Портрет старика-еврея
Окончание.
Начало в № 1147
Рабби Притцкер объяснил ему, что по-еврейски это означает «Врата праведности». Входя в эти «врата», Дэн испытывал сложные чувства. Сами по себе занятия протеста не вызывали и даже, пожалуй, нравились ему: рабби Притцкер рассказывал про грубых язычников, которые не знали никаких нравственных законов и вытворяли противно сказать что, про Авраама и Моисея, про трубные звуки на горе Синай, про пророка Исайю, про Христа и Мухаммеда, про философа Канта…
Нельзя сказать, что Дэн ничего этого не слышал раньше — он ходил в воскресную школу при церкви, да и на уроках истории кое о чем говорилось. Но Притцкер рассказывал так, будто все эти события если и происходили не с ним, то в его присутствии. Также он рассказывал и о тех событиях, которые действительно происходили с ним, когда он жил в Польше, голодал в гетто, бежал под пулеметным огнем от немцев, воевал в Красной Армии, сидел в советском лагере в Сибири. Голос у раввина был сиплый, но говорил он увлеченно, и его акцент ничуть не мешал, а как бы придавал достоверность историям.
Но была и другая сторона их беседы, вторая часть, что ли, когда Притцкер не рассказывал, а расспрашивал Дэна. В общем-то, ничего страшного в этом не было. Дэн охотно мог бы поговорить с ним о школе, о друзьях, о церкви, о семье, о бейсболе, но тут он кое-что вспоминал, и язык застревал у него во рту. Он знал, что вечером отец будет его подробнейшим образом расспрашивать именно об этой части их беседы: какие вопросы задавал раввин, что его интересовало? Свои расспросы отец заканчивал одним и тем же наставлением. Негромким настойчивым голосом он просил Дэна рассказывать как можно меньше о себе и особенно о семье. И совсем не следует пускаться в разговоры о евреях: что он о них думает, что он о них слышал… «Всякое неосторожное слово этот раввин может обратить против нас, и тогда всем нам придется плохо… Будь осторожен, сынок, ты же взрослый, я на тебя надеюсь!»
Авторитет отца был непререкаем, и Дэн старался вести себя с раввином как можно осторожней. Но, когда рабби Притцкер подступался к нему с расспросами о евреях, он не мог не отвечать, он должен был что-то говорить. И он говорил то, что, по его, Дэна, разумению, было лучшим при данных обстоятельствах и никак не могло причинить вред ему и его семье. Он пускался на хитрость, стараясь показать, что слышит вокруг себя исключительно лестные для евреев отзывы и что сам он думает о евреях только хорошо. Например, он считает их необыкновенно умными. Нет, лично он не имел возможности в этом убедиться. У них в классе есть два еврея, один ничего, средних способностей, а второй, Слоткин, чокнутый какой-то, над ним все смеются. Почему же он все-таки считает евреев умными? Но это все знают, это факт. И отец говорит, и дядя Билл: «Когда имеешь дело с евреем, держи ухо востро, не то в дураках останешься». И еще Дэн их уважает за то, что они умеют зашибить деньгу, в этом уж им равных нет. Вот хотя бы Айра Шор. У него тоже строительный бизнес, он начинал одновременно с отцом, а сейчас у него оборот в три раза больший. Лучше в деле разбирается? Ну нет, отец в строительном деле очень хорошо понимает. Просто Шору свои помогают, евреи. Тот же Смуловиц. И это похвально, что евреи друг другу помогают, они поэтому богатые.
Рабби Притцкер выслушивал эти рассуждения, внимательно глядя на Дэна сквозь круглые стекла очков и кивая в такт его слов, будто соглашаясь. Иногда он задавал короткие вопросы: «Откуда ты знаешь?» или «Приведи пример», но никогда не вступал в спор, не пытался опровергать слова Дэна, хотя, несомненно, их запоминал, и Дэн в этом вскоре убедился.
Однажды, это было уже на третьей неделе занятий, они обсуждали известную задачу о путешественниках в пустыне, у которых кончается запас воды — как следует распределить остаток? Рабби Притцкер объяснял, как этот вопрос по-разному может решаться в разных этических системах, и вдруг неожиданно замолчал посреди фразы, задумался, что-то припоминая, потом сказал:
– Хуже жажды ничего нет. Она хуже голода и холода…
И он рассказал Дэну, как в сорок втором году его везли в немецкий лагерь смерти. В товарном вагоне было набито столько людей, что они могли только стоять. Они были тесно прижаты друг к другу, но им все равно было холодно. Несколько дней они не ели, но больше всего страдали от жажды. Пить хотелось нестерпимо, внутри жгло, сознание мутилось.
