Продолжение. Начало в № 1150
Был теплый весенний день. Вероятно, это был воскресный день. С утра мы с мамой отправились на рынок. Дорога на рынок лежала вдоль парка. Неожиданно мы услышали крик сзади: «Мама, мама». Мы оглянулись. На аллее, метрах в сорока от нас стоял долговязый лысый парень, громко звал маму. На аллее кроме нас никого не было, звать можно было только одну маму, мою. Долговязого мы не знали и пошли дальше. Снова мы услышали настойчивое: «Мама, мама».
Неожиданно мама остановилась, оглянулась и медленно, нерешительным шагом пошла назад, навстречу этому долговязому. Затем со словами: «Это же Толя, сынок», — побежала ему навстречу, я — за ней.
Мы все обнялись, стояли так минуту, другую, издавая звуки, похожие на визг скулящих щенков. Мы плакали от радости. Это был наш Толя, он вернулся. Сталинская амнистия освободила его.
За два года Толя вырос так, что мы не узнали его сразу. Голос стал другим, басистым. Особенно четко на его исхудавшем лице выделялись большие голубые глаза мамы. Худоба была такая: если посмотреть на него сбоку, он казался плоской доской с торчащим носом. Буратино, да и только.
С уходом Толи дни текли медленно, безрадостно, а теперь жизнь в доме ожила. Мама старалась готовить много еды. В доме было не одно блюдо, как раньше, а сразу и пюре, и гречневая каша, и сыр, и яйца, и сало, много сладостей: пастила, помадка, конфеты подушечки, горошек. Мы радовались, когда Толя ел. Мама старалась не отходить от него во время еды, следила, чтобы он все съедал и чтобы вдруг не сорвался с места, как это было раньше, и не побежал на зов кого-нибудь из дворовых ребят. Он был непоседливым.
Мы снова были вместе, мы были счастливы.
Первое, о чем меня спросил Толя:
– Ну, сестренка, как ты тут, никто тебя не обижал?
Тут-то я пустилась вовсю рассказывать ему про Кармелюка, которого я и знать-то не знаю, а он подстерегает меня, бьет в кость ноги, и это такая жгучая боль, но я терплю, чтобы не заплакать перед другими, и синяки долго не проходят, и даже показала ему то место ноги, куда он бьет.
Брат внимательно слушал меня, не перебивая. В конце моего рассказа твердо сказал одно слово: «Ясно». Спустя несколько минут спросил:
– В каком он классе? — я не знала.
От этого «ясно», сказанного с особой интонацией, я почувствовала тревогу: брат это так не оставит, он отомстит за меня и снова попадет в колонию. Я так огорчилась от своего рассказа, своей слабости, не знала, как быть, как исправить ситуацию. И если сейчас же ее не исправить, то тогда когда же?
Я решила пойти на попятную.
– Знаешь, Толь, мне не всегда было больно. Когда он подходил, я уже знала: он будет бить — я же не дура, да? — старалась отставить назад сначала одну, потом другую ногу: ему не удавалось бить меня так сильно, как это было в первый раз.
Брат посмотрел на меня внимательно, задержал свой взгляд и, кажется, прочитал мои мысли: понял, что я попятилась. Он ведь тоже знал меня: я не была ябедой, никогда не просила его защиты, помощи, даже если получала от кого-нибудь пинки, никому не жаловалась — ни маме, ни ему.
– Я все понял, сестренка, мне не надо вешать лапшу на уши, — сказал он твердо.
Я почувствовала: брат стал жестким, он раньше не был таким.
Через несколько дней Толя появился в школе. Он пришел к началу большой перемены, и я, увидев его, подбежала к нему.
– Покажи мне его, — попросил он.
Именно этого я боялась, понимая: он ввяжется в драку из-за меня. Как быть? Я посмотрела вокруг: вся детвора высыпала во двор, это были первые дни весны. Кто-то бросал мяч в баскетбольное кольцо, кто-то играл в догонялки. Двор шумел.
– Я не вижу его, по-моему, его сегодня нет, — сказала я, хотя сразу же нашла его глазами, и он тоже успел задержать на мне взгляд.
Брат настаивал:
– Хуже будет, если я найду его сам. Фамилию я запомнил. Лучше покажи.
Я ничего не хотела менять: раз уж сказала, что его нет, я не могла отступить, пусть это будет правдой:
– Сегодня я его ни разу не видела.
Брат ушел. Я понимала: он придет еще и еще, но я хотела выиграть время, переждать, чтобы прошли накал, горячность, первоначальный гнев.
Но брат не ждал. На следующий день он снова появился во время большой перемены.
– Где он, посмотри, — резко сказал он.
Я окончательно убедилась, что брат не оставит его в покое и лучше не злить его, а показать этого Кармелюка: хуже, если он и правда расправится с ним сам, без меня, а так, может, я смогу смягчить ситуацию, помочь брату.
***
Еще до возвращения Толи из колонии я научилась избегать встречи с Кармелюком. Во время перемен старалась оставаться в классе, но дежурные по классу часто просили выйти, чтобы проветрить помещение.
