Раиса Ефимовна овдовела в возрасте пятидесяти шести лет. К этому времени старшей дочке Сабине было тридцать, а Славику двадцать шесть. Незамужняя дочка жила с мамой, или точнее — в маминой квартире, а Славик снимал комнату где-то в Ховрине и вел безалаберную холостяцкую жизнь.
Муж долго болел, и, чтобы ухаживать за ним, Раиса Ефимовна вышла на пенсию, а когда он умер, осталась почти без средств к существованию, если не считать жалкую пенсию, на которую прожить было невозможно. И тогда она стала прислушиваться к разговорам своей дочери Сабины, которая с некоторых пор настойчиво уговаривала ее эмигрировать в Израиль. Оперируя письмами израильских знакомых, Сабина доказала матери со всей математической строгостью (она по профессии была программистом), что пенсия по старости в Израиле намного выше, чем здесь, и на израильскую пенсию старики живут припеваючи, еще и делятся с детьми. Дочь так убедительно вела сионистскую пропаганду, а нужда так больно прижимала, что Раиса Ефимовна постепенно сменила категорическое «ни за что» на более гибкое «не знаю, как быть» и затем — на полуутвердительное «видимо, придется». Из всех видов сионизма — политического, культурного, религиозного — сионизм материально-бытовой оказался наиболее действенным.
Надо сказать, у самой Сабины сионизм был совсем особого вида. В тридцать лет она остро переживала свое девичество и объясняла его тем, что в этой стране ее еврейская внешность не может быть востребована. Здесь идеал женской красоты — круглолицая светлоглазая блондинка — диаметрально противоположен наружным характеристикам самой Сабины, тогда как в Израиле именно такая внешность, настаивала она, и является идеалом.
Однако споры с мамой оказались не самым трудным делом для Сабины на ее пути в Израиль. Мама была согласна ехать только при одном условии: что поедет и Славик, а он категорически не хотел. И тут уже не помогали никакие доводы материального порядка. Славик в последнее время начал зашибать приличные деньги, и переезд в Израиль означал бы для него снижение материального уровня. Доводов же другого рода он вообще не воспринимал.
Для Сабины создалась трудная ситуация. Домашние беседы за маминым обедом по воскресеньям проходили все фазы внутрисемейных отношений — от братской любви до жестких ссор с криками, но позиции сторон не менялись: Славик отказывался уезжать, а Сабина не желала оставаться. Мать разрывалась между ними…
Борьба между братом и сестрой длилась всю долгою зиму, а где-то в апреле по инициативе Раисы Ефимовны был выработан проект Road Map, «дорожной карты», в силу которого стороны принимали на себя ряд обязательств. Собственно говоря, обязательство матери и дочери сводилось к согласию переселиться в Израиль и оставить Славика жить в Москве, в принадлежащей им троим квартире. Славик же в свою очередь обязался: не превращать квартиру в помойку, не реже двух раз в неделю звонить маме в Израиль, рационально питаться, то есть избегать жирной пищи, особенно на ночь, и включать в свой рацион как можно больше овощей, не устраивать шумных пьянок по ночам, не менее трех раз в год навещать маму в Израиле, не ходить зимой без шапки, пользоваться метро и автобусом, а не левыми машинами, не возобновлять отношений с Алкой, жившей в том же подъезде, не разводить в квартире тараканов, держаться подальше от сомнительных дел с сомнительными людьми, обращаться немедленно к врачу в случае повышенной температуры, систематически сдавать в стирку свое белье и простыни.
Что из перечисленных условий Славик собирался выполнять на самом деле, теперь уже сказать трудно. Во всяком случае, первые месяцы после переселения Раисы Ефимовны в Хайфу он ей позванивал — не два раза в неделю, конечно, но все же довольно часто. Говорил он всегда одно и то же: все в порядке, здоров, дела его идут неплохо, в квартире образцовый порядок, а с Алкой он видится только случайно в лифте. На дежурный вопрос матери «Когда приедешь навестить?» отвечал дежурной фразой: «Когда позволят дела». Но однажды сказал сам:
– Мам, я к вам собираюсь. Да ничего не изменилось, просто повидаться. Дня на три, больше не могу. Нет-нет, экскурсии как-нибудь в другой раз.
