Дядя Тэйва работал в Краснополье керосинщиком, заведовал керосинной лавкой, которая стояла у входа на базар. После войны лет шесть в местечке не было электричества, и керосиновые лампы были главными поставщиками света. И по этой причине дядя Тэйва был главным человеком в местечке. С керосином был всегда дефицит, а зимою особенно, ибо завозили его из Кричева, и в непогоду машина с цистерной не могла добраться до нашего Краснополья. Да и летом привозили керосин раз в три недели, и он исчезал мгновенно. Конечно, у дяди Тэйвы всегда оставался неприкосновенный запас, но это было для райкома и райкомовцев и еще для какого-то начальства. И для Клары, буфетчицы из привокзального ларька. Нет, у них не было обычных в те времена взаимоотношений: я — тебе, ты — мне, как можно было подумать исходя из их профессий. У них было совершенно другое. У них была любовь. И не просто любовь, а запретная любовь. Ибо дядя Тэйва был женат на Добе и имел троих детей, вылитых Тэйвочек, а Клара была замужем за Зеликом, одноногим часовщиком, и имела двух девочек. Об их любви знало все Краснополье. И, конечно, знали жертвы этой любви, но в отличие от всех относились к этому спокойно. И даже извлекали выгоду.
– Мойша, — говорила жена Тэйвы, — сходи к своей никейве и возьми детям к празднику шоколадки. И мне сто грамм подушечек. Я, думаю, для тебя она их найдет под прилавком!
И дядя Тэйва шел и приносил шоколадки и подушечки, которые любила Доба.
У Зелика были тоже свои проблемы:
– Клара, неужели ты не замечаешь, что у нас кончается керосин? Вчера хотел сделать себе яичницу на примусе и вместо крутой, как я люблю, получилась размазня. Примус выдохся через минуту! Сходи к своему… и возьми бутылку керосина! Думаю, у него в лавочке завалялось немножко керосина для тебя.
И Клара шла к Тэйве и приносила керосин.
Время текло, как керосин из бочки, все оставалось по-старому: Тэйва жил с Добой, но любил Клару, а Клара жила с Зеликом, но любила Тэйву. Керосин — не вода и однажды, как говорили в местечке, запылал голубым пламенем: в местечко нагрянули ревизоры из области. Это была налетная ревизия, о которой не был предупрежден даже председатель райпотребсоюза Захар Львович. О нем говорили, что у него есть связи в самом Минске. Приехали гости во главе с ревизором из Могилева Пшибинским, от имени которого дрожали все продавцы. Не заходя в правление райпотребсоюза, не отметившись у председателя Захара Львовича, ревизоры сразу отправились к дяде Тэйве. В лавке было пусто, ибо уже недели три завоза не было, и Тэйва дремал за прилавком. Ревизоров Тэйва встретил спокойно, ибо ничего криминального за собой не знал, а хранящийся в лавке неприкосновенный запас керосина для начальства его не тревожил, так как начальство для Тэйвы было выше закона. Но на этот раз закон оказался выше, ибо одновременно с ревизорами в Краснополье приехали энкавэдисты и арестовали все районное начальство, объявив их врагами народа и нацдемами. Неизвестно, по какой причине дядю Тэйву не включили в эту вражескую группу, а арестовали как расхитителя народной собственности. И он отделался тремя годами тюрьмы и конфискацией имущества. Особого богатства у Тэйвы не было, и конфискация закончилась тем, что в доме Тэйвы остались пустые стены и сломанный стол с двумя стульями. Даже столетний кожух, что остался Тэйве от дедушки, конфисковали в пользу государства. Как сказал Тэйва, чтобы государству было теплее.
Суд был открытый, показательный. Но Доба на суд не ходила. А Клара, закрыв свой ларек и нацепив табличку «Переучет», два дня — все то время, что шел суд, сидела в первом ряду.
