Федор был рядовым номенклатурного фронта. Судьба его не отличалась от судеб тысяч и тысяч мелких партийных функционеров. Выросший в деревне, воспитанный в патриархальном сельском духе, Федор, тем не менее, как и подавляющее большинство его сверстников, не испытывал всепоглощающей любви к сохе и плугу.
Переданная на генетическом уровне тяга к земле была заметно ослаблена желанием вырваться из деревни, жить во грехах и соблазнах городского быта. Не обладающий ни исключительными талантами, ни выдающимися качествами и способностями, Федор с присущей ему сельской смекалкой решил, что карьеру надо делать на ниве общественной работы.
Свое рвение к такому роду деятельности он проявлял с младых ногтей, последовательно переходя из одной весовой категории общественника в следующую — по ступенькам партийной иерархической лестницы.
Школу пришлось заканчивать без ломки зубов, разгрызая гранит науки: работа секретаря комитета комсомола отнимала душевные и большую часть физических сил, а на учебу их просто не хватало. Аттестат зрелости, разумеется, без троек (предстояло поступление в институт) был выдан в благодарность за самоотверженную общественную деятельность. Выбор вуза для Федора не представил труда: педагогический институт («Это многих славных путь») был кузницей кадров «инженеров человеческих душ» — будущих комсомольских, профсоюзных и партийных деятелей.
Вооруженный рекомендациями комсомольской и партийной организаций, вполне заменяющих знания, Федор поступил в институт, и, следуя по проторенной дорожке, в условный день, в условный час окончил его.
По карьерной лестнице
Примелькавшегося в коридорах власти выпускника направляют в районный центр, где его избирают секретарем райкома комсомола.
Сбывается голубая мечта сельского паренька — он в номенклатуре. Отныне Федор вхож в кабинеты районной и партийной административной власти и, что еще важнее, на продуктовую и промтоварную базы райпотребсоюза.
Номенклатурная жизнь Федора могла стать короткой, как у большинства соискателей этой жизни, и быть ему в лучшем случае директором школы или инспектором районо, если бы не одно очень важное обстоятельство. Федор обладал редким природным даром.
Чтобы стало понятным главное достоинство Федора, постараюсь описать его внешность. Невысокого роста, брюнет, хорошо сложенный, лицо открытое, слегка плакатное, светлые, кристально чистые глаза, высокий лоб, вот только нос несколько оплошал: не то чтобы картошкой, но до римского профиля далековато…
…Так вот, о даре. Федя не был прирожденным оратором, зато он умел красноречиво молчать и, что особенно важно, в нужное время и по нужному поводу. При этом лицо его сохраняло глубокомысленное выражение, что при желании можно было квалифицировать и как одобрение, и как неприятие сказанного (грибоедовский Молчалин в условиях «социализма с нечеловеческим лицом»). Федор исправно участвовал во всех номенклатурных забавах, более того, часто именно ему поручалась их организация (делал он это ловко и со знанием дела), хоть сам пил в меру. Если бы не эти два выдающихся достоинства, не быть бы Феде и близко к номенклатурному очагу!
Итак, я назвал два источника и две составных части, позволившие Федору сделать карьеру по партийной линии. Впрочем, карьера — это громко сказано. Вскоре Федор (уже к тому времени человек семейный) получает назначение в областной центр — сначала в обком комсомола, затем его переводят в облисполком, а после этого — инструктором обкома партии.
Здесь наш герой надолго застрял. Не имеющий выдающихся способностей для продолжения номенклатурной карьеры, Федя был брошен на науку — самый безопасный участок работы. С этого времени и на протяжении многих лет Федор курирует высшие учебные заведения, разномастные НИИ, проектные институты и даже филиалы академий.
Теперь научные разработки и опыты, кадры и их продвижение — все это становится предметом заботы и контроля со стороны крестьянского сына — обладателя скромного диплома по существу, но научного эксперта по долгу службы — Федора Н.
Просидевший четверть века на одной и той же должности, Федя все же не был ординарным аппаратчиком. Ему стукнуло 50, и он продолжал свою деятельность на научной ниве, сея разумное, доброе, вечное и снимая урожай со своих посевов. Менялись секретари обкомов, руководители отделов, их секретарши; возникали, рушились и вновь возникали фавориты высокого начальства, но Федю обходили стороной «и барский гнев, и барская любовь». Благодаря многолетней беспорочной и умеренно полезной службе он стал достопримечательностью, своего рода раритетом обкома партии, и эта его роль в течение многих лет всем казалась органичной.
Всем, но не самому Федору. Как и полагается Молчалину, он ни единым словом или действием не выдал своей неудовлетворенности, но в глубине души копошился червь уязвленного самолюбия.
Есть все-таки Б-г даже для заядлых атеистов! Судьбе было угодно, чтобы сбылись самые смелые, я бы даже сказал, фантастические мечты Федора.
Грянула перестройка, затем последовала демократизация общества, в воздухе запахло жареным и, державшие нос по ветру, преданные партии и ленинским идеям кадры стали разбегаться с насиженных мест, как крысы с тонущего корабля.