Выходя на перемену, я сразу же искала Кармелюка глазами, старалась быть от него подальше, пыталась укрыться в группе своих сверстников, быть незамеченной.
Теперь же я шла навстречу ему вместе с братом. Приближаясь, я описала его одежду, рост, что называется — особые приметы.
Брат подошел к нему вплотную, с силой схватил его за рубаху на груди, крутанул ее, как бы наматывая на кулак, приподнял Кармелюка вверх так, что тот стал краснеть и задыхаться:
– Поп-ро-буй, падла, подойти к моей сестре хоть раз, убью. Понял? Ты понял, су-у-ка?
Задыхаясь, Кармелюк прошептал: «Да-да».
– Еще раз повтори, падла, — настаивал брат, туже затягивая рубаху на его шее.
И тот повторил. Тогда брат с силой отшвырнул его от себя, как ненужную тяжелую вещь, и она точно разлетелась бы на части, но этот, приседая, цеплялся руками за землю, пятился назад, едва удерживаясь на ногах. И только забор удержал его от окончательного падения.
Мы медленно пошли к выходу.
– Много еще осталось уроков? — спросил меня Толя как ни в чем не бывало.
С тех пор Кармелюк по-прежнему продолжал сверлить меня взглядом, но обходил стороной.
Я снова обрела уверенность и смелость. Пусть Толя никогда меня не защищал раньше, но его присутствие давало мне чувство защиты. Я знала: за мной стоит брат. Он был на четыре года старше меня.
***
Много позже, когда уже можно было забыть о Кармелюке, я спросила:
– Толь, почему он бил меня, как ты думаешь?
Брат сразу понял, о чем я. Задумался, я видела его глаза решали: говорить или не говорить. И он сказал:
– Ты красивая, даже очень красивая. Думаю, ты ему нравилась. Откуда-то он узнал, что твой папа — еврей; после четвертого класса мама поменяла твою фамилию Лернер на мою, русскую. Как всякий законченный засранец, он решил обратить на себя внимание. Ничего лучшего не придумал, как бить тебя и получать удовольствие от твоей реакции на боль. Другого ответа у меня нет. Таких, как он, я готов убивать и сидеть в тюрьме.
Я онемела: значит, папы у нас разные, а мама молчит. О красоте — ни от кого никогда не слышала. Однако припомнила случай, когда мама, глядя на меня, с нежностью сказала: «И кудряшки у нас папины, и глазки, и ходишь, как папа…»
И еще однажды на улице мама пристыдила незнакомую женщину, которая остановилась, рассматривая меня:
– Что вы так уставились, ребенка не видели никогда?
На что та ответила:
– Такого — не видела.
Это все, что я знала о своей внешности.
Брат продолжал:
– Деньги за погибшего отца получали только на меня, ты родилась вне брака. В загсе работал дядя Маркус — друг твоего отца, он-то и предложил маме изменить твою фамилию на мою. Тем более мама не успела развестись с моим отцом, началась война. Не до разводов было. Дядя Маркус посчитал правильным, если ты будешь получать хоть какие-то деньги. Ведь Лернер погиб на войне, а ты — его ребенок. Лернер любил маму еще до ее замужества. Да они оба любили друг друга. Что-то у них не заладилось, и они разбежались. Мама вышла замуж, родился я. Лернер тоже женился, у него появилось трое детей.
Мой отец был грубым, обижал маму, и она ушла от него. Когда Лернер узнал, что мама осталась одна, он вернулся к ней, хотел жениться. Но мама знала его жену и детей, не могла оставить троих детей без отца. Потом родилась ты. Лернер хотел, чтобы ты носила его фамилию, и ты была Лернер до четвертого класса. А потом война, и эти деньги…
Брат задумался, через несколько минут продолжил:
– Отца своего почти не помню, а Лернера помню хорошо. У него были густые волнистые волосы, он был высоким, красивым, но главное — добрым. Может, помнишь мою игрушку — большой зеленый танк, ты тоже любила играть с ним. Он заводился ключом, долго ползал по всей комнате, наскакивал на препятствия, сам разворачивался и снова ползал. Он был как настоящий. Я так любил этот танк, даже спал с ним. Его подарил мне Лернер.
Он очень любил тебя, и меня любил тоже, но тебя — сильнее. Никто из наших отцов не вернулся с войны.
Брат замолчал.
– Откуда тебе все это известно? — спросила я.
– Наш город маленький, как-то такие вещи узнаются, если хочешь узнать, — ответил Толя.
– Ты хотел?
– Да, я очень хотел иметь отца.
Он посмотрел на меня с тоской в глазах и замолчал. Я поняла, больше он не будет ни о чем говорить, лучше мне не задавать никаких вопросов. Да если бы я и задала, он бы не ответил. Я хорошо знала своего брата.
Рассказ этот так и просится назвать «Засранец». Фамилию Кармелюка я не спрятала под псевдонимом, вдруг прочитает — Интернет — поле необъятное — и узнает себя. Да и слишком много чести. Поэтому — «Брат».
Тамара ТЕМЧИНА
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...