Отбывать срок Тэйву отправили куда-то в Карело-Финскую Республику, как говорила Доба, на кудыкину гору. Отсидел Тэйва от и до, не попав ни под одну амнистию, хоть амнистии были дважды по случаю каких-то юбилеев. Каждое утро Доба начинала с проклятий в адрес Тэйвы, который оставил ее и детей голыми и босыми из-за этой проклятой конфискации. Как будто он был виноват в приговоре судьи. Ей и вправду приходилось несладко, но Клара стала помогать ей, как кровной родне. От Клариной помощи Доба не отказывалась и так привыкла к ней, что сама стала прибегать за деньгами, если чего надо было купить. Конечно, о поездках на свидание с Тэйвой Доба и не думала, а Клара съездила все три раза, которые были разрешены, буквально выцарапывая отпуск у председателя райпотребсоюза, ибо ее недельного отпуска не хватало, чтобы добраться на край земли, где сидел Тэйва. За месяц до выхода Тэйвы из заключения Клара стала готовиться к последней поездке, чтобы встретить любимого у ворот тюрьмы. Она купила Тэйве новый костюм, белье, рубашку, свитер и даже модное габардиновое пальто. Она долго выбирала каждую вещь и примеряла ее на Зелика, который был по размеру как Тэйва. Зелик надевал их, послушно разводил и поднимал руки, чтобы Клара могла оценить, удобно или нет, грустно смотрел на Клару и молчал. Но когда она, сложив все покупки в чемодан, как всегда, присела на него перед дорогой, неожиданно спросил:
– Может, разведемся?
– Как ты проживешь без меня? — вопросом на вопрос ответила Клара.
Зелик пожал плечами. И Клара, махнув рукой, заторопилась к автобусу.
…В этот день выходили на свободу несколько человек. Тэйва вышел последним, когда Клара уже потеряла надежду дождаться его, подумав, что ему за какую-то провинность продлили срок. Выйдя за ворота, он поправил картуз, почему-то посмотрел вверх на тусклое осеннее небо, потом широкими шагами подошел к Кларе и, обняв, сказал слова, о которых думал последнее время:
– Давай останемся здесь жить! Не хочу я возвращаться к Добе! Я тут сидел с одним. Тоже еврей. Здешний. Полгода назад вышел. Обещал помочь с устройством.
Все эти слова Тэйва выговорил на одном дыхании, они переполняли его и рвались наружу, как кашель, который ничем нельзя остановить. Сказав их, он замер, ожидая ответа.
Клара вздохнула и тихо сказала:
– Не проживет без меня Зелик! Руки наложит на себя. Не могу я этот грех на душу взять.
– А я проживу? — спросил Тэйва.
– Проживешь, — сказала Клара. — Столько лет прожил и сейчас проживешь.
И добавила:
– А я буду писать. И иногда приезжать.
Вернулась в Краснополье Клара через три недели, одна, никому ничего не объясняя. Да и никто ничего не спрашивал. Ни Доба, ни Зелик. Только председатель райпотребсоюза как-то, заглянув в ларек, поинтересовался:
– Он не захотел возвращаться?
– Не захотел, — кивнула Клара. И больше ничего не сказала.
Она и даже Зелик продолжали помогать Добе: сделали ей ремонт, поклеили обои, а старшего сына Зелик пристроил к себе учеником, обучал часовому делу.
Тэйву часто вспоминали в местечке, но в основном разговоры были про то, что кто-то слышал или о чем-то догадывался. Еська, его школьный дружок, говорил, что он работает сторожем на каком-то спиртзаводе в Карелии. И его все там опять зовут «керосинщиком». Только теперь — за пристрастие к алкоголю. Кто-то верил ему, кто-то нет. Клара не подтверждала этих разговоров, но и не отрицала. Раз в два года она уезжала на пару недель из местечка. Говорила, что на отдых. Но почему-то после этого отдыха всегда возвращалась усталой и постаревшей.
Марат БАСКИН
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
