– Ребецн, понимаю, что прошло совсем мало времени после ухода Вашего папы, Самуила Яковлевича (Шмуэля) Башевкина. За эти несколько дней слышал столько сожалений от Ваших детей и внуков. Так, Ринат, Ваша старшая дочка, сказала как бы в недоумении: «Я каждую неделю звонила дедушке в Израиль… Как это, что его нет, кому я теперь буду звонить?» Его любили все близкие — что совсем нетривиально, особенно в наши годы «раскола поколений». И при этом я слышал, что он был партизаном Второй мировой и человеком очень волевым. Как это совместилось?
– Да, он был очень тёплым, душевным, позитивным человеком. Добрый был очень. Оставшись 30 лет назад вдовцом, он не терял оптимизма, любви к жизни… После смерти мамы всей его жизнью стали дети, внуки и правнуки. Он часто приезжал и сюда, в Нью-Йорк; люди в общине считали его своим, «родным человеком». Когда я сидела шиву, приходили и рассказывали о нём столько хорошего — как о человеке, давно знакомом и по-настоящему близком.
– Да, я тоже был с ним знаком. Ваш папа вызывал симпатию у окружающих… Вы позволите, мы начнём в биографическом порядке?
– Папа родился 18 марта 1926 года в Польше, в местечке Шарковщизна (сейчас, после очередного раздела Польши, это Белоруссия). Их было четверо детей, ещё брат и две сестры. Отец их, Яков, торговал лесом. Я не знаю, насколько большим было его дело, но, видимо, не бедствовал. Он давал всегда много цдоки, каждый шаббес приводил гостей из синагоги, ещё у них были ешивобохуры, столовались по 3 раза в неделю — это называлось на идиш «эссен-таг» (дни еды). Вы же знаете, в те времена ученики иешив обычно кормились не в общей столовой, как сегодня, а по семьям. Принимать их считалось у евреев большой честью. Его брат имел большую семью, но был беден, дедушка всегда его очень поддерживал.
В день бар-мицвы папы в местечко вошли советские танки. Папа рассказывал, что они вышли из синагоги и вдруг увидели танки…
– Приятный подарочек. И всё-таки им крупно повезло — если бы к ним прежде заехали немецкие танки…
– Папа помнил с тех дней и до старости всю свою бар-мицва паршу — недельную главу Торы, на которую выпадает совершеннолетие. И «пел» её дуэтом с моим сыном пару лет назад. Но, как Дани-Йоэль его ни уговаривал прочитать в шаббат в синагоге, постеснялся.
У папы до конца был очень хороший голос, красивый тенор. Все в их семье пели чудесно, а его старший брат, когда учился в иешиве Слонима, был помощником хазана.
– Ага, так молодой рав Дани-Йоэль, который великолепно поёт и ведёт молитвы, а сейчас в воскресной школе при синагоге учит детей «еврейскому пению», хазануту — в дедушку?
– Да, и в мою маму — и она прекрасно пела. И в меня, наверное — мне, конечно, музыкальность от родителей передалась.
– Простите, ребецн, я запамятовал — Вы же «ребецн, которая поёт»!
– Сейчас, Арье, придётся заговорить о менее приятном. В 40-м дедушку нашли мёртвым в лесу — его убили свои рабочие-поляки. Наверно, почувствовали, куда ветер дует. Это было за год до немцев… Папа со своим дядей, которые и нашли его в лесу, обернули его талесом и похоронили.
– Это то, что называется «мет мицва» — лежащий на дороге мёртвый, которого похоронить обязан даже первосвященник, хотя в других ситуациях ему запрещено даже приближаться к мёртвому телу? Или дело только в родстве? В Союзе, даже в его «новоприобретённой части», хоронить по-еврейски было уже весьма небезопасно. А без документов на захоронение и не на официальном кладбище — их самих могли легко обвинить в убийстве!
– Мы всегда говорили папе: ты в юности сделал большую мицву, тогда похоронив отца по-еврейски; наверное, в награду за это Творец спас тебя во время войны и продлил твои дни!
Когда пришли немцы, папа сперва был в одном гетто (не знаю или не помню точного места); когда это гетто расстреливали, они с сёстрами и мамой бежали и попали в другое гетто, тоже в Белоруссии. Старшего папиного брата с ними не было, его уже призвали в Красную армию, воевал на фронте от звонка до звонка. Там, во втором гетто, папа, 14-летний, работал у немецкого офицера — кормил его собаку и за ней ухаживал. Офицер хорошо к нему относился, давал тихонько для семьи еду, но, когда приезжали другие немцы, заставлял его есть из одной миски с собакой: «Смотрите, какие низкие эти евреи!»
– Знаете, ребецн, Ремарк в романе «Время жить и время умирать» описал такого немца.
