Это произошло летом сорок второго года во время затишья на Западном фронте. Солдаты батальона обустраивали окопы, и только разведчики не знали покоя: днем и ночью наблюдали за передним краем противника. В штабе батальона царило беспокойство, не было данных о противнике на нашем участке.
Две попытки разведчиков проникнуть в расположение немцев и захватить языка оказались неудачными. Оба раза разведчики напоролись на собственные противопехотные мины. Во время второй попытки от взрыва мины один разведчик погиб и один был тяжело ранен.
Начало будущего наступления планировалось с захвата высоты, по которой проходил передний край противника, и господствовавшей над обороной нашей дивизии. Батальону предстояло овладеть высотой, о которой было мало сведений. Операцией по захвату языка руководил командир взвода разведки Семен Случевский, образованный и способный офицер, умелый разведчик. Солдаты взвода его уважали за справедливость, хорошее отношение и смелость. Командир взвода тяжело переживал неудачу и гибель опытного разведчика. Вины наших разведчиков не было, их маршрут определили по карте минеров, в которой были допущены ошибки.
После второй неудачи в батальон явился начальник разведки дивизии майор Собченко, известный как человек, скорый на расправу, и матерщинник. На его счету три офицера, угодивших в штрафбат. Впоследствии мы узнали, что за неудачную разведку высоты командир дивизии хорошенько всыпал майору Собченко и командиру батальона.
С Семеном мы были ровесники, нас связывали не только служебные отношения, но и личная дружба. Семен был харьковчанином, из интеллигентной семьи, начитанный, увлекался историей, до войны успел окончить первый курс исторического факультета. За год до войны он был призван в армию и направлен в часть, которая готовила офицеров по сокращенной программе. Семена, владевшего немецким языком, назначили командиром взвода разведки. Вспоминая довоенную жизнь, Сеня рассказывал главным образом о школьной и университетской любви.
– Люся была самая красивая в школе и в университете, — говорил Сеня и доставал ее фотографию из кармана гимнастерки.
Я не находил Люсю красавицей, но соглашался.
– Когда стало известно, что меня забреют, мы расписались, — продолжал рассказ Сеня. — Родители Люси резко возражали. Ее отец был крупным партийным чиновником, а я из чуждой среды… Мы расписались и жили у моих родителей. Люся нравилась моей маме. После моего отъезда мама написала мне, что Люся вернулась к своим родителям.
Я был в землянке Семена после неудачной операции разведчиков, когда к нам ворвался начальник разведки дивизии. Майор с треском сорвал плащ-палатку, закрывавшую вход. Мы вскочили, Семен не успел доложить, как майор разразился руганью, в которой слово «засранцы» было самым мягким выражением. Сеня побледнел, опустил руку, которую он держал у виска и с невинным выражением спросил:
– Какого хрена вы оскорбляете офицеров, товарищ майор?
– Что-что? — заикаясь, крикнул майор после паузы, показавшейся мне вечной.
Майор, видимо, начал приходить в себя, открыл рот, чтобы продолжить объяснение, но Сеня его опередил:
– Давайте вместе сходим за языком и посмотрим, кто из нас засранец.
Майор побагровел, но следующую порцию похабных угроз закончил обещанием отправить Сеню в штрафбат. Тут я решил использовать резерв, который мы заранее припрятали на крайний случай. Я почти спокойно, так мне казалось, отрапортовал:
– Товарищ майор, разрешите напомнить, что разведчики взорвались там, где, согласно схеме, мин не было. Карта схемы минирования подписана и вами.
Пальцы правой руки майора, лежавшей на кобуре пистолета, задрожали. Семен стал рядом со мной, образовав нечто вроде строя. Майор резко повернулся в сторону выхода и, упомянув Б-га и святых апостолов, выскочил из землянки. Когда он удалился, в землянку вошел старшина взвода, немолодой сибирский охотник, и обратился не по уставу:
– Семен Борисыч, нельзя задирать м…ка майора. Мы не хотим, чтобы он заслал вас куда-нибудь, он все может. Я слышал, как он «мать бога» не пощадил, ему за такое богохульство воздастся. Между собой разведчики называли командира Борисыч.
