Ну, скажите, стоило ли перебираться в Белокаменную из родного Баку, чтобы оказаться на улице Иерусалим? Правда, мне неизвестно, есть ли в Иерусалиме улица Москва. И ещё: ну чего ради было получать столько образований: Бакинский университет, Московский второй медицинский, академия «Торат хаим», две аспирантуры, Московский литинститут… и я уж не знаю чего ещё? Зачем обретать звание врача-биофизика, работать в музеях, преподавать биологию и физиологию — чтобы сделаться поэтом и писателем? Это в старые времена от «бумагомараки» требовали знаний, культурности, жизненного опыта — но нынче, в эпоху Интернета?!..
Чтоб уж совсем подбавить перца, отмечу, что Амирам — горский еврей (тат — по имени маленького народа, позволившего в годину гонений записать в себя евреев и тем самым спасти нас от геноцида). А это, знаете ли, не просто метка в анкете — горцы держатся дружно, хранят свой язык, свои культурные организации и бизнесы, издают журналы и газеты — и гордятся единством и своим происхождением. Крепкие ребята. Вы думаете, отчего Сдерот никаким «хамасам» не запугать? Там горские — половина населения.
Амирам Григоров сейчас — один из ведущих национальных писателей горско-еврейского народа. И парадоксальная, на взгляд извне, связь с Кавказской землёй и одновременно со Святой землёй и единством общееврейским — для москвича с улицы Иерусалим не стилизация, а душа.
И — мне уже давно открылось, ещё от общения с Руставели и Нарекаци, что горы — это не географическое понятие. Это — протяжённость времени, соотнесение с устойчивым, сильным и долгим. Не зря наша Тора подарена на горе.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Амирам Григоров
ПАМЯТИ ДЕДА
Я помню, как в давнем году
ты промолвил в досаде,
Что слива засохла, что новую
сливу посадим,
Спалил её в печке, и печка
ревела, как домна,
И розовой сливы не стало,
а я её помню.
И помню плоды этой сливы,
как варом сапожным
Замазывал раны ствола,
бинтовал осторожно,
И помню, как медленным
паром курилось ведёрко,
Как мы урожай собирали,
за ветки подёргав.
И пригород тёплый, и год
чёрно-белый и ветхий,
И пруд комариный,
и в розовом кружеве — ветки.
И всё не со мной, будто
это приснилось кому-то —
Поющее поле и робкие
звёзды галута,
И дерево в цвете — такого
не будет второго,
Ты машешь рукой на прощанье,
и кажется снова
Меня провожаешь, и вслед
произносишь — счастливо,
До новой земли, где цветёт
наша старая слива.
***
Земля эта вечная, кто же
покажет другую,
Где спят, не тоскуя, и где
глухари не токуют,
Другую, где беды роскошную
ниву не снищут
И стылые ветры насквозь
не продуют жилища?
Тут долгое эхо свивается
в брошенном звуке,
Выходят из леса не мери,
не веси, но буки,
И малая рать, что набрали
Кирилл и Мефодий,
Уносит на копьях обрывки
афинских мелодий.
Земля эта вечная с привкусом
горького пойла
Лежит под ступнями, легонько
пружиня, как войлок,
До самого неба чертой
пролегает, прямая,
Пока не раскроется ямой, меня
принимая.
***
Бормотание ребе. Пожалуйста,
просто послушай,
Как небесный сантехник спасёт
наши ржавые души,
Подлатает нам трубы для
жизни другой и счастливой,
Где не вянут луга и к весне
распускаются сливы.
И в иной стороне будет
длиться знакомое действо,
В нём уже не смутить волооким
своим иудейством,
Не заставить краснеть
говорком завокзального блата.
Остановлено время. Уснула
пустая палата.
ТАТСКИЕ ПЕСНИ О СМЕРТИ
Речник постарел, и судьба
решена —
Он долгой чахоткой измучен,
Сгустилась ручная его тишина
До самого скрипа уключин,
И ждёт он которой
по счёту зари,
И, смертную чуя зевоту,
Он смотрит, как тучи
уходят за Рим,
Незнамо который по счёту,
И скоро пройдёт под
раскатистый гром
Путём, что досель не разведан,
Туда, где Харон рассекает багром
Багровое пламя рассвета,
И мёртвые рыбы шагают по дну,
И сохнет осока худая.
Все реки на свете впадают
в одну,
А та никуда не впадает.
***
Я спою тебе песню на
татском наречье гортанном
Про зарю, что святая
в полнеба горит над горой,
Я спою тебе песню с мотивом
протяжным и странным,
Как проносятся вихри голодной
весенней порой.
Ты услышишь, как годы
несутся в холодном потоке,
Как хохочут ручьи, размывая
подножия скал,
Ты узнаешь, родная, как могут
любить на Востоке,
Во сто крат нестерпимей,
про лунную ночь и кинжал,
Ты услышишь, как утром
сползают в долины туманы
И мохнатые звёзды сгорают
дрожащим огнём.
Я спою эту песню на татском
наречье гортанном,
Свет мой вечный, тебе, хоть не
знаешь ни слова на нём.
***
Не думай о прошлом.
Скажи: амансыз, амансыз.
Не думай о прошлом,
Побеги не тянутся вниз.
Не думай о прошлом,
Его никогда не понять.
Не думай о прошлом,
Как реки не движутся вспять.
Не думай о смерти,
Скажи: махябят, махябят.
Не думай о смерти,
Весною не ждут листопад.
Не думай о смерти,
Седины не станут темней.
Не думай о смерти,
Мы все растворяемся в ней.
***
Как ветер, плачущий в мотив,
как мот бессердный,
Раздал бы всё, опередив купцов
в таверне,
Раздал бы всё и поскорей.
За краем мая
Споёт в ток-шоу глухарей
душа немая,
Когда деревья зацветут
шафранным цветом,
И на ольхе созреет тут,
и будет в этом
Бегущем свете маяка,
двух мраков между,
Тутовой ягодой горька
моя надежда,
То станет ладно и легко,
и то сказать бы,
Когда сыграют шолохо
на нашей свадьбе.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