– Да, наверное. Он несколько раз папе говорил: «Я могу тебя и твоих близких спасти, переправить к партизанам». Папа прибегал к своей матери, но та боялась, что офицер просто хочет найти повод их убить. Папа рассказывал, что только после до него дошло: жизнь еврея ничего в гетто не стоила, если бы немец хотел их убить — он мог бы просто это сделать!.. В последний день, перед «акцией» уничтожения гетто, офицер дал папе хлеб, масло, погладил по голове и сказал: «Ду бист дам, шварце («Ты дурачок, чёрненький» — у папы были чёрные волосы). Гейн цу дайн маме» («Иди к своей маме»), — и пораньше его отпустил. Когда начался расстрел, мать убили, его ранили в ногу, младшая сестра, девятилетняя, сидела и плакала над мамой. Он, раненый, её схватил и побежал, неся девочку на плечах.
Ему повезло — пуля попала в мякоть ноги, один сантиметр в сторону, кость — и он не смог бы бежать, они бы не спаслись. И мы бы сейчас не беседовали. Так они добежали до леса, к партизанам. И до конца они воевали.
– А что случилось со старшей сестрой?
– Никто не видел, что с ней случилось. Папа до конца дней надеялся, что, может быть, она жива, искал её… Никаких следов, никакой информации. Но когда сестра зажигала по ней поминальную свечу, та всегда тухла…
– Партизаны — это были евреи или белорусы?
– Там были и белорусы, но в основном — евреи. И женщины, дети… Тётю научили в 9 лет вязать, она с другими вязала партизанам носки, свитера. Наверное, и меняли связанное у крестьян на продукты. Однажды подошли с другим юношей к хате в деревне, попросили еды. Женщина сказала: «Подождите, я мигом», — и побежала за полицаями. Ребята догадались и успели спрятаться, видели полицаев. Потом эту хату партизаны спалили. Папа рассказывал, что после войны ему было трудно дышать в городе — после нескольких лет в хвойном лесу.
– Это всё мне напоминает историю знаменитого партизанского отряда братьев Бельских.
– Вы знаете, Арье, когда папа посмотрел фильм о Бельских, он сказал: «Это всё о нас, у нас было точно так же». Папа рассказывал, что они тоже помогли бежать евреям из одного гетто в Белоруссии (я не помню названия), что они тоже убивали лошадей, чтобы накормить отряд…
– А они знали, что лошадь некошерна?
– Конечно, понимали — но в ситуации голода, опасности для жизни спасти людей, накормив хоть некошерным мясом, — заповедь Торы. Вы это хорошо знаете, Арье. Командиром отряда был раввин, мы с ним познакомились в 72-м в Израиле, когда он работал директором религиозной школы для девочек в Беэр-Шеве. С папой у него всегда были очень тёплые отношения. Командира все в отряде называли «батя», и папа тоже. В отряде была масса детей-сирот…
Пройдёт немного времени, мы соберёмся с силами и войдём в папину квартиру. Тогда, конечно, я буду знать больше. Папа вёл записи на идиш, своём родном языке. Я надеюсь, Дани-Йоэль сможет их хорошо перевести на английский — он очень любил дедушку. Вы знаете, Арье, они часто пели дуэтом, и выходило очень слаженно…
– А почему реб Шмуэль писал на идиш? Он же прекрасно говорил по-русски!
– Да, научился после войны. Но идиш — его родной язык. Папа знал хорошо польский, идиш, русский, немецкий, иврит… У него были способности к языкам — наверное, из-за музыкальности.
После войны они с сестрой попали в Вильнюс, в еврейский детский дом, где и познакомились с родителями моего мужа — они тоже были в этом детском доме, вернулись вместе из эвакуации. Вернулся из армии и старший брат Гирш (Гриша), тоже приехал в Вильнюс. Он вскоре женился и, конечно, поселился отдельно. А папа до самой своей женитьбы жил вместе с сестрой.
Когда повзрослели, папа начал работать, а сестра, Мира, училась на зубного техника. У Миры была подружка — круглая сирота: все погибли. Папе было её очень жалко (у него хоть брат и сестра остались!), и, когда получал зарплату, он покупал что-нибудь сестре и всегда то же самое — её подружке. Делать кому-то добро было у него в крови.
Папа постепенно стал очень известным специалистом по счётным машинам и компьютерам, которые тогда только появлялись. Одним из лучших в Литве. Умел и использовать, и чинить их. Он работал в вильнюсском статуправлении и одновременно преподавал программирование. К нему на курс всегда рвались, папа очень хорошо умел объяснять. Говорили: «Самуил Яковлевич так объясняет, что жевать уже не надо, только проглотить». Когда мы были «в подаче» (документов в Израиль), из ОВИРа позвонили его начальнику, чтобы спросить: согласен ли он отпустить такого специалиста?
– Когда вы оказались в Израиле? Про отказ, который был так моден в Питере да Москве, не спрашиваю — из Прибалтики легко выпускали. Рассказывали, даже порой пышные проводы устраивали.
