Окончание. Начало в № 1160
Новый 1933 год профессор Габер встретил на отдыхе в Ницце. К тому времени ему уже было 64 года. Прошедшие годы заметно пошатнули здоровье: появились боли в сердце, бессонница, частые депрессивные настроения. Позади был второй, окончившийся за шесть лет до этого разводом, брак. Новости из Германии не способствовали дополнительному оптимизму, и можно лишь предполагать, о чем думал Габер, поднимая бокал с шампанским в новогоднюю ночь.
В Берлин он возвратился в начале февраля, когда у Германии уже был новый канцлер и новое правительство. Прошло совсем немного времени, и ученый получил возможность испытать на себе «прелести» новой власти. В стенах его института образовалась под руководством некоего помощника-механика национал-социалистическая ячейка, и первого апреля, в день общегерманского еврейского бойкота, члена Прусской академии наук, нобелевского лауреата профессора Габера нацисты не пропустили в его собственный институт. Через несколько дней последовал указ министра юстиции, предписывавший всем судьям «коммунистической или марксистской ориентации, а также еврейского происхождения» подать заявления об отставке. Приказ содержал важные указания на то, что отныне принадлежность к евреям определялась не на основе вероисповедания, а на основе происхождения. Из указа также следовало, что евреи приравнивались к политическим противникам режима. Не требовалось большой проницательности, чтобы сообразить, что то, что случилось с еврейскими судьями, могло вскоре произойти и с еврейскими учеными. Отставка казалась Габеру наиболее подходящим выходом из положения, но в институте, которым он руководил, около 10% научных сотрудников составляли евреи, и он считал себя по отношению к ним связанным определёнными этическими обязательствами. В конце концов, он принял распространенное для того времени решение — выждать до тех пор, пока очередные мероприятия нового правительства не затронут его самого.
И эти мероприятия не заставили себя ждать. Седьмого апреля вышел закон «О восстановлении профессионального чиновничества». Согласно этому закону, отправке в отставку подлежали все чиновники «неарийского» происхождения, если только они не воевали на фронтах Первой мировой войны или их отцы или дети не относились к числу павших. Формально Габер как участник войны не подпадал под действие закона, но это делало его положение еще более щекотливым. Вскоре он получил письмо от своего друга, также ветерана «газовой войны» и нобелевского лауреата, профессора химии Геттингенского университета Джеймса Франка. Несмотря на военные заслуги, Франк принял решение об отставке — иначе, как он писал, он не мог бы стоять в аудитории перед студентами и делать вид, будто ничего не случилось. Но Франк полагал, что Габер совсем не обязательно должен был следовать его примеру: как директор института он занимал совсем иное положение с иным кругом обязанностей.
В том, что это так, Габер был далеко не уверен. Хотя установленный срок подачи прошений об отставке составлял шесть месяцев, в отношении института Габера прусское министерство культуры, отвечавшее за учебные учреждения и исследовательские институты, решило проявить особое рвение. После известия о том, что Альберт Эйнштейн не собирался больше возвращаться в Германию, Габер оставался самым известным ученым еврейской национальности среди живущих в Германии, и чиновникам не терпелось на его примере провести показательную акцию. Еще в середине апреля Габеру сообщают из министерства, что после первого мая, которое нацисты объявили нерабочим днем, институту не будет позволено открыться, если к этому времени в нем не будут проведены вытекающие из нового закона увольнения.
И Габер начинает действовать. Чувствуя моральную ответственность перед своими подчиненными, он решает, что не сможет больше смотреть им в глаза, если решение об отставке они получат не от него, а от кого-либо еще. Двадцать первого апреля он увольняет двух своих завлабов, затем наступает очередь ученых среднего и низшего звена. И наконец, тридцатого апреля, словно капитан, покидающий последним тонущий корабль, Габер направляет в министерство собственное прошение с весьма примечательной формулировкой: «…При подборе сотрудников я всегда исходил из их профессиональных качеств, а не из расового происхождения. Вы не можете ожидать от человека на 65-м году жизни, что он изменит своим взглядам, которыми он руководствовался в течение 39 лет его научной деятельности, и вы поймете, что гордость, с которой он всю жизнь служил своей немецкой родине, предписывает ему теперь обратиться с настоящим прошением об отставке».
После этого шага здоровье Габера начинает быстро ухудшаться, боли в сердце наступают все чаще и чаще; он чувствует, что с уходом из института его жизнь потеряла всякий смысл. Некоторые из его высокопоставленных друзей предпринимают попытки достичь какого-то компромиссного решения с новой властью: Макс Планк, в то время председатель научного сообщества кайзера Вильгельма (сейчас это сообщество носит его имя) заговаривает о Габере во время аудиенции с Гитлером. Планк пытается аргументировать тем, что надо уметь делать различие между «бесполезными» и «ценными» евреями и что принуждение «ценных» евреев к иммиграции равносильно «государственному членовредительству». После этого, согласно позднейшим воспоминаниям Планка, фюрер впал в такой раж, что Планк счел за благо при первой же возможности удалиться.
Вторую половину года Габер проводит в переездах по всей Европе. Он посещает живущего в Париже сына от первого брака и знакомится у него с Хаймом Вейцманом. В разговоре с ним Габер как-то замечает с горечью, что никогда еще в своей жизни он не чувствовал себя в большей степени евреем, чем теперь. Вейцману удается воодушевить Габера идеей создания исследовательского центра в Палестине, но ученый не уверен, что здоровье позволит ему выдержать тамошний климат. В попытках трудоустроить уволенных сотрудников Габер связывается с коллегами по всему миру, посещает лаборатории Утрехта, Парижа, Лондона. Его английским друзьям удается тем временем выхлопотать для него позицию в Кембриджском университете, и с начала ноября он перебирается в Англию. Между тем его здоровье становится все слабее, ему уже не всегда удается довести до конца занятия со студентами.
29 января 1934 года Габер прибыл в Базель, где должен был встретиться с сыном. Ночью у него начался сердечный приступ, от которого он уже не оправился.
Скромные похороны, в которых приняли участие только члены семьи ученого, состоялись на городском кладбище Базеля. В 1937 году, в соответствии с волей покойного, там же была перезахоронена его первая жена Клара Иммервар.
Вскоре после смерти Габера его друг Альберт Эйнштейн заметил о нем в одном из писем: «…В конце своей жизни он должен был испытать всю горечь быть отброшенным людьми его круга — круга, который так много значил для него… Это была трагедия немецкого еврея: трагедия невостребованной любви».
Организованный Габером институт физической химии в Берлине носит с 1953 года его имя.
Григорий ЛЕВИНЦ
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