Командир батальона, узнав о стычке с майором Собченко, вызвал нас к себе.
– Семен, — обратился комбат к Сене дружески, — ты не глупый мужик и должен знать, что тебе не нужен такой враг, как Собченко. Все в дивизии знают, что он мстительный тип, извинись по телефону, если не хочешь лично, — комбат не был уверен, что Сеня извинится, и добавил: — Это приказ.
Комбат отпустил Сеню, а мне велел задержаться. Он знал о наших отношениях и велел попытаться уладить конфликт с Собченко и доверительно добавил, что тот дружен с начальником Смерша. Я не знал, как поступить. Думаю, что Собченко не затеял разбирательство потому, что понял: может всплыть история с картой.
В армии процветала ругань и мат, это считалось нормой. Сеня не выносил оскорблений и ругань не оставлял без ответа. В батальоне помнили, как однажды штабной офицер сделал Семену выговор за незначительную неточность в докладной, добавив оскорбительную угрозу. Не извинившись за ошибку, Семен ответил:
– Я тоже владею высоким флотским матом, но с моими разведчиками таким лексиконом ни хрена не добьёшься.
– Я не хотел тебя обидеть, извини, — сказал начальник. А меня при встрече спросил, из какой среды происходит этот гусар, с таким независимым характером он далеко не продвинется.
Через неделю после стычки с майором Собченко Семен представил план очередной вылазки за языком. Он решил лично возглавить группу. Ночь была ясная, как по заказу Семена, это входило в его план. В такие ночи немцы не ждали гостей и редко освещали передний край ракетами. Из ничейной полосы ветер нес влагу и опасность.
Когда разведчики скрылись из виду, время остановилось. Весь штаб во главе с командиром батальона часто смотрел на часы. Когда расчетное время миновало, все приуныли. Комбат отправил двоих разведчиков к проволочным заграждениям выяснить обстановку. Им предоставили сорок минут. Время истекло. Из немецких окопов изредка раздавались выстрелы, но в том месте, куда направились разведчики, было относительно тихо. Напряжение росло. Комбат обратился к разведчикам:
– Нужна еще одна проверка. Кто готов пойти добровольно?
К комбату приблизились с поднятыми автоматами все разведчики. Впереди был молодой сержант, к нему и обратился комбат:
– Выбери себе напарника и отправляйтесь.
Ушедшие еще были видны, когда мелькнули два сигнала фонарика, означавшие: «Фриц есть». Мы не могли удержать негромкое «ура». Через несколько минут группа опустилась в окоп. В плащ-палатке был мертвый командир. В окоп сбросили повязанного веревкой немецкого солдата, оказавшегося писарем немецкого батальона. Как протекала операция и как погиб командир, рассказал старшина взвода.
– До окопов мы парились долго, потому как всю дорогу ползли. В окопах фрицев было тихо, как будто вся немчура дрыхла. Борисыч дал знак, и мы, как дома на занятиях, расползлись. Мы долго ждали, аж затошнило. Через какое-то время я услышал шаги и подал знак командиру, он махнул головой, что понял. Я прополз несколько шагов навстречу фрицу, когда он поравнялся со мной. Как самый тяжелый во взводе, я прыгнул на него и руками заткнул ему рот. Затем командир воткнул ему кляп. Тащили мы фрица на плащ-палатке до проволоки. Когда проталкивали его под проволокой, палатка возьми и зацепись за крючок проволоки. Командир, замыкавший группу, приподнялся, чтобы помочь, но вдруг раздался шальной выстрел, и командир упал. Я первым подполз, слышу — он стонет, смотрит на меня и говорит: «Мне каюк, командуй, тащи фрица к нашим». Через несколько минут он затих.
В медсанбате доктор сказал, что пуля угодила в сердце. Семена хоронил весь батальон, кроме дежурных. Старшина одел Сеню во все новое и сколотил гроб. Я попросил старшину выстирать гимнастерку и вернуть мне. Вместе с гимнастеркой старшина принес командирскую планшетку, в которой были фотографии, письма и стихи Сени. Старшина обратился с просьбой:
– Затосковали разведчики, требуют поминок по всей форме. Водка у них завалялась по такой скорби. Редкий был человек Борисыч, грех не помянуть. Выпейте с нами, хлопцы просят.
