– Здравствуйте, Моисей! Заочно мы с Вами знакомы довольно давно, а встретились впервые. Расскажите, пожалуйста, немного о себе — кто Вы, откуда, чем занимаетесь?
– Родился я в Польше в 1921 году, в городке Рыботиче, недалеко от Перемышля — почти на границе с Украиной. Я — самый старший сын. В семье было 5 мальчиков, все остальные погибли. Мама умерла ещё в 1936-м, при родах пятого мальчика. В местечке жило больше ста еврейских семей, все убиты. Я во всём мире — последний житель Рыботича. 70 лет ищу, ни одного человека не нашёл. У нас в местечке жили поляки, украинцы… Были прекрасные отношения. До прихода Гитлера к власти не чувствовался антисемитизм. В детстве я учился, как многие — утром в польской школе, после обеда в хедере. Так было принято. До сих пор помню удар указкой, когда не делал домашних заданий.
Когда же перебрался в Краков… Вы ж понимаете, молодому хочется «всего попробовать» — и театра, и книжек, и вечеринок. Правда, в фирме, куда я устроился — я там оказался самым молодым, а у хозяина фирмы детей не было — он брал меня с собой в синагогу, потом меня кормили обедом.
– Как Вы спаслись в Холокост?
– В 1939 году, 1 сентября, я бежал из Кракова. Поезда не ходили, бежал пешком. На станции Тарнов зацепился ночью за поезд. Когда поезд пришёл на станцию Жешув, меня сняли с вагона, два польских солдата повели к военному коменданту станции, а тот заявил, что я — немецкий шпион, приказал вывести за пределы станции и расстрелять. Но — когда я работал в Кракове (сперва рассыльным, потом представителем фирмы, продававшей канцелярские принадлежности), я часто попадал в воинскую часть, в её магазин и там познакомился с подполковником. И вот, когда меня вели расстреливать по перрону, навстречу шёл этот подполковник. Он остановил конвой, спросил, что происходит? Остановил, вернул и сказал военному коменданту (подпоручику): «Ты что творишь? Поймал еврейского мальчишку и решил сделать из него немецкого шпиона?!» И так он меня спас.
Я прибежал в город Добромиль, там жили бабушка с дедушкой. Это оказалось на советской стороне оккупации, нас тогда уже успели «освободить».
Начал работать главным бухгалтером в пожарной команде (в краковской фирме меня посылали на бухгалтерские курсы).
– Почему Вы бежали — 18-летний юноша?
– Мы же знали, что немцы убивают евреев! Что, было сидеть, ждать Гитлера? Что там творится в Германии с 1933 года, мы знали.
– Многие евреи в Союзе рассказывали, что далеко не все наши сородичи хотели бежать от немцев в 1941–1942-м. Даже кто, возможно, смог бы. «Помнили немцев Первой мировой, которые вели себя по-человечески».
– В Польше мы знали, что творится в Германии, и хорошо чувствовали «намёки» на своей шкуре. После 1933 года антисемитизм в Польше расцвёл, начались антиеврейские выступления. Были «эндеки», Национал-демократическая партия Польши, они пытались громить еврейские магазины, дома. Но у евреев организация (и «разведка») была на уровне, заранее узнавали, кто и куда идёт с погромом. Крепкие ребята, мясники, рабочие-грузчики и т. д. — они не боялись, были организованны, давали отпор.
Пошёл бойкот еврейских магазинов. Мы, в моей краковской фирме, работали со многими бизнесами. Была такая улица — Шевская, самые высококлассные, самые фешенебельные магазины города на ней находились. Мы должны были заходить с товаром с чёрного хода — а со стороны улицы красовались надписи: «Евреям и собакам вход воспрещён». И хозяева говорили нам: «А что мы можем сделать? Мы должны такое вывешивать, иначе у нас будут неприятности».
– Мне рассказывал ученик, немолодой еврей из Германии, что ещё в 60-е годы здесь, в Америке, в южных штатах, во Флориде и т. д., надписи «Чёрным, евреям и собакам вход воспрещён» были обычным явлением. Польское правительство перед войной поддерживало антисемитскую кампанию?
