Окончание.
Начало в №1123
Через три минуты Ксюша вошла в квартиру. Ева не поднялась ей навстречу — боялась, что та полезет обниматься.
– Входите, входите. Простите, что сижу, у меня что-то ноги…
– Что вы, Ева Исаевна, не беспокойтесь. Извините за то, что вот так, без приглашения. Дайте я на вас взгляну. Очень хорошо! Очень даже хорошо выглядите!
Ева понимала, что в ответ ей следовало бы сказать что-нибудь в этом же роде. Но она не могла себя заставить, да и было бы это неправдой: Ксюша заметно постарела, ее хорошенькое личико потеряло нежные очертания, голубые, некогда большие глаза спрятались под нависшими веками, на том месте, где была трепетная талия… «Неужели я злорадствую? Фу! — успела подумать Ева Исаевна. — Ей ведь должно быть сильно под шестьдесят». И еще: «Вот мы и ровесницы, милая Ксюша. Шестьдесят или восемьдесят — какая разница!»
– Присаживайтесь, Ксюша, — сказала она ровным грудным голосом.
Ксюша села на стул и принялась озираться:
– Как симпатично у вас. Я таких уютных квартир в Америке не видела.
– А вы давно в Америке?
– Вторую неделю. Я здесь в гостях у сестры. Моя родная сестра вышла замуж за Фиму Двоскина, тогда еще, давно, — не знали его? — ну и они эмигрировали. Примерно через год после вас, — она опять оглядела комнату. — Я долго думала: пойти к вам или не надо. Вдруг, думаю, не станет со мной говорить… А потом решила: ну что теперь-то, когда его уже на свете нет, что нам разбираться… Нет, думаю, она женщина умная, она поймет, что я к ней с открытой душой.
И вдруг Ксюшин взгляд упал на портрет Льва Семеновича. Она охнула и замерла, прикрыв глаза и сморщив нос. По ее щекам потекли крупные слезы, Ева отчетливо это видела.
– Ева Исаевна, могу я спросить? Отчего он… по какой причине он умер? Какая болезнь? Или от тоски? Он в письмах писал…
Ага, об этом Ева Исаевна догадывалась: он писал ей из Америки. Ксюша между тем открыла сумку, которую все время держала на коленях, и стала поспешно в ней рыться:
– Он так скучал, такие жалобные письма. Вот сейчас найду… где это?
Она явно намеревалась читать ей письма Льва Семеновича. Только этого не хватало…
– Не стоит, Ксюша. Я представляю себе содержание этих писем. Расскажите лучше о себе.
– Ой, Ева Исаевна, чего рассказывать-то? Не живу, а мучаюсь. Пенсия такая, что на метро не хватает. Если бы не сестра с ее Фимой, померла бы давно, ей-богу.
– Вы не замужем?
– Что вы! — она всплеснула обеими руками. — Мне это просто немыслимо, я ведь знаю, каким должен быть мужчина, какое должно быть отношение… А эту разную пьянь… задаром не надо.
Она снова посмотрела на портрет и зарыдала еще горше.
– Какой человек был! Я таких больше не видела, истинную правду говорю. Самым умным в институте был, ей-богу, все его слушались, уважали. А добрый какой!.. Помню, у меня мать заболела, так он…
– Извините, извините, Ксюша! Тише, пожалуйста! Там, кажется, дверца лифта хлопнула. Я жду, мне обед должны принести.
«Если ее не остановить, она сейчас начнет делиться со мной воспоминаниями о своей любви, — с раздражением думала Ева Исаевна. — Ни совести, ни приличий… Паршивка!»
Обед, как назло, не несли.
– Я бы пригласила вас отобедать со мной, — сказала Ева Исаевна тоном хозяйки светского салона, — но они накроют только на одного человека. Так что не взыщите…
– Что вы, что вы, я у сестры обедала. Совсем недавно.
Ксюша несколько успокоилась, хотя продолжала всхлипывать.
– Когда они его с законной должности выживать стали, все в институте прямо возмущались: как можно такого специалиста… Уж как ему не хотелось уходить с работы!.. Бывало, зайду к нему в кабинет, а он мне говорит: «Вот, Ксюша, скоро здесь другой хозяин сидеть будет». Так грустно… И уезжать ему не хотелось. Кто, говорит, я там? Никто, как есть никто. А ехать, говорит, должен: не смею, говорит, на старости лет разваливать свою семью. Жаль его, просто невозможно.
«Эта паршивка, кажется, меня упрекает?» — Еве захотелось вышвырнуть ее вон. Но в этот момент действительно хлопнула дверь лифта и в квартиру постучали.
– Come in! — крикнула Ева Исаевна. — It’s open!