И вот под вечер товарный состав остановился где-то в лесу. Ничего, кроме деревьев, сквозь щели вагонов нельзя было разглядеть. Но через некоторое время возле вагонов стали появляться какие-то люди с бидонами в руках. Это были крестьяне из окрестных деревень. Запертые в вагонах люди подавали им знаки: дайте, мол, воды. «Мы предлагаем меняться, — отвечали крестьяне. — Воду на золото и бриллианты». «Но у нас нет ни золота, ни бриллиантов», — шептали растрескавшимися губами люди в вагонах. «Неправда, — отвечали люди с бидонами, — у евреев всегда припрятано золото и бриллианты, они богатые».
Той ночью в вагоне, где был Притцкер, умерли восемь человек, а трое других разобрали пол и бежали. Из этих троих один Притцкер добрался до линии фронта.
Два дня Дэн думал над этой историей и на третий день прервал раввина, когда тот рассказывал про этику древних римлян, неожиданным вопросом:
– А за что они их?.. Ну, немцы… то есть нацисты, я хочу сказать. За что они евреев?
Раввин внимательно посмотрел на бледное, напряженное лицо парня.
– Ты задаешь трудный вопрос. Действительно, за что? — раввин помолчал, поскреб пальцем бородку. — Знаешь, этот вопрос я много раз задавал сам себе. Даже тогда, в товарном вагоне… Наверное, на него нет простого ответа, но я могу рассказать тебе, как все это произошло, а ты сам ответишь за что.
Он начал издалека. Он рассказал, как долго евреи жили в Германии — гораздо дольше, например, чем американцы в Америке, — как много среди них было выдающихся ученых, писателей, промышленников, медиков, военных. И как они любили Германию, которая была для них единственной родиной и лучшей страной в мире. Потом рабби Притцкер рассказал о Первой мировой войне, Версальском мире, страшной разрухе, народных бедствиях. Потом — Гитлер, «Майн кампф», приход нацистов к власти. Их идеи начинают воплощаться в жизнь. И вот — тридцать восьмой год, ноябрь месяц. Однажды вечером…
Раввин пошарил взглядом по книжной полке и снял с нее увесистый том в плотном черном переплете с белой надписью Kristal Nacht. В книге были фотографии, много фотографий. Раввин подвинул книгу к Дэну, и тот наугад раскрыл ее. Фотография запечатлела группу людей в форме со свастикой на рукаве. Они окружили стоявшего на коленях человека в черной шляпе. Затем шло несколько фотографий с изуродованными телами мужчин и женщин. Дэн перевернул страницу и вдруг вскрикнул. Лицо его побледнело. Тыча пальцем в фотографию, он пытался что-то сказать, но выходило нечленораздельное «я не…», «не я…», «это не…». Он с отчаянием взглянул на Притцкера, замотал головой, вскочил со стула и выбежал из кабинета.
Раввин обошел стол и посмотрел на открытую страницу. Фотография изображала синагогу — одну из разоренных в ту ночь синагог: окна выбиты, на стене что-то намалевано…
Рабби Притцкер опасался, что после этого случая Дэн не придет на занятия, но он пришел. Правда, опоздал минут на двадцать. Позже раввин узнал от миссис Кецнер, что Дэн вошел в синагогу не через дверь рядом с намазанной им свастикой, а влез через окно во дворе. «И как только взобрался?!» — возмущалась миссис Кецнер.
Дэн вошел в кабинет раввина сосредоточенным. Его невыразительное обычно лицо выявляло внутреннее напряжение. Отрывисто поздоровавшись, он сразу заговорил:
– Я ничего такого не имел в виду, там это… уничтожить евреев или в лагеря… Я этого не знал. Ну знал, конечно, что немцы не любили евреев и немецкий знак обозначает против евреев… Но я не имел в виду ничего такого, как в этой книге. Я жалею, что так получилось.
Раввин кивнул головой:
– Понимаю. Ну а что ты имел в виду? Зачем тогда ты это сделал?
Дэн отвел глаза. Раввин отчетливо видел, как он преодолевал сомнения. Все так же глядя в сторону, Дэн наконец проговорил:
– Я просто очень на них разозлился тогда, на евреев. Что им все достается. Это ведь несправедливо. Отец имел все основания, а подряд отдали опять Айре Шору. А все Смуловиц — он всех уговорил. Я слышал, как отец рассказывал дяде Биллу. Они пили пиво на веранде, и он жаловался дяде Биллу, что просто житья от них нет, стараются только для своих. Отец очень рассчитывал на этот подряд; большая работа, торговый центр на молу. Мы бы из этих денег за колледж могли заплатить. Мне тоже стало обидно, я и…
Рабби Притцкер слушал Дэна, кивая в такт его слов, и когда парень замолчал, продолжал кивать, словно зная наперед, что тот еще может сказать. Потом вздохнул, поднялся с кресла, прошел по кабинету и остановился у окна. Он долго так стоял, глядя в окно, неподвижно, и только острые лопатки шевелились под черным пиджаком.
