Я не хочу перечислять все бедствия, постигшие наш народ 17 тамуза — вы можете найти их список хоть в «Википедии». А началось всё с того, что голубь, посланный Ноахом из ковчега на поиски высохшей земли, вернулся ни с чем. Этот день стал в некотором смысле Днём изгнания и неприкаянности. И когда Моше, увидев буйное ликование вокруг золотого тельца, разбил скрижали Завета — этим он, спасая народ, обрёк нас на долгую неприкаянность. Изгнанник, беженец, не имеющий своих корней там, где он обитает — в некотором смысле подобен мёртвому…
Юрий Берг (это — псевдоним, в миру фамилия Риссенберг), стихи которого я выбрал, профессиональный фотожурналист. Ну ещё прораб-строитель, инженер. Увенчан всяческими литературными премиями и титулами, вплоть до ордена, а ныне живёт в Германии (уже 12 лет), в городе Руссельсхайм. Откуда и сотрудничает со множеством изданий, благо ныне, в эпоху интернетов, изгнание, отрыв от корней ощущаешь как будто не так остро.
Но — чувство потери, утраты слышно в его творчестве. И — глаз мастерового и документалиста отмечает следы, недозалеченные швы старых ранений. На земле Германии это не очень сложно… Да и расставание с любимой Украиной непросто ему далось. Особенно сегодня зловеще звучат имена городов его молодости: родился в Артёмовске Донецкой области, половину взрослой жизни провёл в Луганске и Киеве.
И хотя печаль, бесприютность — отнюдь не единственная нота в его богатой поэтической палитре, ко дню начала трагедии, ко дню, в который римские орды наконец пробили стены осаждённого Иерусалима — я выбрал произведения, которые могут подсказать нам вопрос: почему всё это? А ответы ищите сами.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Юрий Берг
Stolpersteine — «Камни преткновения»
Проект немецкого художника Гюнтера Демнига. Этот мемориал должен напоминать людям о судьбах жертв нацизма, о тех, кто был убит, выслан или вынужден пойти на самоубийство. Большая часть камней установлена в память еврейских жертв нацизма. Они встроены в мостовые или тротуары перед бывшими домами жертв нацизма. На латунной пластине выгравировано имя, год рождения, год и место смерти человека.
От автора
Минское гетто было одним из самых крупных в Европе, а на оккупированной территории СССР занимало второе место по количеству узников после Львовского, которое насчитывало 136 тысяч человек. На нескольких улицах, обтянутых колючей проволокой, находилось вначале 80 тысяч, а потом более 100 тысяч узников. Есть основания считать, что в годы войны в Минске было три гетто.
Первое («большое») гетто существовало с августа 1941 по 21–23 октября 1943 года (39 улиц и переулков в районе Юбилейной площади).
Второе («малое») гетто находилось в районе завода им. Молотова (теперь завода им. Ленина) с 1941-го до конца июня 1944 года.
Третье — «зондергетто» (часть гетто по ул. Сухой и Обувной). Сюда были помещены тысячи евреев, депортированных нацистами из семи стран Западной, Центральной и Восточной Европы.
«Зондергетто» существовало с ноября 1941-го по сентябрь 1943 года.
ЖЕЛТЫЕ ТАБЛИЧКИ
Кирха старинная.
Сетка брусчатки,
лавка напротив —
«Зонты и перчатки».
Стайка девчонок — щебечут,
как птички,
свежий бетон, а в бетоне —
таблички.
Люди привычно проносятся
мимо,
женские лица в помаде и гриме,
дым сигарет, запах кофе, духов,
шарканье ног, перестук каблуков.
…Жизнь у народа течет
торопливо:
утром хот-дог, ну а вечером —
пиво,
но посреди городской суеты
на тротуаре…
внезапно…
цветы!
Будто видение в дыме кальяна,
на тротуаре —
четыре тюльпана,
и меж бутонов, сияющих ало,
проблеск пластин
из цветного металла.
Плитки латунные,
словно конверты,
с датой рождения,
с датою смерти…
Имя, фамилия, время военное —
надпись короткая,
обыкновенная.
Только одно заставляет
смутиться:
смотрят из прошлого
скорбные лица.
Видите, шепчут разбитые губы:
– Помните нас?
Это мы, ваши Jude!
…Марты и Генрихи,
Эммы и Ривы,
разве была к вам судьба
справедлива?
Кто мог подумать последним
тем летом,
что ваши жизни закончатся
в гетто?
Желтой латуни четыре
квадрата —
все, что осталось от
живших когда-то.
Это же надо: из центра Европы
в Минск депортировать
узников толпы!
Может быть, минское
страшное гетто
лучше, чем гетто
в Германии где-то?
Или в стране, где не стало евреев,
«зажили немцы потом веселее»?
Как бы там ни было,
старая кирха,
ты не оглохла от женского крика,
ты не прикрыла еврейских детей
пастырской доброй ладонью
своей.
Сколько табличек теперь
из металла
нужно отлить, чтобы
совесть молчала?
Всех их, кого вы убили безвинно,
не отабличите и половину!
Кирха старинная.
Горькие знания,
ноги прохожих и чьи-то
страдания.
Вновь сапогом по судьбе, по душе,
и не родится ребенок уже.
Мертвым не нужно любить
и плодиться,
мертвые дети не будут учиться,
в мертвых домах нет
сиянья свечей,
мертвая память —
как мертвый ручей.
…В сером бетоне квадратик
желтеет,
словно звезда
на спине
у еврея.
ДРУГУ ДЕТСТВА
Мне часто стало сниться
наше детство,
подробно так, почти
до мелочей,
и я не знаю, где найти мне
средство
от этой странной памяти моей.
Я помню город тихий, полусонный,
колдобины разъезженных дорог,
и рынок в воскресенье
оживлённый,
и испечённый мамою пирог.
Я вижу двор с рядами
кухонь летних,
где дровяных сараев полутень,
и на скамье старух
морщинно-древних,
какую-то плетущих дребедень.
Я рос травою сорной на Камброде
среди таких же точно пацанов,
и не было тогда во всём народе
у половины мамок и отцов.
Там тротуар расчерчен
был на клетки
и мелом изукрашенный забор,
где в классики играли малолетки,
а кореша курили «Беломор».
Вино «с горлА», на закусь —
папироски,
блатная фень и шутки
с матерком,
и дембеля, и девочка в матроске,
и танцплощадка в парке
городском.
Кепчонки «кнопочкой»,
широкий клёш на урках,
кто при делах, а кто и завязал,
и каждый третий в этих
переулках
немалый срок на зонах отмотал.
Бредя к коммунистическим
вершинам,
народ ключи от счастия ковал,
и говорят — товарищ
Ворошилов
не то слесарил здесь,
не то босяковал.
…Мне часто стало сниться
наше детство,
подробно так, почти до мелочей,
и я не знаю, где найти
мне средство
от этой странной памяти моей.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
