующей секцией. В качестве таковой она проявила инициативу: под ее руководством была создана своего рода подсекция для подростков от шестнадцати до восемнадцати. Идея, объясняла Тая, заключается в том, что эта группа покупателей (весьма, кстати, активная) имеет свой особый вкус в одежде, отличный и от детей старшего возраста, и от молодежи. Тая изучала их вкусы, для чего ходила на рок-концерты и там делала зарисовки. Инициатива ее воплотилась в жизнь и дала блестящие результаты. С Таей стали считаться, ее идеи переняли во всех универмагах большой торговой компании, где она работала.
Успех, настоящий успех изменил Таину жизнь. Еще через два года ее назначили консультантом при совете директоров всей торговой компании, в которую входили десятки универмагов по всей стране. Ей часто приходилось ездить в командировки — на совещания и семинары. Когда ее не было в городе, мы с Волковым проводили вечера вдвоем, работая над очередным его проектом — научным журналом на английском языке под названием «Плановая экономика». К этому времени, замечу попутно, они переехали и жили в просторной квартире в высотном доме с мраморным вестибюлем.
Успех изменил не только их образ жизни, но и саму Таю. Нет-нет, она оставалась такой же милой, приветливой, но в ее движениях и взгляде появилась уверенность. Она сменила прическу — коротко постриглась, и черты лица, от природы мелкие и неяркие, стали более выразительными. Надо было ее видеть, когда на какой-нибудь конференции в зале на несколько сот человек она восходила на подиум для получения очередной награды — в открытом черном платье в талию, на высоких каблуках, непрерывно улыбаясь и раскланиваясь на аплодисменты зала: «Thank you, thank you! Mr. President, distinguished members of the board, dear colleagues and friends…» Дочка алкоголика-слесаря из Мытищ… Ей-богу, метаморфоза куда большая, чем у мадам Греминой…
На праздничные приемы полагалось являться с супругой или супругом. Волкову приходилось надевать смокинг и сопровождать Таю, хотя это явно было ему не по вкусу. При том, что в смокинге он выглядел великолепно: высокий, подтянутый, манишка оттеняет природную смуглость, ранняя седина в висках. За банкетным столом сидел с мрачной физиономией, а если кто-то с ним заговаривал: «У вашей жены удивительный организационный талант», — отвечал неохотно, односложно, без улыбки.
Дела его с журналом не клеились. Прежде всего, не хватало денег. Он сумел получить небольшой грант в каком-то фонде поощрения развития чего-то, но это была лишь часть необходимых средств. На одни переводы сколько нужно затратить — ведь все авторы пишут по-русски. Приходилось платить из своих (то есть из Таиной зарплаты) и брать в долг. В общем, когда вышел первый (он же последний) номер журнала, Волков был должен всем на свете, включая меня. Этот единственный номер практически денег не принес, и Волков объявил банкротство.
И вот настала эпоха Горбачева, эпоха перестройки; для России — эпоха великих изменений, для нас, эмигрантов, эпоха свободного посещения своей родины. При первой возможности Алик и Тая отправились навестить родителей. К тому времени Таин отец умер, Волков-папа вышел на пенсию, обе матери продолжали работать и бедствовали ужасно. Так что визит на родину имел не только сентиментальные побуждения, но и практическую цель — подкормить родителей.
В России Волковы пробыли месяца полтора и вернулись оттуда усталыми, похудевшими и какими-то напряженными. Дома они препирались по мелочам, ссорились — такими я раньше их не видел.
Окончание следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