В комнату вошла молодая негритянка с большой сумкой. Из сумки она извлекла кастрюльки, судочки и расставила их на маленьком столике в кухне
– Still warm, — бросила она, уходя, — but don’t wait too long, Eva. Enjoy your meal.
– Thank you, Lutica! — крикнула ей вдогонку Ева Исаевна. И добавила по-русски: — Я сейчас же, пока не остыло.
Это предназначалось для Ксюши, и та поняла намек. Она вскочила со стула и снова открыла свою сумку.
– Я тут подарок для вас приготовила, Ева Исаевна. Знаю, не откажетесь.
И она протянула ей туго набитый желтый конверт.
– Что это? — подозрительно спросила Ева Исаевна.
– Фотографии Льва Семеновича. Вы их не видели: это мои, из дома. Я для вас копии пересняла.
– Спасибо, — сказала Ева Исаевна. — Положите там на стол.
Уже в дверях Ксюша обернулась:
– И еще я хочу попросить у вас прощения. Сами знаете, за что. Вы не думайте, я понимаю, как вам это было… В институте все знали, вам глаза кололи… Я понимаю. Но это не только я, это ведь и он… Сколько раз мне говорил: я, Ксюша, знаю, что плохо поступаю, но вот не могу, не могу без тебя никак, и без семьи не могу. Так что простите, Б-га ради, нас обоих, Ева Исаевна.
И она низко поклонилась, перегнувшись пополам в том месте, где прежде была трепетная талия.
Ева Исаевна сидела над остывающим супом и смотрела прямо перед собой. Что она не так сделала в своей прошлой жизни, чем заслужила эти унижения, которые не кончаются даже теперь, после его смерти? Разве не была она идеальной женой — покладистой, заботливой, верной, преданной? Даже слишком, да, слишком, — теперь она это сознавала. Она полностью растворилась в нем, утратив себя. Его карьера, его дела, его здоровье — это все, чем она жила.
Когда он потребовал, чтобы она оставила институт и сидела дома с ребенком, она попыталась возражать, сказала, что можно бы найти няню, но он засмеялся в ответ. Ты, сказал, окончишь институт, пойдешь работать, а на няню так и не заработаешь; нет уж, сиди лучше дома. И она бросила институт, бросила музыку. Инструмента у них в доме не было, и поиграть на пианино ей доставалось только изредка, где-нибудь в гостях.
Что он нашел в ней, этой малокультурной женщине? Он действительно не мог от нее оторваться, как пьяница от бутылки. Словно ища ответа, Ева взглянула на фотографию над столом. Он ответил ей уверенным, непреклонным взглядом: «Я поступаю так, как считаю нужным».
А теперь вот эти фотографии… Ева настороженно посмотрела на желтый конверт, Ксюшин подарок. Фотографии собственного мужа она получает из рук какой-то паршивки, которая даже не понимает своим примитивным умом, как это оскорбительно! «Уж не воображает ли она, что я буду разглядывать эти картинки и лить слезы умиления? Чего доброго, они запечатлены вдвоем где-нибудь на лоне природы… или у нее дома на диване».
Ева Исаевна тяжело поднялась со стула, едва не расплескав остывший суп, взяла желтый пакет и вышла из квартиры. На лестничной площадке она с трудом открыла чугунную дверцу мусоропровода и швырнула в гулкую пустоту конверт с фотографиями.
Вернувшись в квартиру, она так и не притронулась к обеду, а прошла в комнату, опустилась в кресло и задумалась. Каким-то образом разговор с Ксюшей как бы высветил ее прошлую жизнь, напомнил ей все те обиды и унижения, которые сама она старалась не вспоминать, особенно после смерти Льва Семеновича. «Не надо прятать голову в песок, — сказала она себе решительно, — надо трезво и смело посмотреть на нашу совместную жизнь. Разве можно считать его отношение ко мне добрым, сочувственным, хотя бы справедливым? Разве можно назвать такую жизнь счастливой? Ну, не кривя душой…»
От этих мыслей она почувствовала в душе странную легкость, точно освободилась от долгой непосильной ноши. Она еще раз посмотрела на портрет над столом — на этот раз долгим взглядом — и усмехнулась. Потом пододвинула к себе телефон и позвонила в административный офис.
– Это из девятьсот девятой квартиры, — сказала она по-английски медленно, почти нараспев. — Я прошу выделить мне ежедневное время в каминном зале, я хочу практиковаться в игре на фортепиано. С трех до четырех? Да, устраивает, но обязательно каждый день. Спасибо.
«Что это значит? — спросила она себя. — Наверстываем упущенное? Начинаем новую жизнь с «Бехштейном»… в восемьдесят лет?..»
И Ева Исаевна рассмеялась резким, похожим на всхлипывания смехом.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