Написал я письмо родителям Сени и послал стихи, фото, кроме фотографии Люси, себе оставил гимнастерку. Пленный, наверное, выжил, а Сеня погиб.
Продолжалась война, и продолжали гибнуть молодые, много их погибало, так много, что порой не успевал познакомиться. И только Сеня из памяти не уходил.
Закончилась война и началась нелегкая мирная жизнь. Гимнастерка Сени продолжала со мной кочевать. Прошло семь лет после войны. Я собирался по делу в Харьков, складывал дорожную сумку и вложил туда гимнастерку, письма и фото Люси. Всю дорогу в Харьков волновался, казалось, будто еду к собственным родителям. Уже в первый день разыскал дом Сени. Мне открыла пожилая женщина в стареньком халате с добрым взглядом.
– Могу я видеть родителей Сени? Я его фронтовой товарищ.
– Я вас знаю, — сказала женщина. — Розалия Марковна дала мне ваше письмо. Вы опоздали на два года. Розалия Марковна умерла в мае позапрошлого года, а Борис Захарович — вслед за женой через месяц. Когда пришла похоронка, она заболела и все это время болела, а Борис Захарович умер от тоски. Тихий был человек, добрый. Его хоронила фабрика. Они были одинокие. Извините, я не представилась. Меня зовут Надежда Дмитриевна. Я работала с Розочкой в одной школе, мы были дружны, даже вместе получили квартиру. Сенечка был лучшим учеником нашей школы, славный был мальчик.
Надежда Дмитриевна достала из буфета альбом выпускного класса. Сеня улыбался так, каким я его помнил. Надежда Дмитриевна показала фотографии Сениной мамы, Люсю я узнал, она действительно была очень хороша.
– Вся школа знала об их любви. На всех вечерах они были неразлучными, — рассказывала Надежда Дмитриевна. — Когда они поженились, у Люси не заладилось с ее родителями, и она ушла из дому. Розочка ее любила. Родители молодоженов так и не познакомились. Мать Люси знала Розочку только по школе. Когда Сенечка ушел в армию, Люся вернулась к родителям. Она изредка навещала Розу, забирала письма Сени. Со временем визиты прекратились. Говорили, что в университете, где Люся училась на английском отделении, у нее был роман с аспирантом, сыном директора большого завода. Люся родила девочку, аспирант ее оставил.
Все, что рассказала Надежда Дмитриевна, я в общих чертах знал или догадывался; и всё-таки первую ночь в Харькове спал плохо и уснул только тогда, когда решил навестить Люсю. Сперва не мог понять, для чего мне это свидание. У меня не возникало желания увидеть Люсю, когда собирался в Харьков. Не было даже любопытства, она была одной из многих, не дождавшихся мужа. Единственным желанием было встретиться с родителями Сени, рассказать о нем и передать гимнастерку. После рассказа Надежды Дмитриевны о смерти родителей оборвалась какая-то нить, связывавшая Сеню с миром живых, и я понял, что долг не исполнил. Не хотел я такого финала, не должен человек уходить из мира, не оставляя с ним связи. И тогда я вернулся к мысли о встрече с Люсей — не для упрека, я ей не судья, об этом я даже думать не мог. Не к Люсе, которая сама обрекла себя на вечную вину, а влекло меня к Люсе, подарившей Сене счастье любить.
Я нашел Люсю элегантной, красивой, в большой обкомовской квартире, но какой-то застывшей. Во время нашей встречи она несколько оживилась. Люся попросила рассказать, как Сеня погиб. Я рассказал о том, как он воевал, как его любили разведчики и как он погиб. В том, как она произнесла имя Сени, мне послышалась чуть оживленная интонация.
Я положил на стол два Люсиных письма и ее фотографию с клятвой в вечной любви. Себе оставил гимнастерку.
Исаак ВАЙНШЕЛЬБОЙМ
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 1,00 из 5)
Загрузка...
