Еврейский Мир

ИЗ АРХИВНОЙ ПЫЛИ

Реувен Миллер

На этот день, на 11 сентября была назначена церемония «шлошим» — тридцатидневных поминок на кладбище и открытия памятника.

Погода стояла стандартная. Израильский воздух, с каждым днем все сильнее раскалялся в приближении осенних праздников, чтобы, обеспечив для полноценного раскаяния максимальный разогрев в Йом Кипур, вскорости подарить людям, сидящим в шатрах Сукот, первую вечернюю прохладу — знак перехода от лета к зиме.

На часах — 16-20. Толпа пенсионеров массово разнервничались, все более взвинчиваясь в режиме самовозбуждения. Приглашенные на автобус к четырем, старики, по ставшему у них безусловным советскому рефлексу, начали стягиваться к клубу получасом-часом ранее, а там было всего четыре скамейки, принявших лишь тех, кто был при клюках или костылях, и беспокойство пожилых людей было понятно. Но от понимания легче не становилось. Заказанного автобуса не было, и все тут.

Собрались уже абсолютно все, даже вечно припаздывающая родня из Ришона прикатила на двух машинах.

Первичная пенсионерская склока, начавшаяся еще час назад, — кому и как рассесться в автобусе, хотя езды до кладбища было всего-то десять минут, уже давно сменилась всеобщим ропотом недовольства в адрес Левы, вовремя не обеспечившего…

Но неожиданно свалившаяся новая забота — разыскать неизвестно куда провалившийся и не выходивший на связь автобус, с шофером которого Лева полтора часа назад с созвонился, получил подтверждение заказа и уверение, что машина будет в четыре, отвлекала Леву от тяжести, давно лежавшей на душе и возникшей еще до маминой смерти, в те месяцы, когда удачно прожитым казался день, в который счет убитых шел лишь на единицы.

В те страшные месяцы «Дельфинариума», «Сбарро», иерусалимского перекрестка, названного Еврейским, и, видимо, потому ставшим особо желанной целью террористов, перекрестка, на котором, как казалось, не осталось ни одного магазина, ни одной забегаловки, ни одного живого места, где не бабахнул бы «Бум гадоль», уносящий жизни молодых и старых, мужчин и женщин, неисправимых грешников и невинных сосунков… Да разве только в Иерусалиме творилось такое? И в Тель-Авиве, и в Петах-Тикве, и в Нетаньи, и в Хайфе, и в Хадере, и на дорогах, и в малых поселениях…

Леве казалось, что именно это и убило маму, сломало ее волю к жизни. После «Дельфинариума» она говорила почти лишь только о погибших детях, и не удавалось вырвать ее из этой зацикленности. Через пару недель она попала в больницу, и пошло-поехало… К середине августа, наконец, ее душа получила успокоение от восьмидесяти лет жизни, последние десять которой протекли в Израиле, в Реховоте, принявших маму, и которым она была благодарна, возвращая долг, как могла: лекциями на медицинские темы и пением идишских песен в пенсионерском клубе.

Шофер прорезался в половине пятого и сообщил, что — в дороге, и будет минут через 10-15. Следом за ним позвонил с кладбища рав Певзнер — что он готов и ждет. Толпа несколько успокоилась. Но когда, наконец, огромный экскурсионный «Вольво», похожий, благодаря зеркалам-рогам на торро, набычившегося на алую мулету матадора, причалил к клубу, все сорок пенсионеров бросились на абордаж, размахивая клюками, сумками и бутылками с водой, и Леве даже стало страшно, как бы они друг друга не покалечили…

Но вот, наконец, все расселись, только кое-где еще вспыхивали локальные перепалки по поводу мест, которых, в огромном автобусе было предостаточно…

Лева сел в экскурсоводское кресло рядом с шофером и только тут обратил внимание на водителя. Этот молодой парень, типичный «мизрах», был крайне возбужден. Все его внимание было приковано к приемнику. Лева тоже прислушался.

— Самолет врезался в небоскреб Всемирного торгового центра! — возбужденно кричал диктор. — В здании начался пожар…

Извини, доди (дядя), что опоздал. — сказал Леве шофер, — Слышишь, что происходит! Я заехал домой пообедать, включил телевизор. Сижу, ем. А тут и началось. Ну я и оторваться не мог…

А что за самолет? Военный, что ли, — спросил Лева.

Не знаю. Пока не говорили, авиакатастрофа, наверно.

И в этот момент диктор заорал:

— Господи! Еще один самолет! Пассажирский «Боинг»! На вторую башню! Аааа! Господи! Что творится? Взрыв! Черный дым!

Предводитель пенсионеров, ватик (старожил) Абрам, сидевший на первом сидении, стал объяснять соседям, о чем говорят по радио. Поднялся шум, кто смог, встали и столпились подле Абрама, мешая друг другу и не давая ему говорить. В это время автобус подъехал к кладбищу.