– Да, поддерживало. А главным поджигателем антисемитских настроений был костёл. Проповеди антисемитские произносили. Публика выходила из костёла разъярённая, готовы были еврейскую лавку растерзать. «Евреи распяли Христа!» Поляки создавали свои магазины, кооперативы, препятствовали людям покупать у евреев — еврейские бизнесы нищали.
– А в СССР? Как там власти относились к евреям?
– Вот один случай — когда у меня, в 1940-м, были неприятности с энкавэдэшниками. В этой части страны находилось много польских евреев — они не хотели принимать советское гражданство, надеялись, что скоро кончится война — и они вернутся домой. Однажды на станцию пригнали телячьи вагоны — и началась депортация евреев в Сибирь (как потом оказалось — спасительная: 70 процентов из них выжило, останься — все бы погибли). Меня потребовали в помощники при аресте и депортации еврейской семьи — я отказался, несмотря на угрозы. Прихожу в перерыв домой к бабушке позавтракать — бабушка говорит: «Сегодня завтракать не будешь». Семью евреев с 3-го этажа депортировали, муж прыгнул с третьего этажа в окно — сломал обе ноги, его в больницу увезли. А жену, двоих детей и пожилую мать забрали на станцию. Бабушка отправила меня отнести им еду и вещи: «Ты в мундире, тебя эти косоглазые пропустят» (караульными в основном стояли киргизы).
Потом меня вызвал майор госбезопасности Акимов, начальник районного управления КГБ. Он на меня матом: «Тра-та-та, ты опозорил честь мундира! Мало того что сам отказался, так ещё этим посылки носишь!»
Отправил меня на гауптвахту. Правда, просидел я всего 3 часа (мне во всей моей жизни, 92 года, везло на порядочных людей). Приехал из Дрогобыча начальник финуправления Нетреба с проверкой, ему сказали, что я — «в управлении». А начальник управления рассказал ему про мой «проступок». Приехавший — полковник госбезопасности. Меня привели опять в кабинет начальника. Полковник говорит: «Товарищ майор, он — парень молодой, не знает наших порядков, а работник хороший. Давайте запишем ему выговор, а он учтёт.» Так он меня спас — почти как в Польше.
– Были ли у Вас в Союзе тфиллин, надевали Вы их каждый день?
– Откуда? Тфиллин у меня появились много позже, когда я летал в Израиль.
– Вы мне рассказывали, что в эвакуации оказались на Урале. Как?
– На меня, как на «главного бухгалтера пожарной охраны», напялили мундир с портупеей (командная должность!) — пожарная охрана подчинялась НКВД.
Я носил пистолет, боялся к нему прикоснуться — но носил, полагалось по должности. Когда началась Великая Отечественная, мы успели бежать — был организован «особый батальон НКВД» — в частности, туда входили и пожарные. Добромиль в 5 км от границы находился, немцы вошли в первый же день. Мой начальник, хороший мужик, сказал мне: «Отойдёшь — мы сейчас уедем, а ты останешься», — и я, как был в трусах и майке, вскочил в машину, даже с бабушкой и дедушкой не смог попрощаться. Мы ехали до Донецка, по дороге проезжали еврейские местечки, города — Житомир, Бердичев, Умань. Мы, «особый батальон НКВД», взрывали железнодорожные пути. А на станциях сидели сотни еврейских семей, ждали поезда — я-то знал, что поезда не будет… Такое надо уметь пережить — и сейчас, когда об этом вспоминаю, в дрожь бросает. Я ходил и говорил: «Уходите домой, поезда не будет, шпалы подорваны». Чем я ещё мог помочь?..
Когда мы приехали в Донецк, был приказ по НКВД — «с целью сохранения кадров» перевести меня в пожарную охрану Донецкого металлургического завода. А завод этот в октябре 41-го эвакуировался на Урал. Немцы наступали, Киев уже был сдан… Евреи, которые хотели уехать, даже незаводские — попадали в эшелоны. Отношение в Донецке к евреям было более человеческое. Всё было известно, и то, как немцы расправляются с евреями.