И он прилетел. Раиса Ефимовна много раз потом вспоминала этот его приезд — во всех подробностях, день за днем, час за часом. Он был необычно сосредоточенный, задумчивый, грустный. С мамой ласковый, с сестрой старался не ссориться, хотя это было непросто: к тому времени Сабина начала догадываться, что внешность ее, видимо, и в Израиле не соответствует стандартам женской красоты, и от этого характер у нее еще ухудшился…
От экскурсий по стране отказывался. «Хочу с вами посидеть, поговорить». О своих делах говорил, как всегда, скупо, нехотя: «Все нормально, дела идут, деньги делаю». Расспрашивал об их жизни. Раисе Ефимовне все нравилось: и страна, и люди, и квартирка на окраине города. Сабину, напротив, все раздражало: люди какие-то отчужденные, всем некогда, никем не интересуются. Особенно неприятны были ей бывшие сограждане: «наехало одесское жлобье со своими русскими женами»…
Через три дня они провожали Славика в аэропорту. Перед самым прощанием он отвел в сторону Раису Ефимовну и, наклонившись к ней, сказал:
– Мам, имей в виду: может так сложиться, что мне придется уехать из Москвы на время… ну по делам. Куда? Неважно, еще сам не знаю. Но может так получиться, что оттуда я не смогу звонить, так ты не волнуйся, не разыскивай меня. Я со временем вернусь.
И с этим улетел. После своего визита он раза три позвонил из Москвы, а потом перестал. Раиса Ефимовна не волновалась, она ведь была предупреждена. Первые недели не волновалась, а потом все больше и больше стала тревожно подумывать: «Сколько же может это продолжиться? Ведь даже самая долгая командировка не длится столько…» Она стала звонить в Москву, в их прежнюю квартиру, по нескольку раз в день, но телефон не отвечал, Славика не было дома.
Тогда Раиса Ефимовна вспомнила номер телефона соседки по подъезду Клавдии Глуховой, с которой они были знакомы много лет. Правда, одно время их отношения сильно охладились, когда Славик завел роман с Клавиной дочкой Аллой, чего Раиса, мягко говоря, не одобряла. Но Клавдия, видимо, зла на нее не держала и ответила на ее звонок радушно:
– Раиса! Скажи на милость, вот не ожидала… Как ты там, в Израиле? Ну слава Б-гу. А тут, ты не поверишь, у нас, у нищих пенсионеров, урвать хотят!.. Это же что такое творится? Ты молодец, что уехала. Я прямо сегодня бы уехала куда можно, бросила бы квартиру и помчалась. Только кто нас возьмет?
Но про Славика она ничего не знала:
– Что-то я давненько его не встречала. Раньше бывало нет-нет да в лифте увижу. «Здравствуйте, скажет, тетя Клава. Как Алла поживает?» А тут что-то давно не видела. И эти, с усами, кавказской национальности, к нему ходили часто. А тут и их не стало. Не знаю, где он.
После разговора с соседкой Раиса Ефимовна всерьез разволновалась. Она обзвонила всех московских знакомых, чьи номера сохранились в ее записной книжке: никто о Славике ничего не знал. Тогда она решила лететь в Москву. Сабина ее решения не одобряла:
– Что ты там узнаешь? Ты уже со всеми по телефону поговорила. Поживешь в пустой квартире и вернешься ни с чем. Он ведь сам тебе сказал, что на какое-то время исчезнет. Вот и жди, не психуй.
Но Раиса Ефимовна все же полетела.
Квартира, к ее удивлению, выглядела довольно опрятно. Правда, газ и электричество были отключены — за неуплату, наверное. Все вещи как будто на месте. Что Славик взял с собой и с каким чемоданом уехал, она установить не могла. В общем, было похоже на то, что обитатели квартиры ушли на работу и к вечеру вернутся. Правда, появился какой-то посторонний запах, какой бывает в нежилых помещениях.
В первые дни в Москве Раиса Ефимовна прошла по тому же кругу знакомых, которых обзвонила еще из Израиля, но ничего нового не услышала. Навестила она и Клаву Глухову, поговорила с ней и с Аллой, но те тоже ничего не знали. Все настойчиво советовали сообщить в милицию или прокуратуру. Она долго сомневалась, опасаясь как-то навредить Славику, но в конце концов все же решилась.
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
