Продолжение. Начало в № 1083
Я прибег к мудрости стиха, выученного мной в иешиве: «Вол знает владельца своего, и осел — ясли своего господина» (Исайя, 1:3). Каждый день я подходил, чтобы мягко погладить лошадь, и клал ей в рот кусочек сахара. Через три дня я заметил, что лошадь уже гораздо уютнее чувствует себя в моем присутствии. Вскоре она уже ждала угощения, только завидев меня. Через две недели я уже знал, что был ее хозяином. Я решил, что пора испытать наши отношения.
Пока лошадь была привязана к дереву, я взобрался к ней на спину и взял в руки поводья. Мои товарищи смотрели на меня с удивлением и плохо скрываемым ликованием, ожидая повтора комического представления. Вскоре собралась толпа, предвкушая развлечение. Кто-то, ухмыляясь, вызвался отвязать мою лошадь, быстро отступив назад, чтобы не попасть под удар моего неминуемого падения. Однако, к удивлению моих товарищей, лошадь не сделала ни малейшей попытки сопротивления. Они не могли поверить своим глазам, когда мы — всадник на лошади — гордо прошлись вокруг. Вместе с командиром я был одним из немногих партизан, у кого была своя лошадь. Я не мог удержаться от гордой улыбки, когда они все смотрели на меня с новым смешанным чувством зависти и уважения.
Подобным образом продолжалось и мое обучение. Каждый день приносил новые испытания, которые я успешно проходил, удостаиваясь все большего доверия. В течение короткого времени я уже чувствовал себя полноправным партизаном.
Когда я стал выходить в разведку достаточно регулярно, я купил огромный чан для стирки и нанял пожилую крестьянку в одной из деревень, чтобы она готовила для меня. Она всегда дожидалась меня, прежде чем начать, и, таким образом, я был уверен, что не съем ничего некошерного.
Я устроил так, чтобы каждый день заглядывать в эту деревню как часть установившегося обхода. На одной неделе она готовила фасоль, а на другой — картофель, и, должен признаться, это было очень вкусно. В этой огромной кастрюле помещалось еды на целую неделю. Так как холодильников не было, чан хранился в дымоходе, в котором было достаточно прохладно.
Когда мои соратники заметили, что я не ем с ними, я сказал им, что мой желудок слишком чувствителен и не может должным образом переваривать это мясо. Вначале я был удивлен, как охотно они приняли мое объяснение, но потом я понял, что их это устраивало: если я не ем, им остается больше. Я был единственным человеком в отряде, не страдавшим желудочными и кишечными недомоганиями, — еще одна польза моей особой диеты. Они могли раздобыть в соседней деревне корову, бесцеремонно пристрелить ее в голову и этим питаться несколько недель. Зачастую мясо было уже протухлым, что редко останавливало их от того, чтобы зажарить и жадно поглотить его. В результате они часто тяжело болели.
Я съел некошерное только единожды, и это было в результате прямого приказа нашего командира, капитана Черпанского. Так как он не знал здешнего языка, ему всегда требовался переводчик, который говорил бы и по-словацки, и по-русски. Поэтому он часто брал меня с собой, когда встречался с председателями, главами городков и местными властями в регионе. На одной из таких встреч гостям-партизанам подали зажаренного оленя. Увидев, что я ничего не беру, капитан Черпанский скомандовал мне есть, рявкнув властным голосом: «Это приказ!» — и стукнул меня под столом так, что чуть не сломал мне ногу. Я вспомнил, что за неповиновение приказу полагается смертная казнь, и мне ничего не оставалось, как чуть-чуть попробовать. И даже тогда я пожевал немного и, когда никто не смотрел, выплюнул, ничего не проглотив. Это был единственный такой случай, и я счел, что это необходимо ради спасения жизни.
Моя жизнь и военная подготовка среди партизан достигли уровня взаимного приятия, уважения и даже чувства «нормальности». Столкновение с отрядом из десяти немцев формально завершило мой период обучения.
Перевод Элины РОХКИНД
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