– То есть все уже знали, что с нами происходит. Выходит, те, кто ссылался потом на своё «незнание», отказываясь спасать евреев или даже этому препятствуя, лгали?
– Да, лгали. Про «Хрустальную ночь» знали все уже с 1938 года, да и дальше.
– Ну а о правительствах и говорить нечего… Фактически евреев просто «выдали» Гитлеру на уничтожение. Мерзавцы и лицемеры! Выходит, когда нацисты утверждали, что «они выполняют заказ человечества об очищении мира от еврейского духа» — они говорили правду. «Первый из народов Амалек — но конец его гибель». Все по Торе буквально…
– Когда мы приехали на Урал, в Серов (в телячьем вагоне тоже, 2 месяца дороги), была зима уже — минус 40–45. Одежда — солдатский бушлат и сапоги. Расселили в семьях. Не у кого было попросить кусок тряпки — сделать портянки… Я пошёл на курсы шофёров — иначе не выжить. Моя должность давала 500 граммов хлеба — и всё. А на курсах была хоть рабочая карточка, 900 граммов… Когда я получил права и начал работать на машине — я ожил. Раз в неделю попадал развозить хлеб по заводским магазинам. Всегда экспедиторы буханку дадут, ещё что перепадёт… В 43-м я за счёт моих «шофёрских связей» помог Васе Лаптеву — у его матери украли карточки, дети голодали. В одном месте немного крупы выпросил, в другом — картошки, в третьем — карточки хлебные для него отдали…
Тогда из Москвы металлургический завод «Серп и молот» тоже в Серов эвакуировали. В 44-м Вася вернулся в Москву, рос, дорос до начальника Союзглавметалла (на правах министра).
Я окончил уже Донецкий индустриальный институт (инженер-металлург по обработке металла давлением — так это называлось). Работал и учился — в 6 утра уходил на завод и приходил в 12 ночи с занятий. Тёща посмеивалась: «10 лет квартирантом в доме прожил». Иду я в 66-м из своего цеха в заводоуправление согласовывать график проката металла (я был замначальника производственного отдела цеха), смотрю — кавалькада чёрных «Волг» подъезжает. Я аккуратненько, по чёрному ходу — на второй этаж. Вдруг один из «свиты» выскакивает — и ко мне на шею: «Миша!» А он — самый главный тут. Директор, Иван Михайлович Ектов (грек) — мы с ним тоже на Урале встречались, приходилось помогать и ему. Так на заводе как было принято — за 3 месяца на приём к директору записывались (всё-таки 20 тысяч человек работало), а я по старой дружбе был вхож.
Вася крикнул своим: «Все свободны!» Мы с Васей вошли к директору, он предлагает: «Давай соберём своих, отметим встречу». Составили список знакомых по эвакуации, подогнали «Икарус» и поехали в ресторан. Разговорились, когда немного выпили — и в итоге перевели меня в донецкое управление Союзметалла. Дорос там я до начальника отдела Донецкого управления металлосбыта. Появилась у меня возможность помогать людям.
– У Вас же возможность помогать и раньше была — и «пожарником», и шофёром? Это, наверное, не от должности — а от натуры?
– Характер такой. Я это дома выучил. Когда в доме самим не было чего есть, отец приводил из синагоги приезжих — и половину отдавали гостям. В местечках «дрались» за то, чтобы гостя домой привести! Помогать — это было в крови. Мне и жена твердит, и в синагоге моей говорят: «У тебя ангел-хранитель есть». Оттого у меня в жизни и не было эксцессов.
– Ну там, кроме «мелочей» — на расстрельчик между делом отведут, побомбят маленечко… Другие меньшее считают «эксцессами». Но то есть Ваша формула, если коротко — «ты помогаешь людям — Б-г помогает тебе»?
– А как иначе? Я не святой, так, в Серове во время войны я должен был стащить минимум 2 буханки хлеба, чтобы привезти в гараж и раздать местному руководству — начальнику, диспетчеру. «Военные условия». Но всегда, когда хоть как-то мог, старался помогать. И — не брать чужого. Когда помогал людям — они потом помогали тебе. И это тоже потом позволяло выручать кого-то из тяжёлых ситуаций.
Окончание следует
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