…Пока родственники и близкие друзья покойной возились возле новенького памятника, стирая остатки строительного цемента, отмывая белые плиты, украшая памятник на привычный им гойский манер цветами, и кладя на него, по еврейскому обычаю, памятные камушки, старики оценивающе осматривали памятник и с нескрываемым интересом обсуждали его.

Начиналась официальная часть церемонии. Рав Певзнер прочитал несколько молитв, то заунывно распевая, то тараторя, и Леве почти не удавалось уловить смысл его слов, но какие-то фрагменты все же доходили:

«Отец наш небесный… Благослови государство Израиль, начало Освобождения нашего… Укрепи … защитников Святой страны нашей и дай им Спасение и увенчай их ореолом победы. И утверди мир в Стране и дай вечную радость жителям ее… И благословенна память душ невинных, загубленных Ишмаэлем».

Потом дуэтом с нетерпеливо суфлирующим Певзнером Лева прочитал, заглядывая в молитвенник, «Кадиш», который, несмотря на повторение уже чуть ли не в сотый раз за этот месяц, так и не прижился полностью в его памяти: «Итгадал вэ-иткадаш Шеме раба…»

Певзнер произнес благословение детей и внуков покойной Симхи, дочери Эстер и Аврума, и дал слово родным и друзьям. Пенсионеры, как водится, да и как должно, наверно, заговорили о ее дружелюбии, гражданской активности, коллективизме, о ее песнях.

Бывшего полковника советской армии Семена, пришедшего, несмотря на жару, в пиджаке и при всех боевых наградах, понесло на актуалию: он заговорил о живучести фашизма, который сейчас в образе Арафата все так же стремится уничтожить евреев.

«Но мы», — торжественно, потрясая кулаком, митинговал Семен, — «того зверя добили в его логове, и этого добьем! Так что, спи спокойно, дорогая Симочка!» — и обняв старшую внучку покойной, прямо из армии в военной форме и с автоматом прибывшую на кладбище, расцеловал девочку…

Потянулись к воротам. Там под навесом уже распоряжался зять, перетаскивающий из багажника напитки, сладости, фрукты. Белое вино, бутылка за бутылкой извлекаемое из портативного холодильника, на жаре шло, как вода, только и успевали разливать по пластиковым стаканчикам. Соня, реховотская мамина подруга, достала из сумочки приемник. Дребезжащий голосок древней старушки с «РЭКи» рассказывал об ужасе происходящего в далеком Нью-Йорке…

Семен, снявший, наконец, свой орденоносный пиджак, под которым оказалась мокрая, хоть выжимай, рубашка, после пары стаканчиков сухого, опять митинговал:

Теперь они поймут, каково нам здесь! Они поймут, что война идет везде. И фашисты везде достают. Вот увидите, теперь Америка открыто встанет на нашу сторону. Конец Арафатке придет! И Россия будет с нами! Правильно Путин сказал: «Мочить в сортире!». Только так! А все вместе мы непобедимы!..

…Но всему приходит конец, и запасу винишка в холодильнике — тоже. Пришел шофер и, показывая на часы, заявил, что его время истекает. Пенсионеры поплелись к автобусу…

Родственники же поехали на поминки к левиной сестре, живущей, здесь же, в Реховоте…

… И зашло солнце.

…В телевизоре в цикле крутились кадры: самолет врезается в башню небоскреба, взрыв, вой толпы, пожар. Потом — другой самолет, потом — то же, но с другой точки, и опять — в цикле…На всех каналах: израильских, русских, американских, европейских, дикторы и комментаторы — в раже: наперебой рассказывают и о третьем самолете, упавшем на Пентагон, и о четвертом, где, по-видимому, террористам оказали сопротивление и рухнувшем в чистом поле… И автор «шоу» уже проявился — «Аль Каэда»…

На израильских каналах — радостные пляски арабов в «автономии» с раздачей конфет. Празднуют, сволочи!

…Лева с сыном и зятем, глядя в телевизор, быстро освоили литровку «Абсолюта», но, видимо, треволнения дня активно нейтрализовывали спиртуозность, и мужики незаметно перешли на кармельские «черные семерки»… Телевизор настолько поливал информацией, что было как-то не до разговоров, ни о политике, ни даже о маме покойной. Ясно было лишь, что что-то в мире кардинально изменилось, но что, и куда этот мир теперь понесет?

И был вечер, и было утро…

Как тогда казалось Леве, да и не только ему — утро новой эры…

И взошло солнце.

Но в Америке тот день еще продолжался, может быть, самый страшный день за всю ее коротенькую историю.

И там происходило нечто, о чем говорили:

«Смотри, вот это — новое», но это, на самом деле, было уже в веках.

И не было ничего нового под солнцем.

Автор — Реувен МИЛЛЕР

Оцените пост

(голосовало: 13, средняя оценка: 4,92 из 5)

Загрузка...

Поделиться