– Да, папа работал до последнего дня. В 72-м мы наконец попали на Обетованную землю.
– Где Ваш папа жил в Израиле?
– В Кирьят-Бялике, пригороде Хайфы. Точнее, тогда это место называлось Цур-Шалом, сейчас оно — район Кирьят-Бялика.
– Как проходила его абсорбция?
– Непросто. Он работал в Хайфе, сменил две фирмы. И только в третьей всё пошло нормально, там папа и проработал до пенсии. Они (все три компании) занимались починкой счётных машин и компьютеров, папа всегда устраивался только по специальности. Вы знаете, ему поначалу повредило именно то, что он был слишком хорошим специалистом, некоторые сослуживцы боялись плохо выглядеть на его фоне, опасались, что их могут уволить — и делали всяческие гадости. В итоге довели до того, что у папы случились один за другим два инфаркта. Мама как могла его поддерживала, но…
– Вы ещё ничего не говорили про маму.
– Маму звали Юля, когда она заболела, ей дали имя Хая-Йудит (мы так назвали младшую дочку — долгих и счастливых ей лет жизни!). В 83-м мама умерла, всего в 54 года. Несколько месяцев болела, мы с папой и братом ухаживали за ней как могли, но… Папа очень её любил… Когда я уезжала в Америку, я сказала ему: «Если встретишь хорошую женщину, женись!» Папа ответил: «Если я не найду хоть чем-то похожую на твою маму, мне не нужен никто».
Вы знаете, мама была в эвакуации в войну, я не знаю много об этом времени. Мама рассказывала, что они с братом и сестрой спешили на поезд, опоздали, очень огорчились. А поезд этот вскоре полностью разбомбили. Рука Создателя столько раз так отчётливо себя проявляла в судьбах моих родителей!
Папа с тех пор жил один, сначала с моим братом, Лёней, а когда брат женился, совсем один. И как его брат ни уговаривал переселиться к нему, папа не хотел быть кому-либо в тягость. Когда мы жили в Израиле, он часто приезжал то к нам, то к брату на шаббат, на праздники. А когда мы переехали в Америку, папа часто прилетал к нам, оставался на четыре месяца, на полгода… И к брату в Израиле приезжал почти на каждый шаббат. 23 года назад ему сделали операцию, переставили сосуд из ноги к сердцу, он прекрасно себя чувствовал.
Папа водил машину до самых последних дней, сам себе готовил…
– За что его так любили все дети, внуки и правнуки?
– Он был «очень молодым», с каждым говорил на его языке. Когда однажды мой муж спросил: «А может быть, Вам стоит походить в дей кер, хоть раз-два в неделю?», папа ответил: «Что, я со стариками буду?! Я предпочитаю с молодыми. Я лучше с внуками поиграю».
Несмотря на то что он столько перенёс, папа очень любил жизнь. Он потерял одного за другим многих близких — но для всех своих потомков он был очень близким. Его старший брат и младшая сестра умерли давно, и папа стал с тех пор «дедушкой» для детей своих племянников.
– Ребецн, как Вы считаете, это было действительно особое благословение на долгую и настоящую жизнь из-за мицвы похорон своего отца тогда, в Польше? Или и другие духовные заслуги «положили на чашу весов»? С такими утратами и такими болезнями дожить почти до 88 лет и быть не только в полном уме, но и при полной энергии…
– И «на колёсах». За день до смерти он водил машину. И его смерть для всех была шоком, ударом, кажется нам совершенно безвременной — настолько папа был живой и энергичный. Он ушёл, как праведник: на шаббат был у моего брата Лёни, вернулся в воскресенье днём на машине, вечером брат с ним беседовал. В понедельник утром папа пошёл прогуляться… И его нашли на улице, недалеко от дома. Умер мгновенно.
Он был таким светлым, любящим человеком. Когда ушла мама, он был нам и мамой, и папой. Когда готовил что-то вкусное, мог мне позвонить: «Маменька (или Иненька — так он меня называл), я приготовил, возьми рецепт». А свои кулинарные удачи отвозил моему брату. Папа собирался станцевать на свадьбе старшей правнучки… Наверно, в большой степени заслуга папы, что у всех наших близких прекрасные отношения между собой — такая была атмосфера с детства. Близкие наши действительно между собой очень близки.
Я думаю, та мицва действительно была главной в его долголетии. Но и он многим помогал, устраивал на работу, с ним и с мамой постоянно советовались люди, для него было естественно делать добро. Несколько лет назад папа с моим братом побывали в Вильнюсе, и бывшие сотрудники с такой любовью, с таким уважением его встречали, говорили, что скучают по нём…
– Ребецн, позвольте, я скажу кратко: он всегда делал добро — и Творец делал ему добро, до самого последнего мига. Это добро возвращалось к нему общей любовью.
– Да, но нам всё-таки так не хватает и будет не хватать его…
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