Именно в это время Федина карьера сделала стремительный скачок: в течение одного года скромный инструктор прошел путь от заведующего сектором до завотделом областного комитета. Апофеозом восхождения Федора на олимп стало избрание его секретарем обкома КПСС. Произошло это историческое событие 17 августа 1991 года, за два дня до другого не менее исторического события — августовского путча ГКЧП.
Слава героям…
Еще не развеялся запах шашлыка и не утихла головная боль у гостей, перепивших на пикнике по поводу вступления нашего героя в новую должность, как Феде пришлось выполнять первое и очень непростое партийное поручение в новом качестве.
На площади перед зданием обкома собралась толпа поднявших голову украинских националистов — членов Руха, боевиков из УНА-УНСО и примкнувших к ним обывателей. Ораторы бросали в толпу истерические лозунги, а народ в зависимости от их содержания истошно орал попеременно только два слова «слава» и «ганьба».
Все это было очень необычно для обитателей Белого дома, привычней было выслушивать посетителей в тиши кабинетов, казня и жалуя их под собственное настроение.
Крики с улицы становились все более решительными — надо было выходить к народу. А кому это следовало поручить? Конечно, Федору — свежеиспеченному руководителю областного масштаба. Ведь на нем вся идеологическая работа, а сегодняшняя заварушка была не чем иным, как недоработкой его ведомства.
С выходом Федора к народу всеобщий кураж достиг критического градуса. Все ждали появления главного партократа, а тут объявился какой-то клерк — публика не была осведомлена о головокружительной карьере Феди за последние дни. Крики из толпы стали более агрессивными и однообразными. «Ганьба!» — гремела площадь. Особо усердствовали активисты из Руха. Федя испуганно озирался, подобно ильфо-петровскому герою, понимая, что сейчас могут начать бить больно и, возможно, ногами…
А в стране между тем произошли нешуточные события. Случилось то же, что уже имело место семь с небольшим десятков лет назад. Криминально-капиталистическая революция, о необходимости которой твердили националисты, советские демократы, уголовники и проходимцы всех мастей, свершилась!
Снова повторились с зеркальной точностью события той первой революции — и бунт романтиков — защитников Белого дома, и свержение монарха (по-нынешнему генсека), и водружение на престол царя Бориса, в глазах которого вместо «кровавых мальчиков» прыгали вызванные пьяной горячкой черти…
Опять прозвучал выстрел, нет, не «Авроры», на этот раз из танка; снова начался осенний штурм Зимнего, то бишь здания Верховного Совета. Вновь, на этот раз уже внуки матроса Железняка, вывели под ружье «временных» из законной власти…
Опять в течение целого десятилетия особи из семейства homo sapience гонялись друг за дружкой уже на БТРах, БМВ и «мерседесах» с гранатометами и автоматами Калашникова, разделяя собственность и моча бандитов и федералов, олигархов и паханов. Снова попутными жертвами творящегося беспредела оказались лишенные минимальных средств к существованию и обреченные на вымирание сотни и сотни тысяч людей…
…Но вернемся назад, к событиям на площади перед обкомом партии. Федор срочно ретировался оттуда, тем самым не выполнив первого и, как потом оказалось, единственного поручения на своем руководящем посту.
Через день после этого случая грянул ГКЧП, через два — его разгром, на третий день Украина объявила о своей самостийности, на четвертый — КПСС, а с ней и обком партии приказали долго жить. Рухнула прогнившая «корневая система», управляемая хилыми корешками. Три зубра-бизона в Беловежской пуще совершили мировую контрреволюцию. Одним из них был Федин коллега и верховный шеф — бывший секретарь ЦК компартии Украины по идеологии, а ныне борец за демократию и многопартийность, гладенький и респектабельный краснобай и демагог Кравчук.
Увы, Федор не обладал такой оборотистостью, как его партийный босс. Его карьера как руководящего работника закончилась, так и не успев начаться. Вся партийная верхушка, подобно красным тараканам, бесшумно и быстро расползлась на заранее подготовленные позиции. Не отличавшийся предприимчивостью Федор остался не у дел, пополнив армию безработных, наличие которой отвергала советская пропаганда. От него отвернулись занятые своими проблемами друзья и сослуживцы.
И почувствовал здесь Федор тоску зеленую… Три месяца спустя ректор медицинского училища, чьим отцом-куратором Федя был последние двадцать лет, принял его на работу. Для этого в спешном порядке должность завхоза была переименована в замдиректора по общим вопросам, и Федор с присущим усердием начал трудиться в новой ипостаси. Сработал главный принцип подбора кадров в условиях социалистической экономики: «Ты — начальник, я — дурак. Я — начальник, ты — дурак!» У Федора хорошая квартира, добрая жена, выучившиеся дети. Недалеко от города, в селе, он купил домишко с приусадебным участком, похожий на отчий дом на Херсонщине. Здесь он проводит все свободное время, мечтает перебраться сюда совсем.
Из земли вышедши, в землю возвратишеся.
Героям слава… Круг замкнулся.
Алексей ЯБЛОК