Непонятно, почему Дэн ощутил жалость к этой утлой фигуре в проеме окна. Он сказал:
– Сейчас бы я так не сделал. Правда! Я сейчас знаю, что это значит.
– Ладно, Дэн, не стоит об этом, — сказал раввин, глядя в окно. — Я тебе признателен, что ты это рассказал, мне важно было знать. Просто мне казалось, что в этой стране…
Он отошел наконец от окна, прошелся по комнате, остановился возле Дэна, похлопал его по спине. Дэн сидел на стуле, раввин стоял, и они были почти одного роста.
– Знаешь что? — сказал рабби Притцкер. — Давай больше не будем говорить об этой истории, согласен? С завтрашнего дня все — об этом ни слова! Начнем какую-нибудь интересную тему. О чем бы ты хотел?
Дэн пожал плечами.
– У меня есть предложение, — раввин таинственно улыбнулся. — Тебе восемнадцать лет, ты взрослый мужчина, давай поговорим об отношениях между мужчиной и женщиной. В этическом аспекте, разумеется. Давай?
Дэн покраснел и кивнул.
– Договорились! — раввин опять похлопал Дэна по спине. — На сегодня хватит.
Дэн поднялся, но не уходил, продолжал стоять, Притцкер почувствовал, что парень хочет сказать что-то важное.
– Рабби, — он тревожно посмотрел на Притцкера, — не говорите никому, что я вам рассказал. Я имею в виду про Айру Шора и подряд.
– Конечно, Дэн, никому ни слова. Обещаю. Завтра не опаздывай.
***
Но на следующий день Дэн не пришел. Рабби Притцкер прождал целый час и позвал к себе миссис Кецнер.
– Пожалуйста, позвоните домой Элсуортам, узнайте, что с Дэном.
Миссис Кецнер наморщила нос.
– Я не знаю их телефона.
– А в телефонной книге? У вас нет телефонной книги?
Буквально через минуту секретарша вернулась в кабинет, задыхаясь от возмущения.
– Они не пожелали даже говорить! Отвратительные грубияны! Я звоню по делу, а они…
– Подождите, с кем вы говорили? — рабби Притцкер почувствовал недоброе.
– Элсуорт, мать этого парня! Я говорю: «Почему он не пришел?» А она: «Прошу нам не звонить, обращайтесь к адвокату». Как вам это нравится?
– Дайте мне их номер, я им сейчас же позвоню!
– Ни за что! — миссис Кецнер была исполнена решимости. — Я не допущу, чтобы они и вам нахамили. Они вас тоже отошлют к адвокату.
– Мне не о чем говорить с адвокатом. Немедленно дайте телефонную книгу!
В этот момент раздался звонок.
– Адвокат Липшиц. Легок на помине, — прошептала миссис Кецнер, передавая трубку раввину.
– В чем дело? Почему он не пришел?
Миссис Кецнер первый раз слышала, чтобы рабби Притцкер не поздоровался.
– Я должен поставить вас в известность, — услышал раввин в трубке, — что Дэн прекращает занятия с вами.
– То есть как прекращает? Это же решение суда!
– Одновременно семья Элсуорт обращается в суд с просьбой отменить решение о занятиях Дэна.
– На каком основании?
– Семья считает, что вы злоупотребляете своими функциями. Вы собираете через мальчика компрометирующие данные об отце, и мы не знаем, с какой целью. Кстати, этот Айра Шор — он член вашей синагоги, не так ли?
Миссис Кецнер испугалась, увидев, как у раввина побелели губы. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение, и сказал глухим голосом:
– Слушайте, Липшиц, они с ума сошли, почему вы их не остановите? Мальчика могут ведь отправить в тюрьму. Вы же это знаете!
Адвокат ответил не сразу.
– Я ничего не могу поделать. Отец сказал, пусть лучше тюрьма, чем эти занятия. Такова воля моих клиентов, я выполняю свои профессиональные обязанности. Весьма сожалею, рабби.
Миссис Кецнер приняла у него из рук трубку и помогла ему подняться со стула. Не обращая на нее внимания, рабби Притцкер прошелся по кабинету и остановился у окна. Некоторое время он молча смотрел на улицу. Миссис Кецнер не уходила: боялась оставить его одного. Наконец он проговорил, продолжая смотреть в окно:
– Прошу вас, распорядитесь, чтобы вставили стекло и замазали на стене эту гадость. Хватит — больше это не нужно.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
